– Что за постановка вопроса? – возмутился боггарт. – Не укусит! Разве я дамская левретка или там, тойтерьер-крысолов, чтобы кусаться? «Не разорвёт ли?» – вот как надо спрашивать. Отвечаю: не разорву. Эксперты-испытатели так не поступают, это не в наших правилах… Ну, милые молодые люди, давайте-ка, наконец, посмотрим, что вы там наворожили! – в роли наставника молодёжи это существо явно чувствовало себя гораздо увереннее Веттели; оно вдруг принялось всё более и более достоверно копировать манеры самого профессора Инджерсолла, даже голоса их стали похожими. «Чему я удивляюсь? – сказал себе Веттели. – Он же школьный, ему ли не знать, как ведут себя на уроках настоящие учителя?»
А боггарт невозмутимо шествовал по подвалу, от одного застывшего столбиком ученика к другому, ощупывал тёмными ладошками невидимые стены их защитных кругов и комментировал с большим апломбом:
– Так-так. Слабовато, братец, слабовато. Вульгарную нежить вроде ходячего мертвеца, может быть и выдержит. Но не более того, учтите это!
…Ну-у! Разве это защита? Да нам она на один зуб! Видите, я руку просунул? Видите, вас хватаю? – лапа его действительно легко прошла сквозь преграду, и, удлинившись вдвое, потянулась к самому горлу несчастного Квентина Орвелла. Парень панически вскрикнул и шарахнулся назад. – А! То-то же! Усерднее надо быть, юноша, усерднее!.. Между прочим, как у вас с латынью?
Веттели тряхнул головой, отгоняя наваждение. Ему определённо начинало казаться, будто по подвалу бродит директор Инджерсолл.
…– О! А вот это уже лучше! Обратите внимание, господа, очень неплохая работа! Советую брать пример. Как ваше имя, юноша? Перкинс? Молодец, мой мальчик, далеко пойдёте, если не будете лениться и отлынивать от занятий ради игры в поло.
– Сэр, я вовсе не играю в поло, – обескуражено пробормотал Перкинс. Похоже, явление миру «эксперта-испытателя» потрясло воспитанников не меньше, чем атака свирепого хищника. Они уже всерьёз сомневались, не самому господину ли директору пришла в голову странная фантазия, явиться на урок в столь неожиданно-мохнатом виде?
– Вот и славно. Продолжайте в том же духе, и тогда я могу быть спокоен за ваше будущее… Так, кто у нас следующий… Ба-а! Вот защита так защита! Феноменально, господа! Такой великолепный результат в столь юном возрасте! Без преувеличения, защита, достойная профессионального мага! Ни одно чудовище не пробьёт, я вам ручаюсь. Убедитесь сами, мистер Веттели, и оцените по достоинству. Юноша заслужил высший балл!
А дальше случилось непонятное. С умным видом, будто он действительно мог что-то оценить, Веттели приблизился к хвалёному творению Роберта Грэггсона, машинально протянул руку… и вдруг понял, что она упирается в твёрдое. Стена, возведённая для защиты от врагов рода человечьего, его, человека, не пропускала! Такого просто не могло быть! Но было, было – вот ужас!
Он попятился и постарался принять равнодушный вид – не хватало ещё, чтобы воспитанники заметили, что с их преподавателем творится неладное. Сухо похвалил юного гения Грэггсона, которого в эту минуту ненавидел, люто и совершенно незаслуженно. Заставил класс хором поблагодарить на прощание чрезвычайно довольного собой, прямо-таки раздувшегося от гордости «эксперта-испытателя». (Уже уходя, тот приятельски подпихнул Веттели локтём в бок и шепнул не без ехидства: «Что, видать, всё-таки были боггарты в родне, а?» – уж он-то всё заметил!) Кое-как, на четверть часа раньше положенного срока, закончил урок, сославшись на потрясение, которое молодым людям пришлось испытать. На самом деле, ему просто требовалось хоть немного побыть в одиночестве, осмыслить происшедшее. Потому что большой вопрос, кто на этом уроке был потрясён и испуган сильнее – ученики или их учитель.
«…Ты не человек! Ты – кто-то злой и опасный…», «Я чудовище, а сам-то ты разве лучше? Только и разницы, что пока не помер…» – всплыло в памяти. Неужели, это правда? Неужели он, Норберт Реджинальд Веттели, весь такой трагически-романтический, изысканно-аристократический и какой-то там ещё замечательный, на самом деле – всего-навсего мерзкая нелюдь, враг рода человеческого? Неужели он таким родился? Кажется, с чего бы? Или это в колониях с ним случилась какая-то беда, вроде той, что постигла капрала Пулла, а он и не заметил?
Или нет? Или это просто влияние старшей крови, примешанной к его нормальной, человеческой? Интересно, на тилвит тег действовали защитные круги? Надо будет выяснить. И к колдуну какому-нибудь сходить… хотя нет, зачем к колдуну? Лучше к мисс Брэннстоун, она же ведьма… Да, и не забыть вернуть мистеру Коулману ключи, иначе живьём съест… И бежать, бежать пора, через минуту начнётся урок, а он до сих пор сидит в сыром и холодном подвале, на пыльном коробе из-под учебных пособий, и пачкает форменные брюки!
Вечером в его комнату фурией ворвалась фея Гвиневра, и возвестила с налёту:
– Всё про тебя знаю! Ты якшаешься с боггартами и распиваешь с ними виски! Тебя не волнует, как на такое безобразие посмотрит твоя женщина?
– Нет, – честно и твёрдо ответил он, – не волнует. Потому что я с ними ничего никогда не распивал.
– Но якшался, это тоже дурно! Мы с тобой знакомы сто лет, но меня, к примеру, ты никогда к себе на урок не приглашал. А какого-то первого встречного боггарта… – тут она демонстративно всхлипнула.
– Ах, Гвиневра, ты не поняла, – пряча улыбку, возразил Веттели, убеждённый, что на самом-то деле она всё поняла прекрасно, просто нарочно капризничает… – Я не приглашал его на урок, а насильно туда затащил, предварительно пленив и околдовав… В смысле, пленила его мисс Брэннстоун, – он не стал преувеличивать свои заслуги, – а я зачаровывал с помощью гадкой и липкой человечьей магии. Не мог же я поступить подобным образом со своей давней, безмерно уважаемой и любимой знакомой? И потом, я приволок его на урок специально, чтобы он пугал детей своим безобразным видом. Ты же не станешь утверждать, будто выглядишь столь ужасно, что окружающие тебя пугаются?
– А как я, по-твоему, выгляжу? – быстренько уточнила фея, явно напрашиваясь на комплимент.
– Очаровательно и восхитительно, – заверил Веттели. – Ты самая красивая из всех фей, что мне доводилось встречать! – это была чистая правда, потому что никаких других фей ему встречать попросту не доводилось.
– Ты так считаешь? – хмурое личико Гвиневры невольно прояснилось, но она тут же взяла себя в руки и продолжила спектакль под названием «Фея оскорблённая».
– Всё равно мне обидно! Что же получается: если боги не наделили меня безобразием, мне уже никогда не побывать на твоём уроке? Разве это справедливо?
Ну, тут уж она явно перегнула палку!
– Гвиневра, ведь ты сто раз бывала на моих уроках! Думаешь, я не замечал, кто сидит на голове пещерного человека и строит ученикам рожицы?
Но разве фею переспоришь?
– Ах, не сравнивай, пожалуйста! – поморщилась она с досадой. – Это совершенно разные вещи! Я была, так сказать, вольным слушателем, не более того. Экспертом-испытателем меня никто не назначал. Думаешь, я смыслю в магии меньше какого-то паршивого боггарта?
– Убеждён, что намного больше! Поэтому совершенно официально приглашаю тебя на следующее занятие по оборонной магии! – торжественно объявил Веттели, а про себя подумал: «Что ж, придётся бедным парням пережить ещё одно потрясение».
Вот теперь Гвиневра позволила себе обрадоваться по-настоящему – добилась-таки своего! Её острая мордочка расплылась в широкой улыбке:
– Ну, наконец-то ты догадался, что от тебя требуется! Умница! А какова темя урока? – улыбка сменилась серьёзной «учительской» миной. – Должна же я подготовиться!
– Отведение глаз противнику в разведывательных целях, – наспех сформулировал капитан Веттели. Прозвучало по-дурацки, но фее понравилось.
… Даже самый ленивый из учеников не назвал бы происходящее «уроком», зато уж развлеклись они на славу! Технику «отведения глаз» парни освоили быстро, но не потому, что Веттели был таким замечательным наставником, а потому что основы магии им преподавал не кто-нибудь, а сама профессор Брэннстоун. Всеми необходимыми навыками они уже давно владели, их требовалось лишь немного иначе, по-новому применить.
В общем, дело пошло. Особенно когда за него взялась фея Гвиневра, получавшая гордый статус «независимого консультанта». После её вмешательства самому Веттели только и оставалось, что стоять в сторонке и угрызаться совестью. «Настоящий учитель никогда не допустил бы подобного бесчинства на своём уроке! – говорил он себе, и как никогда ясно чувствовал, что педагогика – это не его стезя. – Доработаю как-нибудь год, а дальше – куда угодно, хоть в инженеры-гидравлики, хоть в друиды – только бы подальше от школы! Нельзя так бессовестно злоупотреблять доверием бедного доброго профессора Инджерсолла. Счастье, что он не видит, какие безобразия творятся с моего попустительства! Ах, что же мне в детстве не везло, почему у нас в Эрчестере не было таких замечательных уроков? Мы-то даже на гребной неделе так не веселились…»
