Отряхиваясь и все еще трясясь, Абид подошел. Закрываясь краями платков, звеня монистами, девушки хихикали и стреляли густо подведенными глазами.
– Сюда, прямо ко мне иди, – вновь прозвучало из сердца наслаждения и рая красавиц.
Опустив глаза, Абид видел только края ковров и свои запыленные сандалии.
У края Ее ковра он упал на колени и уткнулся носом в толстый теплый ворс.
– Кто же ты, о юноша? И зачем прятался среди верблюдов?
В плечо попало чем-то твердым. Твердое отскочило и покатилось по земле. Слива.
– Подними голову, о юноша! – засмеялись со всех сторон.
С головы до ног Ее окутывал роскошный хиджаб цвета рассветных дюн. Длинные пальцы с красными ногтями поигрывали золотым шнурком. Массивные перстни казались слишком грубыми для смуглой тонкой ручки.
Абид сглотнул слюну:
– Мое имя – Абид ибн Абдаллах. Я из племени бану таглиб.
– Что делает один из бану таглиб в походе на карматов? – искренне удивилась Она – даже пальчики замерли и прекратили накручивать шнурок.
– Я… я хочу славы в бою, – твердо сказал Абид и поднял взгляд.
И задохнулся.
– О владычица красавиц… – тихо пробормотал он первую пришедшую на ум глупость.
А Она лишь слабо улыбнулась. И стыдливым жестом прикрыла лицо золотистым химаром. Похищающая сердце родинка над уголком рта скрылась под краем платка. Невесомая ткань рукава упала вниз, открывая точеное запястье с нежными выступами косточек.
Абид сглотнул и опустил глаза.
– Тебя не взяли в поход, а ты не смог стерпеть такого унижения? Не правда ли, о юноша? – Он готов был поклясться, что полные розовые губы под платком улыбаются.
– Да, моя госпожа… – прошептал Абид, теряя голос.
– Хочешь остаться при мне? У нас говорят: «Упорному и стена не препона». Я это проверила на себе, о юноша…
Вокруг зазвенели браслеты, зазмеились шепотки.
– Госпожа?.. Одобрит ли эмир верующих?.. – мягко шепнул кто-то еще.
– Мне нужен кто-то быстрый и смышленый, способный скакать верхом, бегать с поручениями, сражаться и выходить из лагеря куда угодно, о Шаадийа! – строго одернули этого кого-то. – Ни один из наших евнухов для этого не подходит!
– Но…
– Он останется при мне!
И ручка отшвырнула шнурок ломаным, отчаянным жестом.
– Но…
– Хороший мальчик.
От звука этого голоса Абид едва не перекинулся обратно лицом в траву: заговорила сумеречница.
– Мальчик не лжет. Да и не такой уж он дурачок, если приглядеться. Верный слуга нечасто встречается – и еще реже остается верным. А у этого мальчика есть множество оснований быть верным госпоже Хинд…
Смех сумеречниц походил на звон колокольчиков над входом в пещеру со статуей Богини. Страшно, и ветер свистит в камнях. И солнце садится, обдавая холодом…
– К тому же, – продолжила главная сумеречница, – находясь при нас, мальчик вряд ли сумеет найти глупую и бесполезную смерть, которую ему так неймется повстречать.
По спине бегали холодные, холодные мурашки. Статуя в пещере белела, как отскобленные непогодой кости. Ветер мертвой пустыни бренчал колокольчиками.
Но тут снова заговорила Она, и весь лед, и иней, и морозная ночь улетучились:
– Дайте ему новую одежду и коня. Иди, о Абид, и приведи себя в порядок.
Пока он лобызал край Ее ковра, в небе трубили и кричали, как птицы, ангелы.
– Пойдем-пойдем. – Его пихнули в бок, и этот голос звучал куда менее любезно.
Но в небе Абида продолжали летать белые люди верхом на пестрых лошадях и развеваться знамена Пророка. Пошатываясь от счастья, он шел навстречу славе и богатству, ступая по коврам, на которых сидели гурии рая и улыбались ему – Абиду ибн Абдаллаху.
Однако удача Абида ибн Абдаллаха исчерпалась, стоило ему покинуть собрание красавиц.
Сопровождавшая его ворчливая гурия испуганно вскрикнула, евнухи шарахнулись, а в уши ворвался – опять! – топот копыт.
– Эт-то кто?!! – заорал страшно знакомый голос, и Абид понял, что ангелы – отлетели.
Точнее, отлетели добрые ангелы. А на их месте воздвигся один, но самый для аш-Шарийа главный. Ангел-истребитель верхом на бледном коне серой рассветной масти. Тарик.
– Я тебя спрашиваю: что ты здесь делаешь, о засранец?! Что ты делаешь вдали от своего отца, о сирота-говнюк?! А?!
В отчаянии Абид расхрабрился. В вертящемся вокруг кольце стремян, и шитых золотом попон, и проплывающих перед глазами панцирных чешуек он отчаялся найти взглядом страшного всадника и крикнул:
– Меня взяла на службу госпожа Хинд!
– Что?!
– Я не вру, клянусь Все…
Тут он получил подзатыльник.
– Я не вру!
Сиглави вперся ему в лицо своей щучьей мордой.
– Войскам Абдаллаха Абу-аль-Хайджа велено отправляться в столицу. Как ты посмел нарушить приказ? – тихо спросил Тарик, и Абид понял, что, когда нерегиль орал, его, Абида, жизнь была в меньшей опасности.
Ни на что не надеясь, он решил отвечать честно:
– Отец выгнал меня.
– За что?
– За тебя, сейид.
– Не понял.
– Я сказал, что ты, сейид, – величайший из героев аш-Шарийа. А он хлестнул меня по лицу плетью.
Абид поднял лицо, на котором еще саднило свидетельство размолвки с отцом. В бледной острой морде нерегиля ничего не дрогнуло. Даже глаза не сморгнули. Тем неожиданнее прозвучало совершенно человеческое горе в ответных словах:
– Уходи, о Абид. Садись на ближайший корабль – и отплывай.
– Почему, сейид? – прошептал юноша.
Тарик наклонился к нему с седла – низко-низко. Здоровенные серые глазищи раскрылись во всю немалую ширину, и Абид невольно попятился.
– Я проклят, Абид.
Юноша – в который раз уже – сглотнул и попятился еще.
– Все, кто рядом со мной, – погибают. Когда-то давно у меня были друзья. Они пошли за мной в поход и погибли. Я не хочу видеть твою смерть, о Абид. Уходи.
Звеня железными чешуйками панциря, нерегиль выпрямился в седле. Сиглави затоптался и вытянул задние ноги, сердясь и требуя скачки.
– Лучше смерть, чем позорное возвращение к отцу, – неожиданно твердо выговорил юноша. – Я никуда не уеду.
В лице Тарика ничего не дрогнуло. И не изменилось. Глазищи медленно, не по-человечески смигнули.
– Как знаешь.
Пустой сумеречный голос, словно и не слышались в нем мгновение назад подлинные горечь и сочувствие.
Нерегиль тронул сиглави, и через мгновение Абид снова остался наедине с чихающей и бормочущей проклятия гурией.
Уже отойдя на порядочное расстояние, он решил обернуться.
Тарик подсаживал на коня сумеречницу в распашном платье-халате. Девушка ставила ногу в стремя, и видно было, что на ней просторные штаны, похожие на шальвары. Сумеречница легко взбросила себя в седло и посмотрела на нерегиля.
Абид разглядел ее лицо и тут же отвел глаза. В нем было столько замкнутого на себе, отрешенного счастья, что юноше стало стыдно – словно за поцелуем подсматривал.
Потом Абид не выдержал и обернулся снова. Тарик вел коня под уздцы – куда-то прочь, в песчаные дюны, на которых ветер трепал камыш и сухой кустарник. Девушка покачивалась в седле, тяжелые волосы отдувало с прямой спины в сторону. Нерегиль поднял голову и обернулся. Что-то сказал. А девушка весело, весело засмеялась.
* * *Аль-Ахса, окрестности замка аль-Бара,
месяц спустя
На горизонте торчали щербатым гребешком Маджарские горы. Издалека хребет казался безобидно низким и состарившимся. Время погрызло горы, вода погрызла горы, горы осели широкими седловинами. Не осталось острых сколов, страшных пиков, зеркальных обрывов. Серо-бурый песчаник отрогов плавно повышается, повышается, верблюду все труднее шагать – а потом раз, и ты на перевале. А перед тобой выбитая тропа, плавно идущая вниз, к крошечному оазису среди редких пальм.
Все это было обманом.
Вблизи Маджары вставали отвесными скалами с крупными валунами у подножия. Да, в паре мест они проседали перевалами, но страшная громада, нависавшая над предгорьями, внушала путникам священный ужас.
А то, что виделось гладкой, уходящей к виднокраю пустошью, на поверку оказалось лавовым плато. Мариды вернулись из разведывательного рейда траурно-серыми от печали:
– Аль-харра, воистину мы видели аль-харра, там нет ничего, кроме больших камней. Долина непроходима ни для человека, ни для коня, – важно кивал Амр ибн аль-Сад, старший над маридами.
Остальные джинны тоже кивали большими полосатыми – как джинны любят носить – чалмами.
Такие же безжизненные пространства разведчики видели несколько недель назад под Дайр-Айюбом: на фарсахи и фарсахи вокруг простирались неживые поля черно-серых каменьев. Словно земля отрыгнула лишнее и отвернулась от непотребного зрелища. Круглое солнце в белесом небе и молчащая мертвая равнина под ним. Аль-харра начинались неожиданно: вот только-только ты ехал по зеленым от тамарисков склонам, и вдруг раз – все кончилось.
