Лекарь кашлянул и погладил себя по обтянутому желтой каба животу. Рашид покосился на одежду сидевшего перед ним зиммия и скривился:
– Сад Пери он, что ли, называется… Я-то на следующее утро уехал, а они там застряли с вином и девками, сыны незаконного брака, тьфу, в святой месяц Рамазза так нарушать пост!.. Тьфу, пропасть, какой враг веры его только разбил, этот Сад Пери…
– Сад Паирика, – тонко усмехнулся в ответ Садун.
И, с облегчением вздохнув, снова взялся за письмо. И добавил для недовольно сопящего ашшарита:
– Это очень старый сад, о Рашид. О нем упоминают со времен Хосроев. И ты можешь не тревожиться о наших тайнах.
– Почему? – искренне изумился посыльный.
Садун лишь дернул плечом, снова погружаясь в чтение.
– А может, припугнуть их? – не унимался Рашид.
– Не думаю, что мы их найдем, – хмурясь, ответил лекарь, разворачивая другое письмо.
– Они ехали в Харат! Где же они могут сейчас быть, как не в городе?
Садун снова улыбнулся и вскинул на смуглого человека в куфии черные, как маслины, глаза:
– А это, мой друг, весьма сложный философский вопрос.
…Когда посыльный вышел под дождь, ругаясь и кляня хорасанский климат и отвратительную погоду, Садун посмотрел на приказчика:
– Слыхал, Навид?
– Пери опять принялись за свое, – зевая и ежась от шума дождя, отозвался тот.
Лекарь покачал головой:
– Трое ашшаритов, да еще с прислугой, – что-то у них разыгрался голод… Да еще в Рамазза…
– А что? – презрительно скривился парс. – Вон, говорят, новый откупщик уехал в Шахын – с десятком айяров и в сопровождении катиба! И что? Пропали без вести! Ну это так на базаре объявляли. Еще кричали – награда будет тому, кто объявит об их обстоятельствах или расскажет, где видел в последний раз!
– Даже тел не нашли? – усмехнулся сабеец.
– Пхе, – отфыркнулся Навид.
– А зачем они в Шахын ехали?
– Налоги собирать и мельницу ставить!
– С запрудой?!
– Ну!
– Совсем ума решились, – недовольно пробормотал сабеец. – Ведь всем известно, что там за участок! Нет, лезут, как мухи на мед!
– Так наш начальник канцелярии этот участок каждые два года продает! Чужеземцам, конечно, местные-то про него уж давно наслышаны! Продаст, да еще взятку возьмет за завидное место, – а через пару месяцев земля – раз, и снова свободная!
Но Садун ибн Айяш неодобрительно покачал головой:
– Глупцы – и те и другие. Да еще дождь этот… в такую пору… не нравится мне все это…
– А что пишут? – поинтересовался приказчик.
– Все просят земляков придержать оливковое масло, – фыркнул лекарь. – Хотят перед свадьбой поднять цены.
– Ммм… – понимающе откликнулся Навид – и снова зевнул.
Наконец, Садун свернул последнее письмо. И взял в руки длинный деревянный футляр, в котором лежали бумаги. С силой крутанув один из украшающих концы шариков, лекарь вывинтил его. И вытряхнул из обнажившейся дырки крохотную записку.
Осторожно разгладив ее на тростнике циновки, Садун, прищурившись, прочел краткую фразу: «Свет праведности».
Военачальник, отправившийся в Мешхед в паломничество к могиле Али ар-Рида, писал, что зайядиты земель Бану Курайш готовы признать аль-Мамуна эмиром верующих.
– Ну что ж… – пробормотал лекарь, поглаживая седую длинную бороду, – пора действовать и нам…
Сегодня утром он осматривал аль-Амина – точнее, рассматривал его мочу в особом стеклянном сосуде. Садуну было крайне неприятно признавать, что согласно написанному в книге «Аль-Хавайнат», да и собственному опыту сабейца, халиф шел на поправку. Моча отливала снизу желтым – верный признак выздоровления. А ведь еще в Фейсале лекарь видел совершенно иное: густую, как масло, жидкость, с полосами налета по дну сосуда. Люди, чья моча выглядела так, должны были приступать к составлению завещания, и побыстрее.
Госпожа, когда ей доставили эту неприятную новость, рвала и метала несколько дней. И только известия от старого Фазлуи-мага утешили ее: аждахак выполз из скального лабиринта. Выполз и упорно двигался вслед за халифской свитой. А как ему было не ползти, усмехнулся Садун: кукла в золотой халифской одежде, в которую были зашиты волосы аль-Амина, лежала пронзенная зубом чешуйчатого змея. Лежала в простом ларце тикового дерева, который всегда носили за госпожой Мараджил.
Отродье Зубейды должно было отправиться на тот свет быстрее – но поди ж ты, извращенец, несмотря на разврат и излишества, оклемался. Даже собрался жениться – и на ком! На правнучке Эсен-хана! Да, надо действовать. Надо действовать, пока девчонка не вошла в харим аль-Амина: про нее говорили всякое, и ничего из этого всякого Садуна не радовало. Ни слухи о даре прозорливости и ясновидения, ни рассказы о чтении мыслей, ни восторженные благодарности за излечение детей и женщин… И уж точно не радовали Садуна рассказы о том, что Юмагас-хатун охотится верхом с шести лет и со ста шагов стрелой попадает в глаз перепелке. Не жена, а отряд телохранителей. Впрочем, джунгарская девка еще и отряд с собой приведет, с нее станется…
Но Садун ибн Айяш знал, кому ашшаритский выродок был обязан нежданным выздоровлением и обручением с джунгарской ханшей. И этот кто-то должен был в ближайшее время перестать им мешать.
Аль-Амин отпустил свое чудище на слишком длинный поводок – ну что ж, скоро нерегилю подтянут сворку. Госпожа Мараджил очень хорошо знала историю аш-Шарийа и не хотела оказаться героиней новых страшных рассказов о гибели Нишапура. Совсем не хотела.
– Пора, – тихо повторил лекарь.
И повернулся к двери в заднюю комнату:
– Фархад, дитя мое! Надевай самое красивое платье, мой мальчик. Пора тебе повидать нашу подопечную…
И сказал приказчику:
– Пошли невольника к ослятнику Парвазу. Пусть снаряжает носилки. Лучшие носилки – не скупись, о Навид. Нужно будет отнести кой-кого во дворец…
А потом поднялся и прошел в свою спальню. Закрыл двери. Лезвием джамбии вскрыл тайник под второй от садовой решетки доской. И извлек длинный деревянный ящик. Открыл, потом долго водил пальцами над причудливыми кольцами и медальонами, разложенными по бархатным ячейкам. И, наконец, извлек простенький серебряный перстенек с крупным куском пирита. На зеркальной, золотом сверкающей пластине вырезан был коршун с оливковой ветвью в клюве.
– Это будет в самый раз, – пробормотал старый маг. – В самый раз для хорошего приворота…
* * *В носилках Фархада прикачало – это да еще и мерзкий холодный дождь привели к форменному разлитию желчи. Поэтому из паланкина он выбрался туча тучей – правда, мрак в душе снаружи не проявлялся никак. Ясноликая Жасмин улыбалась, покачивала бедрами и по-сестрински целовалась с невольницами, рассыпая любезности и рассовывая мелкие подарки: кому колечко, кому платочек, кому низка речного жемчуга, кому динар.
А Кабиха все не выходила на галерею.
Жасмин посидела-посидела, да и окликнула мелкого, тощего и очень хитрого евнуха Масуда. Зиндж, как ни странно, не растолстел на дворцовых харчах. Шептались, что его не разнесло, потому что все в злость и каверзы уходило. Еще говорили, что отрезали ему только ядра, а зебб оставили – и золото жаждущих ласки рабынь сыпалось в полы его рубахи. Вот почему болтали: трудясь в хаммаме так, как Масуд, брюха не отрастишь.
Ясноликая Жасмин лебезила и наливала кривящемуся черномазому чаю, подвигала варенье из айвы – и, наконец, евнух, все так же кривясь, подставил рукав – сюда, мол, клади. В рукав немедленно упал сверток с золотом:
– Пять динаров, о солнце харима, – оскалился Фархад. – И еще пять после того, как ты мне расскажешь об обстоятельствах и нраве девушки Кабихи, которую мой господин продал в этот почтенный дом некоторое время назад.
Их взгляды встретились, и улыбка изгладилась с лица прекрасной Жасмин. Масуд тоже не казался веселым.
Черных евнух пожал плечами и заметил:
– Свое недельное содержание эта шлюшка уже растратила.
– На что? – тихо поинтересовался Фархад.
– Часть отдала мне за баню, – усмехнулся Масуд. – А остальное расходует прямо сейчас, да проклянет ее Всевышний. Она соблазнила новую подавальщицу, Пакизу. Сейчас девки занимаются друг другом в комнате невольницы Саназ, которая подает по утрам кофе.
– Так вот почему ее нигде не могут сыскать… – покивал Фархад. – Проводи меня туда, о Масуд, мое дело срочное и не терпит отлагательства.
Рабынь они и вправду обнаружили в комнате Саназ – у деревянной решетки сидели две маленькие девочки из тех, что зовут в баню растереть спину. Масуд рявкнул, для верности дал каждой по пощечине, и невольниц как ветром сдуло.
В комнате громко стонали и ахали.
Заслышав стук двери, девки вскинулись и расцепились – обе стащили платья и рубашки и тискались в одних шальварах, сплетясь ногами. Кабиха как раз вылизывала грудь подружке.
Масуд принял в рукав еще один сверток с золотом и выволок скулящую Пакизу за волосы.
