– Заходи, – кивнул Волхв, – и дверку прикрой.
Гриньша протиснулся в затхлое нутро, раскисшая тяжелая дверь сама затворилась со скрипом за спиной. Мальчик стянул капюшон, распустил узел у горла и присел, всматриваясь в лицо нового знакомца. Тот, не глядя на младшего товарища, расстелил на столе тряпицу и выложил сухари. Толком лица мужчины было не разглядеть – закрывали влажные кудри с обильной проседью. Гриньша засуетился – у него в котомке был сыр и несколько ломтей хлеба. Когда поднял глаза, Волхв развесил на стене промокший плащ и тоже присел к столу. Теперь только мальчик рассмотрел спутника как следует: чертами тот напоминал более всего хищную птицу. Все в его лице было тонким, острым, злым. И нос, и подстриженная бородка, и глаза – малость раскосые, пронзительные.
Гриньша по примеру спутника развесил мокрую накидку и вернулся к столу.
– Ешь, – бросил ему Волхв. – Потом поспим часок – и в путь.
– Дяденька Волхв, а куда мы идем?
– Мы?.. А у тебя есть, где схорониться? Родня или знакомцы дедовы?
– Не… Одни мы были с дедом… – протянул Гриньша. Потом, помолчав, добавил. – Всегда.
Сколько мальчик себя помнил, они с дедом жили в Мушанке, хотя… Иногда, пожалуй, в голову приходили какие-то смутные образы – широкие чистые горницы. Не деревенские, с высокими сводами. И было там почему-то очень светло. Странно, в общем, все это было – и помнишь, и не помнишь одновременно… А в Мушанке их с дедом звали «чужинцами» – за глаза, когда дед Прокша не слыхал.
Волхв в ответ кивнул:
– Значит, точно со мной пойдешь… – и в упор посмотрел на Гриньшу. Глаза Волхва были тоже птичьи, желтые. Бесчувственные глаза. – Суров был Прохор Еремеевич, всегда суров и к себе, и ко всем прочим… Стало быть, с самого начала он так решил… о тебе решил, Григорий. И обратного пути у тебя уж нет. Поел? Отдохни, а потом я разбужу, да и в путь.
– Так куда идем-то, дяденька Волхв? – повторил Гриньша.
– В Завеев. Слышал о городе Завееве?
– Как не слыхать… Да ведь разрушили его шканы? Нет боле города?
– Города нет. Черная башня шканская есть. Туда и лежит наш путь.
– А потом?
Волхв опустил глаза и почти неслышно бросил:
– Поспи. Скоро дальше пойдем…
Когда Волхв разбудил Гриньшу, светать еще не начало. Задув крошечный огонек, путники завернулись в плащи и покинули убогое пристанище. Гриньша, шагнув из затхлого уютного тепла под зябкую лесную капель, невольно вздохнул. Что впереди? С каким странным человеком свела его судьбинушка… Словно в ответ на этот вздох, Волхв промолвил, как будто ни к кому не обращаясь:
– Вечная лесная капель… Теперь до самого полудня не иссякнет… – затем, обернувшись к Гриньше. – А ты, поди, и не помнишь, что все было иначе?
– Как иначе, дяденька?
– Дед тебе не рассказывал, что было прежде, до Завоевания?
– Дед Прокша о прежних днях мало говорил. А он боярин?
– Боярин. Прохор Еремеевич твоего деда зовут. Звали… Прежде, Григорий, был твой дед боярином и в самом Завееве при князе в палатах жил. И ты там родился. И тогда были дни и были ночи… не то, что теперь…
Гриньша смолчал. Что такое «день» и «ночь», он знал. Это когда светло и когда темно. И сейчас тоже есть день и ночь. Вот теперь темно и небесная влага садится на остывшие ветви, стекает по стволам и листьям наземь… Это ночь. Потом развиднеется, посветлеет – тепло станет, вода поднимется паром, уйдет в небо… Это, стало быть, день. И будет дымка над головой все плотней, и небо – все темнее. Когда совсем темно будет – станет ночь. Дома, трава и деревья остынут, а влага осядет вновь… И так вечно. Вот сейчас, пока шли, уже порядком развиднелось…
– …А потом пришли шканы. – словно продолжая прерванную сказку, снова заговорил волхв. – Приходили они и прежде, да князь с дружиной им всегда от ворот поворот давал.
– При Яриле? – несмело спросил Гриньша.
Что такое «Ярило» мальчик не знал, но мальчишки в Мушанке так говорили, имея в виду прежнюю – до Завоевания – жизнь: «при Яриле». Это слово олицетворяло прежний, добрый, уклад по которому украдкой вздыхали старшие.
– При Яриле? Да, пожалуй, так. – Согласился Волхв. – Когда Ярило мало не каждый день нам свой лик казал, другая жизнь была… От Ярилы шла силушка, ее волхвы могли в пользу людям обращать… И боялись шканы той ярилиной силы. Но однажды напали они в ночь и было их много… Неужто не рассказывал Прохор-то Еремеевич?..
Гриньша покачал головой и спросил:
– А дальше что было?
– Дальше… Дальше князь Вольга и его дружина бились со шканами всю ночь и ждали лишь рассвета, чтобы показался Ярило, дал светлую свою силу… Но рассвет не пришел. Эх, не поймешь ты… До проклятого часа за ночью всегда шел день и являлся Ярило… Но вслед за той ночью рассвета не было… И бились мы… Бился, говорю, князь и дружина против шканов еще день. Отступали, вырывались с боем из черного кольца шканских мечей и снова нападали… И снова ночь была… И снова не пришел за ночью рассвет. Если бы знал князь, что всему виной черное шканское колдовство, то не ждал бы ярилиных лучей понапрасну… А как понял – поздно было. Пали все кони под дружинниками и пешими приняли мы… они… приняли они последний бой. И почти все полегли на том поле окаянном.
– Почти все? – переспросил Гриньша. – А дед? Дед же спасся, да? А князь Вольга? Тоже спасся?
– Князя мертвым никто не видел… И не увидит никто. Никогда. Для людей – князь живой. И вернется когда-нибудь, прогонит шканов. И разрушит черную башню в Завееве, тогда падут вражьи чары, и снова за ночью день настанет. Люди ждут.
Гриньша подумал было, что в Мушанке никто князя Вольгу не ждет, но потом решил – все же ждут. Ждут, просто вслух не говорят о таком, неровен час – прослышат шканы, несдобровать тогда княжему ожидальщику… Вслух же спросил:
– А что за черная башня такая?
Вместо ответа Волхв поднял руку – нишкни, мол. И, согнувшись, нырнул в кусты. Гриньша, ступая неслышно, как дед учил, сунулся следом… Теперь и он разобрал сквозь шепот капель и первые птичьи невеселые трели – топот, звяканье…
Десяток шагов – и за кустами открылся тракт. Тяжелая рука спутника легла на гриньшино плечо, придавила к земле, вжала в мокрющие лопухи. Странники замерли, вслушиваясь, а звуки, чужие лесу, доносились все ясней да ближе. Вот из-за поворота показались шканы. Сперва – всадники на низеньких мохнатых лошадках. Кожаные латы с медными и костяными накладками, украшенные полосками черного меха… круглые щиты с тусклыми ржавыми бляхами… увенчанные вороньими перьями шлемы… Над колонной нестройно качались копья – бунчуки под жалами наконечников тоже черны. Кривые мечи в черных ножнах… Следом за всадниками – пехота. Лучники с меховыми футлярами за спиной. Щитоносцы. В хвосте – кибитки обоза и снова конный конвой.
Затаившиеся в кустах путники проводили шканский отряд взглядами и, когда скрылись из глаз черные всадники, поднялись на ноги.
– Далеко идут, – определил Гриньша, – луки не распакованы.
– Да, берегут от сырости, – кивнул Волхв. – А ты молодец, примечаешь. Они идут к Светихе, там сейчас большой бой начинается.
– А с кем бой-то?
– Княжич Горислав из лесу с дружиной вышел. Теперь шканы постараются его от лесов отрезать, оттеснить на равнину, со всех сторон окружить – потому и спешат сейчас отряды отовсюду к Светихе.
– Чай, не окружат, – буркнул Гриньша, – не поспеют. Княжич Горислав никогда…
– В этот раз – поспеют, – странным голосом ответил Волхв. – Да и нам торопиться надо. Идем пока по тракту, а за мостом снова в лес свернем.
Шли часа два – Волхв не проронил ни слова, Гриньша тоже помалкивал, берег дыхание. По битому тракту прошагали совсем недолго, только до речушки, а как мост миновали – снова увлек молчаливый проводник в лес. Теперь, днем, лес выглядел поприветливей. Гомонили птахи, с шорохом сновала мелкая живность по кустам и папоротникам. И капель смолкла – зато из падей потянул туман. Вокруг глянешь – вроде ничего, а уж в двух десятках шагов будто кисея между стволов натянута. Туман. И небо в просветах среди древесных крон, тоже как туман – белесое, мутное, низкое. К середине дня глаза поднять стало невмочь. И нет света большого над головой, а глазам больно, слепит мутное небо…
Еще раз попадался по пути шканский отряд – поменьше первого, душ тридцать. Эти спешили, лугом шли, без дороги, да не колонной – рассыпным строем.
– Торопятся, – пояснил Волхв, – потому с дороги ушли. Хотят угол срезать, чтобы поспеть.
– А куда так спешат, дяденька?
– Все туда ж, к Светихе. Горислав прежде никогда такого случая им не давал, вот они и торопятся нынче у Светихи его окружить… И из Завеева, небось, тоже почти вся стража к Светихе ушла… А мы с тобой хорошо уж отмахали. Не устал?
– Дык мне привычно… – в самом деле, дед Прокша приучил внука сызмальства к дальним концам.
– Вот и славно, – одобрил Волхв. – Сейчас маленько переждем, чтобы шканы подальше убрались, потом вон тот лесок пройдем – и на дневку станем. До Завеева уж рукой подать…
