– Вымещаться? – переспросил Глава, думая, что ослышался.
– А то нет? – ничуть не испугался Донатос. – Ну, засекут ее сейчас, и что? Разве только тебе легче станет. А ее сколько тут уже пороли? Первое, чему послушников учат, – боль терпеть. Девка давно к ней привыкла. Ну, выпорешь ты ее, раны целители заживят, да и только. Она ж знала, на что шла, и готова кару нести.
– Так то ежели заживят! – усмехнулся старший крефф.
– Ну а коли не заживят, почитай, месяц в горячке проваляется, – поддержал колдуна Ихтор.
Глава обвел мужчин тяжелым взглядом и вкрадчиво спросил:
– Не много ли вы, соколы мои, воли взяли? Может, вас за языки подвесить да тоже выпороть?
– Ну, спасибо, что хоть за языки, – усмехнулся Донатос. – Наказать девку надо, только она не первогодка, ее столбом уже не запугать.
– Значит, пока в каземат на хлеб и воду, а дальше разберемся, – спокойно ответил Нэд.
Лесана угрюмо побрела в сторону подземелий. На душе было погано. Уж лучше бы смотритель сразу сказал, какая ее кара будет, чем теперь ждать, гадать да томиться. А Нэд, вместо скорой расправы, повесил на девушку куда более тяжкую кару – ожидание. Которое, как известно, иногда страшнее самой смерти.
– Лесанка! Лесанка!
Послушница открыла глаза и с удивлением прислушалась к черной тишине. Ей показалось, будто она задремала, и этот громкий шепот был всего лишь отголоском сна. Вот только задремлешь тут, пожалуй, в таком холодище.
Девушка сидела, сжавшись в комочек на деревянном топчане, прикрытом только прелой соломой.
В каземате было темно и холодно. Так холодно, как бывает только под землей. Зябкая дрожь пробирала до костей, и, хотя узница зарылась в солому, согреться не получалось. Холод тянулся от стен, забирался под рубаху, прилипал к коже, заставляя ее покрываться мурашками. Даже зубы и те уже отстукивали дробь. Кожух и шапку у девушки отобрали, и теперь она с тоской вспоминала, как тепло ей было в зимнем лесу, когда несли хоронить Айлишу, как валил пар от распахнутой одежи, от горячего тела.
Продрогшая послушница пыталась двигаться, но в маленькой клетушке было не развернуться. Девушка не придумала ничего лучшего, как начать яростно отжиматься от осклизлой стены, и после этого, правда, на короткое время, согрелась. Вот только удержать тепло было нечем, и очень скоро выступивший на теле пот впитался в одежду. Стало только хуже. И теперь она сидела голодная, замерзшая, трясущаяся от озноба и проклинала на чем свет стоит и Главу, и Донатоса, и Ихтора. Упыри проклятые. Их бы сюда.
– Лесанка, дура, ты там сдохла, что ль?
Тьфу ты, не поблазнилось.
Девушка спустилась с топчана и на ощупь приблизилась к решетке.
– Тут я.
– А че молчишь-то? Долго я здесь орать буду? – все тем же громким шепотом спросила темнота.
Впрочем, несмотря на кромешный мрак, голос Вьюда узнать было нетрудно.
– Чего тебе? Посмеяться пришел? – буркнула девушка.
– Больно надо мне задницей своей рисковать, чтобы над такой дурищей посмеяться. Чести много. Держи вот…
И через прутья решетки просунулось что-то мягкое.
– Да бери! Вот же дура записная! Долго я тут стоять буду?
Девушка нащупала угол теплого войлока и потянула его на себя.
– Соломой потом присыпь, чтоб не нашли, – наставлял Вьюд со своей стороны. – Заберем, как случай выдастся. Я его в Северной башне в сундуке нашел. Правда, мошкой трачен и воняет дерьмом мышиным, но и такой за радость. Околела, поди?
– Околела.
– То-то я гляжу, не отзываешься даже.
Узница торопливо куталась. Войлок и впрямь пах не то мышами, не то прелью.
– На, вот еще, – зашептал парень. – Да руку-то дай, не вижу тебя, дуру.
Лесана просунула свободную руку сквозь решетку, Вьюд нащупал ее пальцы и вложил в них деревянную ложку.
– Хлебай давай. Горшок не пролезет. Через решетку хлебай. Погоди… Хлеб держи.
Не веря своему счастью, Лесана просунула руку сквозь решетку, зачерпнула в горшке и принялась, как могла быстро, запихивать в себя чуть теплые, но густые и наваристые щи.
– Быстрее давай, – торопил Вьюд. – Сегодня Мерешка на страже стоит, из старших Дареновых. Он меня пропустил, потому что ты, дура, одна во всем каземате. Только уговор был лучину не жечь. Раз тоже вот так ходили, а в одном из казематов оборотень сидел, так он на свет так кидаться и орать начал, что половина Цитадели сбежалась.
– Ты ж говоришь, кроме меня тут нет никого, – прошептала, поспешно жуя, Лесана.
– Дак из послушников никого. А так, кто его знает… Вдруг нежить какая или волколак. Они же от света дуреют, начнут бузить.
– Ну да, меня когда вели, там вроде шевелился кто-то… – согласилась Лесана, доскребая ложкой горшок. – А как ты щи-то вынес?
– Парни на поварне помогли. Не подыхать же тебе здесь по милости креффов. Они-то в тепле. Поди, нажрались и дрыхнут.
– Вьюд, спасибо… – У Лесаны защипало в носу.
– Да пожалуйста. – Некоторое время он помолчал, а потом осторожно спросил: – Лесан, а страшно было?
– Было.
– Ладно, давай ложку, пойду я. Спать ложись.
И едва Вьюд поднял с пола горшок, как со стороны входа донеслось сдавленное шипение:
– Долго ты там? Давай, ноги в руки, не то в соседний кут запру, будешь знать!
– Все, пошел я.
Лесана и промолвить ничего не успела, а парень уже исчез, словно его и не было. Девушка вернулась на свой топчан и улеглась на солому, закутавшись в покрывало. Теплый сытый сон обступил ее со всех сторон, навалился и проглотил без остатка.
Тамир поднялся из мертвецкой в свой покойчик. Голова привычно болела, тело колотил озноб, а в глаза будто насыпали песку. Хотелось повалиться на лавку, натянуть сверху все, что есть, от одеяла до утирок, и заснуть. Но молодой колдун знал – все одно не заснет, пока не согреется. Ледяные стены казематов вытягивали из него тепло, студили кровь. Да и царящий в комнате холод обступил парня со всех сторон. Надо бы затеплить пузатую печь, привалиться к нагретому камню спиной и почувствовать, как сладкое тепло истомой пробирается к каждой косточке, ласкает каждую жилку.
Вот только обман все это. После смерти Айлиши не грел его огонь. Ни тот, что горел в печи, ни тот, что когда-то теплился в душе. Тамир превратился в глыбу льда, которая никогда более не растает, потому что никогда не рассосется тоска, плотными кольцами обвивающая мертвую душу. Живым осталось только тело, и вот ему-то, клятому, было холодно.
Тяжело вздохнув, колдун принялся-таки растапливать остывшую печку. Осиновые поленья сердито стреляли искрами, дымили, разгораясь медленно, неохотно. Захотелось все бросить и спуститься в мыльню, вылить на себя пару ушатов горячей воды и хоть на миг ощутить блаженное тепло. Но от одной только мысли о том, что в мыльне можно встретить Нурлису, идти в подземье Цитадели сразу же расхотелось. Уж лучше совсем закоченеть, чем в очередной раз дождаться, как полоумная бабка вопрется в раздевальню к полуголым парням да обзовет всех жеребцами.
Кое-как дрова все же загорелись, хвала Хранителям. Протянув руки к огню, Тамир прикрыл глаза. Так бы и сидел вечность, чувствуя жаркое пламя.
– Только отвернусь, а он уже сало топит! – Голос Донатоса раздался от двери, и оттуда же потянуло зябким, продирающим до костей сквозняком. – Собирайся давай, хватит пузо греть!
Послушник подавил стон отчаяния. Стоит лишь показать, как он не рад наставнику, и тот придумает сотню способов испортить ему жизнь. Опыт подсказывал, что перечить не только бесполезно, но и опасно. Слишком живо еще было воспоминание о том, как огрызнулся раз на наставника, что не высыпается. Донатос тогда запер его в каземате, где с потолка капала вода, а от стен исходил такой холод, что зуб на зуб не попадал.
Поэтому ныне выученик только коротко кивнул, достал из сундука загодя собранный для таких случаев заплечник и выжидательно посмотрел на креффа.
– Быстро смекаешь, рохля, – похвалил тот.
Тамир ничего не ответил. Он давно научился не замечать подначек наставника и в душе даже благодарил его за вразумление. Первый раз, когда крефф взял выученика с собой, парень не прихватил ничего, кроме плаща. Та ночь, что он провел под моросящим дождем в мокрой одеже, в неловко сделанном из лапника шалаше и на жесткой еловой же подстилке – голодный, холодный и злой, – навсегда научила послушника быть готовым по любому знаку Донатоса сорваться с места.
Тогда, глядя, как наставник обустраивается на ночлег, споро разводит костер и варит кашу, Тамир поклялся, что больше не позволит застать себя врасплох. С того времени в его сундуке всегда был собран заплечник со всем скарбом, что может пригодиться в пути. Котелок, ложка с миской, топорик, нож, соль, огниво, трут, мешочек крупы, сухари, несколько головок чеснока, лук и смена одежды. Он учился на своих ошибках, потому как наставник их не допускал.
