Мужчина коротко кивнул.
– Поклянись, Ихтор, – тихо сказала Майрико. – Никто об этом проведать не должен. Дети они, глупые дети. С собой не совладали. Пусть идет, как шло. Отступись.
Крефф молчал. Только на щеках перекатывались желваки. Женщины правы. Можно из чрева вырвать новую жизнь, но вот любовь из сердца вырвать ни у кого не получится. Однако молодость и глупость проходят. Как и первая любовь. Тамиру же скоро ехать с наставником по погостам, и пропадет он на целое лето. А юное сердце пылкое – горит жарко, но ведь и сгорает быстро. Рано или поздно девчонке прискучит одиночество.
Поэтому Ихтор, спустя несколько мгновений молчания, сказал:
– Ни ей, ни ему зла не сделаю и языком впусте трепать не стану. Не дурак. Или на крови вам тут поклясться?
Колдунья отрицательно покачала головой и сказала только:
– Неси ее отсюда, пока спит. – И, взяв ведро с кровавыми тряпками, направилась к двери, кинув на прощание обоим целителям: – Не телитесь тут, не дай Хранители, увидит кто. И еще… Майрико, хватит с ней возиться, как кошка с приплодом. Коль наблудить смогла, значит, и остальное все сможет. Держи в строгости. Нечего больше сопли подбирать. И гляди у меня – чтоб каждое утро девка отвар пила.
Айлиша пришла в себя оттого, что почувствовала, как куда-то плывет. Тело ослабло, а веки стали тяжелыми-тяжелыми. Девушке казалось, будто она качается в тесной лодочке по волнам неспешной речки Перекши, что петляла в лугах возле ее родной деревни. Вот только не слышно плеска волн, не доносится запах воды…
Когда же ученица Майрико разлепила глаза, то увидела обезображенное лицо с пустой глазницей. Близко-близко.
Ихтор!
– Чего затряслась? – Черноволосый целитель нес ее так легко, словно бы ноша ничего не весила. – Не нравлюсь?
– Я… я… – бессвязно залепетала выученица.
– Упала ты. Застудилась, видать. Да и краски пришли, – донесся откуда-то сбоку прохладный голос наставницы. – Хорошо я в коридоре тебя нашла, а то бы заиндевела вся на полу-то.
Упала? Ах да… Айлиша вспомнила, как кружилась голова, как мучил озноб.
– Я на урок шла… – слабо попыталась оправдаться ученица.
– Меньше с босыми ногами шастать надо, – проворчал крефф и ускорил шаг.
Девушка хотела повиниться перед ним и Майрико, но тяжелый неодолимый сон обволок сознание, и она погрузилась в его вязкую пучину.
Бьерга, неся в руке тяжелое ведро, неспешно спускалась по крутой лестнице в темное протопленное царство Нурлисы.
Колдунья зашла в истопную, где яростно пылала печь, рассылая волны жара. В трубе ревел огонь, за каменной стеной в огромном чане грелась вода для мылен. Тут было хорошо. Всегда натоплено. Тихо. Колдунья надела на руку войлочную рукавицу, отодвинула в сторону дверцу и стала бросать в топку окровавленную ткань, проталкивала ее длинной кочергой подальше, глотая едкий, рвущийся прочь дым. Потом подбросила в печь еще пару поленьев и задвинула дверцу обратно, чувствуя, как горит от яростного жара лицо.
– Что, упыриха проклятущая, – донесся из-за спины скрипучий голос. – Опять греховодничала?
– Отстань ты, – огрызнулась женщина. – Без того тошно.
На душе у Бьерги было муторно. Одно дело поднимать покойников. И совсем другое – превращать в покойников. Тем паче кого? Дитя невинное! Нет гаже, чем творить убийство и обманывать.
Нурлиса тем временем, словно чувствуя тяжкие мысли гостьи, подковыляла на кривых ногах поближе и опустилась на ларь возле стены.
– Опять дите травила, кошка блудливая? Это какому же по счету младенчику ты белый свет увидеть не дала, окаянная ты труповодка? – скрипела обличительница, перебирая кривыми пальцами ветхий передник.
– Нишкни, старая! – скривилась Бьерга. – Забыла, сколько мне? Какие тебе младенчики?
Бабка близоруко сощурилась, словно силясь разглядеть в полумраке лицо посетительницы, и едко прошамкала:
– Да у тебя внуки б уже были! Сколько б ныне дочке-то сравнялось? Постарше Майрико была бы. Как она тебе по ночам-то не снится? У, нелюдь мерзкая!
– Да замолчи ты, старая хрычовка! – сверкнула глазами крефф. – Душу не рви! Куда мне рожать было, девке сопливой? Первый год, только науку разуметь стала. Да и Глава тогдашний за блуд в лес к Ходящим вышвыривал. Еще раз пройдешься по старому – удавлю, как гадюку.
– Значит, не сама нагуляла, – словно не слыша ее угроз, задумчиво покачала головой Нурлиса.
– Не сама, выученица из целителей.
– Ой ли? Нешто та кучерявенькая? – Старуха от удивления открыла рот, являя пеньки гнилых зубов.
– Та, та самая… – кивнула Бьерга и принялась набивать трубку.
– Сама пришла али упредили вы?
– Упредили.
– Эх, чернецы, кровопийцы… Почто ж девку-то испортили? Почто дите загубили? Тьфу, псы бешеные, и те ласковее…
– Ты мне тут не плюйся, – осадила старую Бьерга. – Ишь, разошлась. Дар в ней великий. Больших жертв он требует. Но и блага принесет немало. Ее ребенок не родился, зато сколько других жить останутся. Так что хватит бубнить. К тому же не было у нас и пол-оборота на уговоры. Засыпала в ней уже сила. Слабая она и душой и телом. Ей еще матереть и матереть. Прожди мы хоть день, хоть полдня – весь Дар бы в ребенка ушел, да в то, чтобы силы в ней чахлые поддерживать. А на уговоры да запугивания время надо. Время! Где его было взять? Она, вон, без памяти уже падала. Одно мгновение все решить могло. А из-за слабости ее телесной Дар навсегда заснуть мог. Ушел бы в жилу, как в сухую землю. И чего тогда? Заткнись лучше.
И она досадливо затянулась крепким дымком.
– А ты, мымра клятая, – подскочила Нурлиса, – рот-то мне не затыкай! Хранителями себя возомнили, что жизнь чужую решаете?
– Да не кричи ты, – устало откинулась к стене колдунья. – Не могли мы по-другому, крефф она будущий.
– Не могли они… – процедила Нурлиса. – Отвары на что? Куда Майрико смотрела?
– Думала, девка мала еще. По ней ведь не скажешь, что ее плотское волнует, вся в выучке была.
– Дуры вы. И ты, и лекарка. Они тут все молодые, а за год жизни выуческой на десяток годков взрослеют. Хоть всех плетями засеките, уроками завалите по самую маковку, а молодую натуру не выжечь. А уж как вы учите, неудивительно, что они друг у друга тепла и ласки ищут. Вы же хуже зверей! Ты подумала, что будет, если узнает она? А? Чего насупилась, как сыч?
– Не узнает. Молчать все будем. И ты промолчишь, – спокойно сказала колдунья. – Ходящие ждать не станут, покуда новый целитель с таким Даром родится. Пусть жизнью одного спасем сотни.
– Глупости ты мелешь, – зашипела Нурлиса. – Бабы, вон, плюют на упырей да кровососов – и рожают! Есть среди них и Осененные, только они от вас, нелюдей, скрываются. Не травили в старые времена Осененные детей во чреве, не было такого! И ратоборцы с колдунами дома и семьи имели, и уходили со двора, зная, что ждут их, что есть куда возвращаться.
Она встала и затрясла костлявой рукой:
– Это все вы, креффы, придумали! Все древние заветы испоганили!
– Сейчас по-иному нельзя, сожрут нас всех, сожрут и не подавятся.
– Дура ты, Бьерга. Не дано никому будущее видеть и знать, кем бы то дите стало и что бы его мать делала. Смотри, аукнется вам лиходейство, волосы рвать будете. Пожнете, что посеяли, это я тебе говорю. Посеяли ложь и подлость лютую? Жди теперь. Плоды будут го-о-орькие.
– Сама говоришь, никто судьбу наперед не знает, авось обойдется, – отозвалась колдунья.
– Дай Хранители, чтобы обошлось, – прошептала старуха и достала из кармана передника долбленку, в которой что-то плескалось.
Так они и просидели в молчании. Одна курила, вторая попивала горькую, но на душе у обеих было неспокойно, и даже в жаркой истопной казалось, будто легло на плечи ледяное покрывало.
От неведомой хвори Айлиша оправилась быстро. Майрико, как нянька, просидела у ее постели целый день, отпаивая отварами, чаем из сушеной малины да потчуя медом. Как пришла лихоманка, так и ушла, проклятая. И уже через сутки юная целительница стояла у дверей покойницкой.
– Ну, явилась никак? – завидев девушку, усмехнулся Ихтор.
Она покраснела и потупилась. Слова креффа прозвучали так, будто девка нарочно заболела, чтобы избежать науки. У нее только и хватило мужества кивнуть и, дождавшись холодного «пошли тогда», переступить порог.
Урок прошел как в тумане. Половины она не поняла, что Ихтор рассказывал, а уж когда тот взялся резать тело молодого еще парня, так вообще глаза зажмурила, чтоб не видеть, как расходится под ножом плоть, как блестит черное нутро. От запаха мертвечины скрыться было негде. Он – удушливый, сладкий – забивался в ноздри и поднимал из желудка все, что было съедено утром. Айлиша почувствовала, как ее повело. Провалиться в спасительное беспамятство не дала пощечина наставницы.
