– Я не хотел! – закричал Кар.
Он хотел убить Лаиту. Казнить, как должно поступать с убийцами. А сам – будто скот похотливый, упивался ею, ласкал ее… Хоть и ненавидел всей душой. Что это, как не проклятие? Почему его младенцем не бросили в реку, как велит закон? Зачем оставили в живых? Проклятый, проклятый…
Он плакал, захлебываясь дождем и слезами. Раскрывал рот в беззвучном крике, глотал соленую воду. Мокрый конь, предоставленный самому себе, шел все медленней, недовольно тряс головой, так что с ушей летели капли.
Когда Кар поднял голову, дорогу с двух сторон обступил густой, черный на фоне серого дня, лес. Дождь плескался, хлестал по листьям. Кар впервые подумал, что не знает, куда ведет дорога – и, коли на то пошло, куда намерен держать путь. Когда от дороги в чащу свернула тропа, он, не раздумывая, направил коня туда. Копыта зачавкали по размытой земле. Над головой сомкнулись верхушки деревьев.
Дождь сюда проникал меньше. Кар сбросил бесполезный капюшон, двумя руками отжал волосы. Найти бы укрытие, хоть какое-то! Чем дальше в чащу, тем уже тропа, плотней заросли. Темные ветви сплетались над головой, как диковинные своды, в отдалении между стволов чудилось движение. В густых зарослях кустов и подлеска что-то хлюпало, раздавался треск. Конь испуганно дергал ушами. Зато и дождь теперь почти не проникал сквозь древесный свод или все же наконец пошел на убыль. Густо пахло прелой листвой и мокрой землей. И вековое спокойствие леса проникало в душу, не исцеляя – нет исцеления предателю, – но притупляя жгучую боль.
Здесь Кар и останется. Проклятому не место среди людей. Будет охотиться, странствовать – в Империи достаточно лесов. Построит хижину, подготовится к зиме. Он умеет. Он теперь не беспомощный брат-принц, каким был пять лет назад. Он не пропадет. А погибнет – некому будет сожалеть.
Выбрав почти сухое место среди поваленных бурей стволов, Кар спешился. Расседлал коня. Как мог, обтер его выжатым плащом. По обыкновению смирный, конь принялся щипать траву, лишь иногда вскидывая голову на тревожные лесные звуки. Вздрагивая от холода, Кар снял мокрую одежду. Развесил на ветвях: ливень кончился, редкие крупные капли не могли промочить ее сильнее. Нагим отправился на поиски топлива для костра.
Валежник, что удалось собрать, назвать сухим смог бы лишь совершенно замерзший человек. Трут и кресало, надежно спрятанные в седельной сумке, не намокли, но развести огонь удалось лишь после часа мучений. Маленький костерок больше дымил, чем горел, но все же Кар согрелся и кое-как просушил одежду. Натянув ее, горячую и пахнущую дымом, достал скудный ужин: хлеб и остатки вина в кожаной фляге. Сел у огня. Кто-то приблизился, неслышно ступая. Остановился за плечом. Кар не повернул головы.
– Давно не виделись, – сказал он. Молчать не было сил, да и зачем?
«Неверно, – прошелестела тьма. – Ты давно не видел меня».
Кар подумал.
– Не видел – значит, плохо смотрел?
«Верно».
– Так я и думал.
Кар отхлебнул из фляги, удивляясь, что его нисколько не пугает темная фигура за спиной, реальная, как ночной лес, как хрустящий мокрой травой конь.
– Чего ты хочешь?
«Тебя».
Кар засмеялся. Смех странно прозвучал в темноте. Какой-то мелкий зверек с треском выскочил из кустов и бросился наутек. Отсмеявшись, Кар снова поднес к губам флягу.
– Выгодное приобретение! – бросил он. – К чему я тебе?
«Ты с рождения предназначен мне, – в бесстрастном голосе тьмы слышалось нетерпение. – Ты должен быть моим…»
– Можешь раздобыть мяса?
«Нет».
Кар опять рассмеялся с ноткой безумия.
– Так на что же ты годишься?
«Я дам тебе власть», – прошептала тьма.
– К чему мне власть? – он пожал плечами.
«Власть… Силу…»
Кар зевнул. Силе и власти он предпочел бы покой, но покупатель не склонен торговаться. Глотнул еще вина, закупорил флягу.
– Ну что же, – Кар так и не повернул головы. – Я согласен.
На миг припомнился Дингхор: «Она не завладеет мной?» «Без твоего желания – нет». И тут же память накрыло пеленой равнодушия. Темная фигура приблизилась, Кар откинулся навстречу ее объятиям…
И ничего не произошло. Тем же остался лес, так же дымил, угасая, костер. Тот же сухой хлеб лежал рядом на поваленном стволе. И только вглядевшись в себя, Кар с трудом заметил чье-то присутствие – в глубине, около сердца. Пожал плечами: это все?
– Что ж, хотя бы не будешь маячить за спиной, – усмехнулся он.
Тьма не откликнулась. Свернувшись клубком возле сердца, она как будто впала в сон.
Без аппетита дожевав хлеб, Кар забрался под широкий полулежащий ствол и провалился в глубокий сон, каким не спал, наверное, со дня памятного сражения в селении Круглого Озера.
Проснулся от холода. Стуча зубами, кинулся разводить костер. Раздувая выбитую искру, подумал что сделка, кажется, получилась невыгодная: ни от холода, ни от голода, ни от душевных терзаний тьма его не избавит. Предавшись ей, Кар не лишился обычных чувств, как почему-то ждал. И даже обещанной силы в себе не ощутил, лишь неясное присутствие возле сердца. А коли так, рассчитывать по-прежнему надо на себя. Если дичь не спешит сама, зачарованная, к ногам злобного колдуна, придется охотиться, как простому смертному.
Он ехал весь день, бесцельно, лишь бы не сидеть на месте. Однажды почудилось приближение людных мест – Кар немедленно свернул в чащу. К середине дня распогодилось, как будто вчерашний дождь вымыл из мира всю серость. Густое плетение ветвей пронизали струи солнечного света. Яркими алмазами сияли капли воды на паутине, тут и там натянутой меж вековых стволов. Земля под копытами, мягкая, словно ковер, глушила шаги. Кар ни о чем не думал. Он устал от метаний, устал терзаться надеждами, упиваться болью. Весь мир свелся к смешению лесных звуков, к запаху прелой земли, к простым желаниям: есть, пить, спать в тепле.
К вечеру подстрелил зайца. Звонкоголосый родник, весело бивший из-под замшелого камня, показался достойной причиной остановиться на ночь. Вскоре заячья тушка, нанизанная на толстую ветку, скворчала над углями, Кар бездумно поворачивал ее. Поблизости, на поляне у родника, пасся стреноженный конь. От запаха мяса подводило живот. В конце концов Кар съел зайца полусырым, запивая ледяной родниковой водой. Ложе устроил в уютном закутке меж стволов, застелив травой наломанные ветки. Укрывшись плащом, закрыл глаза – все так же бездумно, как животное, довольное теплом и сытным ужином. Он не заметил, как пустота сознания сменилась пустотой сна.
Резкий незнакомый звук. Испуганный конский храп, ржание, полное ужаса и боли… Кар вскочил. Разум еще не проснулся, а тело уже схватило меч и помчалось навстречу опасности. Конь захлебнулся криком и затих. Не успев проклясть диких зверей и собственную беспечность, Кар увидел его – залитое лунным светом видение. Остановился, завороженный.
Грифон вскинул голову от конской туши. На человека уставился странный немигающий глаз. Все замерло, даже листва не шелестела на ветру. Кар не смог бы шевельнуться, даже если б и захотел. Все, что он мог – стоять, опустив нелепый бесполезный меч, и смотреть. Смотреть…
Грифоны встречаются очень редко. Их давно сочли бы сказкой, как драконов и козлоногих людей, если б не страшная память о ручных грифонах, давным-давно служивших колдунам. Мало кто из людей видел живого грифона; почти нет таких, кто выжил, чтобы рассказать об увиденном. Лапы, похожие на львиные, с гигантскими птичьими когтями, одним ударом убивают коня и всадника – так говорят легенды и не врут. На миг опустив глаза, Кар увидел то, что осталось от коня: разорванный на две части кровавый кусок мяса. Кровь испачкала шкуру грифона – черная на золотом. Разве может смерть быть столь прекрасной?
Грифон заклекотал, громко и как будто с вызовом. Клюнул, выхватив из конского тела огромный кусок. Вскинул голову, разбрызгивая дымящуюся кровь, проглотил. И вдруг легко, словно кролика, отшвырнул недоеденного коня. Прыжок, такой быстрый, что глаз не успел поймать движение, и зверь в каких-нибудь десяти шагах от Кара. Так близко, что легкий ветерок доносит его запах, запах крови, шерсти и чего-то незнакомого, терпкого, словно пряное вино. Повернув голову, смотрит по-птичьи, боком, но не птичий ум в черном немигающем глазу.
В прежние времена, когда грифоны встречались чаще, считалось высшей мерой храбрости искать боя с одним из этих дивных существ. Смельчаки собирались в путь отрядами по две-три дюжины человек. Обратно возвращались единицы. Победителей ждала слава величайших героев. Простолюдины становились военачальниками, знатные рыцари добавляли в свой герб изображение грифона и входили в число первых лиц Империи. Но никто никогда не выходил против грифона один на один. Теперь Кар в полной мере оценил глупость нарядных ухажеров Лаиты. Никто не может одолеть грифона. Никто!
