На лице Актуса отразилась работа мысли. Пальцы на рукояти меча разжались.
– А как я тебе верну? – спросил он наконец.
Кар долго думал. Стражники уставились с таким живым интересом, что он чуть не рассмеялся.
– А давай я приду сюда через неделю?
Актус грохнул на стол руку ладонью вверх в общепринятом жесте сделки.
– А ты ничего парень, хоть и урод!
Кар с размаху ударил его ладонь своей.
– И мы за это выпьем! – провозгласил он.
– Давай лучше деньги, – опасливо бормотнул Актус. – Уйдет…
Спровадив его, Кар наставил указующий перст на Гремона.
– А ты со мной выпьешь?
– Отчего ж не выпить, – согласился тот. – Ты как домой-то пойдешь? На ногах стоять сможешь?
– Не, – печально признался Кар и безразлично махнул рукой.
Через полчаса он покидал таверну, тяжело опираясь на плечо стражника, чье имя будило столь неприятные воспоминания. Актус об руку с красоткой ушли раньше. Когда огни таверны остались за углом и очертания домов скрыла ночная тьма, Кар выпрямился.
– А что, – спросил он. – Не найти ли нам пару хорошеньких девчонок?
– Да ты ж с ног валишься, урод! – рассмеялся Гремон.
– Я на воздухе про-трез-вел, – сообщил Кар. – Пошли к девчонкам!
– Да где ж ты их возьмешь среди ночи?
– А что, у вас в замке одни уродливые кухарки?
– В замке-то? Там есть. Да только не для таких, как ты.
– Веди, – распорядился Кар.
Гремон начал сердиться.
– Нельзя, я тебе говорю. Показывай, где твой дом, а то раздумаю провожать.
– А почему нельзя?
Простой этот вопрос заставил стражника глубоко задуматься.
– Потому что я стерегу замок от всякого сброда, – наконец изрек он.
– А я не сброд, – возразил Кар. – И ты сейчас не на службе. И все равно тебе не платят.
– Не платят, – согласился Гремон.
– А зачем тебе их стеречь, если они не платят?
– Незачем, – признал Гремон после раздумья. – А ты заплатишь?
– Заплачу.
Чем ближе к замку, тем труднее было изображать неспешную походку пьяницы. Кар сдерживался, чтобы не припустить бегом. Гремон же, напротив, спотыкался все чаще, и в конце пути уже он повис на плечах у Кара. Так, обнявшись, они достигли калитки, устроенной возле замковых ворот так, чтобы совершенно сливаться со стеной.
– А меня не прогонят? – усомнился Кар.
– Н-не бойся, – с явным трудом выговорил Гремон.
Он долго нашаривал на поясе ключ, еще дольше попадал им в скважину. Наконец калитка со скрипом раскрылась.
– Пошли, – прошептал Гремон.
Проведя Кара под широкими сводами, открыл дверь в небольшую караулку. В узкое окошко проникало немного света, и можно было разглядеть две скамьи, грубый стол посередине, на нем блюдо с объедками. Гремон потянулся к лампе, но Кар перехватил его руку.
– Не надо, – сказал он. – Еще увидят. Не хочу, чтобы ты из-за меня лишился работы.
Гремону, похоже, только сейчас пришла эта мысль. Он с подозрением уставился на Кара, и тот не стал дожидаться выводов стражника.
– Вот, держи, – Кар сунул ему в руку свой кошель. – И молчи, а я уж не попадусь.
Прежде, чем ошеломленный Гремон успел ответить, отворил противоположную дверь и скользнул в замковый двор. Каждый миг ждал окрика, но было тихо. Видно, поразмысливший Гремон счел за лучшее молчать, коли оплошал. И, стоило надеяться, завалился спать тут же на скамье.
Обширный двор, где Кар очутился, заполняли темные строения. Только за широкими цветными окнами первого этажа главной башни сиял свет и неспешно двигались тени. Приблизившись, Кар услышал музыку. Изощренный слух брата-принца разобрал нежные голоса арфы и лютни. Вспомнилось, что Лаита «все время проводит в балах» и «слугам не плачено с самой весны».
Скользя подобно тени, он обошел башню. С другой стороны обнаружился ухоженный садик. Колючие розовые кусты примыкали к самой стене. Не найдя в темноте тропинки, Кар пошел напрямик. Острые шипы цепляли плащ, Кар, не задумываясь, высвобождал его. Руки усыпали тонкие, но болезненные царапины. Ни звука, ни ветерка, только чуть слышно, то ли в ушах, то ли в памяти, плакала лютня. Теперь вся надежда на подробный Гарионов рассказ.
Старый булочник не ошибся. У стены, окруженная кустами, возвышалась – три человеческих роста – статуя. С умением, достойным самих колдунов, незнакомый мастер вытесал из черного камня вставшего на задние лапы льва. Украшенный кисточкой хвост гневно изогнулся, правая лапа сжимала меч, левая – щит. Тяжелые доспехи блестели, как настоящие, царственную голову венчала корона.
Несколько минут Кар молча любовался сокровищем, достойным украшать императорский сад. Затем поднял взгляд на темные провалы окон второго этажа. Зубцы львиной короны почти касались нижнего края одного из них. Если верить Гариону, оттуда Кар попадет в спальню герцогини. Глупо, что статую до сих пор не убрали. Хотя кто знает, не нарочно ли она здесь? Лаите, должно быть, удобно спроваживать поутру любовников.
Ставни, конечно, заперты, но прежде надо взобраться, а потом уж думать о ставнях. Кар поставил ногу на каменный носок. Нащупал выступающий край наколенника. Подтянулся, забросил ногу на полусогнутое львиное колено. Хватаясь за холодный камень, осторожно выпрямился. Перевел дыхание, оценивая предстоящий путь. Гарда, затем перчатка, локоть, плечо, и наконец, корона. И впрямь почти лестница. Представился Гарион, молодой, с обеими ногами, взлетавший по каменному льву навстречу протянутым рукам матери Сориана. В прежние времена между сумрачным братом-принцем и безукоризненным герцогом не водилось дружбы, но сейчас глухая обида за старого булочника шепнула: а так ли случайно погиб Гарионов сын, взявший в жены убийцу? Лаита – дочь безвестного разорившегося баронета, ее приняли и обласкали в высшем обществе лишь благодаря стараниям тетушки-баронессы. И вот красавица надевает корону герцогини, а вскоре вслед за нею и вдовий наряд. Случайность? И случайно ли, помимо ее светлости, некому наследовать герцогство? Разве не достойная благодарность со стороны Верховного жреца?
Кар улыбнулся в темноте. Ему не нужны лишние причины убить Лаиту, он и так готов это сделать. Легко, словно тень, и так же бесшумно, вскарабкался он на резной обод каменной короны. Окно зияло безмолвной черной дырой. Кар уперся коленом в край ниши, рука протянулась в темноту. Нащупала сомкнутые створки. Заперто. Кар толкнул сильнее. Ударить стекло рукоятью меча? На шум прибегут слуги… Неожиданно створки поддались – Кар с трудом удержал равновесие. Засовы ненадежны, или хозяева беспечны – неважно, если путь открыт. Кар змеей скользнул в окно. Спрыгнул на пол.
Гарион сказал правду. Кар пожелал старому булочнику долгих лет жизни и титула короля пирогов. В который уже раз проверил зачем-то меч, хоть и видел уже, что убивать пока некого. Спальня была пуста. Отсветы камина озаряли ее скудным красноватым светом. Огонь, вероятно, разожгли к приходу хозяйки: каменные стены холодят даже в теплую ночь. Если так, скоро она будет здесь.
Кар прошел, осторожно ступая по мягкому ковру. Слева закрытая дверь, справа – резные сундуки. Напротив – приготовленная постель. На невысоком столике серебряные кувшин и кубок, тарелочка с печеньем. Запах роз и чего-то еще, невыносимо сладкого. Да, спальня принадлежит женщине.
Лучшего укрытия в комнате не нашлось, поэтому Кар притаился за отдернутым пологом у постели. Обнажил меч. Сердце взволнованно колотилось – смешно, если подумать. О чем беспокоиться теперь, когда зашел так далеко? Нанести удар он успеет. Успеет, наверно, даже сбежать через окно, хотя бы до ворот. С легкой усмешкой подумал Кар о тех, кто назвал бы его действия бесчестными, преступными – Дингхор, Гарион, сам император Атуан. Даже Чанрет встречает врагов на поле боя, а не подстерегает ночью у кровати. Но Лаита не заслуживает лучшей смерти. Император спал в ее объятиях – нет предательства хуже. Кар довершит начатое, пусть даже потом от него с презрением отвернутся все, чьей дружбой он так дорожит.
Ждать пришлось долго. Тело затекло от неподвижности. Кар осторожно переступил. Перекладывая меч из одной руки в другую, размял пальцы. И опять замер, недвижимый, словно каменный лев под окном.
Наконец скрипнула дверь. Первой в комнату скользнула служанка, в белом платье и ночном чепце похожая на приведение. Склонившись, добавила дров в камин. Подожгла лучину, поднесла ее к двойному подсвечнику на столе. Огоньки заплясали, вторя движениям вошедших. Бросив лучину в камин, служанка присела в реверансе и выскользнула из спальни.
Камеристки – молодая, не старше пятнадцати лет, худенькая девушка, и пожилая дама с заспанным лицом – сновали вокруг неподвижной Лаиты, снимая и убирая в шкатулки украшения, расчесывая волосы, распуская завязки платья. Герцогиня, казалось, замечала их не больше, чем заметила бы кружащих мух. Глубокие синие глаза мечтательно сощурены, на губах легкая улыбка: мысли Лаиты далеко. Вот убрано тяжелое лиловое платье, расчесаны волосы. Молодая камеристка уложила их в толстую косу. Старшая шагнула к постели, намереваясь откинуть для госпожи меховое одеяло. Сейчас она дернет занавесь, завизжит… Кар перестал дышать.
