– Хорошо, – насмешливая гримаса вернулась. – Не хочу, знаешь ли, быть обвиненной в любовной связи с убийцей императора…
Раньше, чем Кар успел ответить, герцогиня крикнула:
– Иннита!
Почти сразу отворилась дверь, и в спальню вошла, протирая сонные глаза, молодая камеристка. Увидев Кара, мгновенно проснулась, пальцы правой руки сложились в охранный знак против колдовства.
– Ваша светлость?
– Выведи этого человека так, чтобы никто не видел, – небрежно приказала герцогиня.
Девушка наклонила голову:
– Да, ваша светлость.
Шагнула в двери, ожидающе оглянулась на Кара. Видно, привыкла выводить поутру мужчин из спальни госпожи.
– Лаита, – Кар приблизился к постели. – Скажи… Моя мать. Она жива?
Синие, как небо, глаза насмешливо сощурились. Улыбка приоткрыла жемчужные зубы.
– Не знаю. Откуда мне знать?
– Не знаешь? Или не хочешь говорить?
Лаита улыбнулась шире.
– Не знаю. Или не хочу. Прощай, милый.
Даже сейчас не поздно было выхватить меч, быстрый шаг, взмах… никто не успеет помешать. Голова покатится, заливая кровью золотых оленей на ковре, роскошное тело рухнет на одеяло, в последний раз изогнется. Кар отвернулся.
– Прощай.
Последнее, что он слышал, вслед за девушкой покидая спальню – мелодичный, как звон серебряного колокольчика, смех.
В большой подвальной комнате, сплошь заставленной ветхими от времени сундуками, девушка открыла тяжелую, окованную железом дверь. Пошла вперед, высоко держа лампу. Беспокойный огонек плясал, освещая неровные сырые стены подземного хода. Кар пошел за этим скачущим светом, за тонкой фигурой камеристки. Холод подземелья вызывал легкую дрожь. Пахло затхлостью. Где-то капала вода. Камеристка Иннита шла впереди, не оглядываясь, но Кар чувствовал: она напугана до полусмерти, и только более сильный страх перед герцогиней не дает девушке с визгом умчаться, бросив в подземелье проклятого колдуна.
Коридор забирал вниз, потом чуть поднялся и показались окованные железом ворота. Возле них на каменной скамье устроился закутанный в теплый меховой плащ человек. Рядом лежали меч в ножнах и толстые кожаные перчатки, над головой на крюке висела лампа. Сам же привратник был занят довольно странным для мужчины делом. Его колени скрывало белоснежное полотно, на котором разноцветными нитками был вышит сложный рисунок. Тонкая игла танцевала в пальцах привратника, стежок за стежком доканчивавшего узор.
Он наверняка давно уже слышал шаги, но работу отложил только теперь, будто против воли принужденный заниматься таким будничным делом, как охрана тайного выхода. Выпрямился, ожидая слов камеристки.
– Выпустите, – негромко сказала та. – Приказ госпожи.
Склонив голову, мужчина зазвенел ключами. Кар мельком посмотрел на полотно. Вздрогнул от неожиданности, вгляделся. Медленно подошел ближе.
Не в том дело, что редко встретишь подобное мастерство. И не в том даже, что вышивальщик, достойный ткать гобелены для дворцов, сторожит подземелье. Белая ткань казалась озаренной светом осеннего дня. К чистому небу возносились башни столичного храма. Темным пурпуром и золотом сверкали одежды выходящего на площадь императора, пурпурным, золотым и белым – молодого принца, на чью руку император опирался тяжело, как человек, удрученный недугом. Лиц было не разобрать, но эти наряды Кар помнил прекрасно. Ярким многоцветьем заполнили площадь знать и придворные, вдали скромно теснился простой народ. Ошеломленным взглядом Кар обежал придворных, вспоминая, где стоял в день последней церемонии Благодарения. Вот – темно-синяя накидка, белая с серебром туника. Унизанный алмазами венец брата-принца на черных, как ночь, волосах. Люди вокруг расступились, будто сторонясь зловещей фигуры, хотя на самом деле в тот день Кара теснили со всех сторон. Кроме этой небольшой детали – все точно. Подобное мог создать лишь человек, сам бывший на роковом празднике.
В груди похолодело. Кар поднял глаза от картины – и встретил ненавидящий взгляд Арния, императорского камердинера, любимого слуги, почти друга императора Атуана. Притворяться не было смысла.
– Откуда вы здесь, Арний? – неловко спросил Кар.
Тот оглянулся на меч, оставленный на скамье. Видно было, как здравый смысл борется с желанием схватить оружие и немедленно пустить его в ход. Не будь здесь камеристки, Арний наверняка бы так и сделал. Теперь же он стиснул руки на груди и ответил:
– После смерти государя ее светлость взяла меня к себе.
«Но она же…» Слова замерли в горле. Она убила императора? Убийцу Арний видит сейчас перед собой. А герцогиня – последняя любовь императора, несчастная девушка, оплакивающая возлюбленного и господина. Но Лаита! Зачем ей это? Что за извращенные мысли в ее прекрасной голове? Еще Кар подумал, что знает, как Лаита утешала осиротевшего слугу.
С усилием разжав руки, Арний открыл тяжелую створку ворот. В подземелье ворвался не по-летнему холодный ветер. Кар приблизился, и тогда бывший камердинер шагнул к нему, став совсем близко. Очень тихо, чтобы не услышала Иннита, проговорил:
– Не знаю, зачем вы явились сюда, ваше высочество, – титул прозвучал, как пощечина. – Я не нарушу приказ ее светлости. Вы можете идти. Но знайте, мы когда-нибудь встретимся снова, и тогда я убью вас, ваше высочество.
«Ты служишь убийце, а мечтаешь отомстить мне!» Он сказал бы Арнию правду, но тошнотворной сладостью жило воспоминание о прошедшей ночи, на губах цвел запах ее волос. Кар склонил голову.
– Я запомню это, Арний.
И вышел навстречу холоду раннего утра, в горький запах травы на склоне замкового холма. Ворота с глухим лязгом захлопнулись. Естественная впадина, заслоненная двумя вековыми соснами, скрывала их от посторонних глаз; оглянувшись через десять шагов, Кар не сумел разглядеть вход в подземелье.
Серые тучи, всю неделю напрасно обещавшие дождь, набухли свинцовой тяжестью. В отдалении сверкали молнии. Холодный ветер метался, как взбесившийся пес, рвал с плеч одежду, клонил к земле верхушки деревьев. Полусон-полубезумие, оставленное жаркими прикосновениями Лаиты, выветрилось. Кар обхватил плечи, сберегая остатки тепла. Пригибаясь, побежал под ледяными порывами вниз и в обход холма, к мосту. Там, на другом берегу реки, ждал привязанный под ивами конь – единственное теперь имущество Кара. И следовало благодарить ненастье за жестокий озноб, изгнавший все другие чувства. Даже самый проклятый колдун не сможет предаваться черным мыслям, стуча зубами от холода.
Конь оказался на месте, и седельные сумки нетронуты. Он встретил Кара приветственным фырканьем, ткнулся носом в раскрытую ладонь.
Кар затягивал подпруги, когда ветер внезапно стих, и на испуганную землю упала тишина, как будто гигантская ладонь разом притушила все звуки. В этой тишине Кар вывел коня на дорогу. Вскочил в седло. Бежать, бежать, неважно куда, в дождь, в бурю, лишь бы не видеть ее замка, не дышать ее воздухом! Глухая дробь копыт – единственный звук в замершем мире. Прочь от серой глыбы замка, лишившей изгнанника последнего утешения, последней надежды – мести. От запаха роз, от змеиных объятий, от сочных, желанных губ. Стоит задержаться, повременить – и Кар вернется, и станет умолять, пресмыкаться, лишь бы снова обладать той, которую ненавидит. Затишье кончилось, ледяные струи хлынули с неба, мгновенно размыли дорогу. Из-под копыт полетела грязь. Плащ не защитил, мокрая одежда облепила тело. По лицу текла вода. У Кара застучали зубы в такт ударам копыт. Прочь, прочь…
Не задерживаясь, он миновал просыпавшийся город. Ворота – северные, ближайшие к реке – только открыли. Стражники укрылись под навесом, небрежно поглядывая оттуда на редких путников, кого не остановила непогода. Кар вырвался из города, как из темницы. Подхлестнул коня. С каждым ударом копыт он удалялся от столицы Тосса и от земель аггаров. Туда, в племя, ставшее родным, к друзьям и любимой, он не вернется никогда. Лаита отняла не только месть.
Дорога бежала мимо засеянных полей, взлетала на холмы, спускалась в низины, и тогда под копытами хлюпала вода. Позади оставались деревни, порой навстречу попадались мокрые крестьянские подводы. Давно перевалило за полдень, но тучи пропускали только серый свет, не намного светлее ночи. Дождь не стихал. Ледяные потоки обтекали Кара, сбегали по конским бокам. И пробираясь по дну реки, не станешь мокрее. От холода Кар не чувствовал своего тела, не знал, жив он или утонул. Он больше не подгонял коня. Спешить было некуда – ни дома, ни надежды, ни даже укрытия от дождя. Теперь он действительно изгнанник. Он не хотел, но так вышло.
– Я не хотел! – сказал он, сам не зная, кому.
Никто не ответил, только вода попала в рот. Он рожден проклятым, чему же удивляться? Он не хотел. Не хотел нарушать клятву, данную брату. «Я всегда буду рядом. Клянусь». Теперь Эриан ненавидит его, считает убийцей отца. Разве Кар хотел этого? Разве хотел он приставлять кинжал к худенькому детскому горлу, чтобы только спасти свою никчемную жизнь? Разве хотел обманывать Дингхора? Бросать Чанрета? Разве хотел предавать Аррэтан? «Кар, нет! – сказала она в ту ночь. – Разве ты украдешь то, что и так будет твоим?» Нет. Он поступил хуже, много хуже. Чистую любовь Аррэтан променял на роскошь развратного тела убийцы и тем навсегда отделил себя от дочери вождя.
