Старый вазир замолчал и выжидающе посмотрел на своего халифа. Аммар вздохнул и сказал:
– Рассказывают, что Хаджадж однажды шел по улице и вдруг поскользнулся. Оказалось, это была дынная корка. Хаджадж вынул джамбию и изрубил ее в куски. Тогда люди спросили его: зачем он выставляет себя на посмешище и сражается с кожурой дыни? Но Хаджадж сказал: эта корка оскорбила меня – и она мой враг. Неужели я пощажу врага? И его спросили: если ты так суров с дыней, то что же делать с людьми, если они провинились перед тобой? И Хаджадж ответил: свободных не обижай, а если уж обидел – руби головы.
Ибн Худайр понимающе кивнул. И сказал:
– Твоя мудрость велика, о мой повелитель. Воистину невольниц всегда можно раздарить или продать. А свободные женщины не простят гибели своих детей и будут мстить. Твой отец, твой дед и твой прадед поступали таким же предусмотрительным образом. Единственно, прошу тебя, о мой повелитель, – наберись терпения. Собрать женщин будет труднее. С женщинами всегда труднее иметь дело! – Тут Исхак рассмеялся.
Аммар тоже усмехнулся. А потом посерьезнел и сурово сказал:
– Даю тебе еще пять дней. Когда все завершится, скажи мне – я совершу молитву, прося об упокоении их душ.
Дуад плохо помнил, что случилось тем утром в масджид – он сразу же закрыл лицо ладонями и уткнулся отцу в бок. Ему было уже семь лет, и такая трусость не красила Дуада ибн Умейя – но, когда под арками галерей зазвучали нечеловечески гулкие и пронзительные голоса, его сердце сжалось в комок и все члены тела оцепенели.
Так он и лежал – скорчившись на полу, залепив лицо руками и прижав колени к груди. Когда все стихло, мальчик открыл глаза – в них стояла темнота. В ужасе вскрикнув – неужели умер и не заметил? – Дуад заколотил руками и сбросил с лица легкую черную ткань. Оказывается, отец накрыл его своим биштом.
Отец лежал рядом – навзничь, раскинув руки. На груди, затянутой в охряную ткань-зинданчи, расплылось еще более яркое пятно. Но лицо казалось странно спокойным. Рядом лежали дядя и двоюродный брат. В глазах у Дуада все затуманилось от слез. Коленям стало мокро – утерев лицо рукавом, мальчик обнаружил, что сидит в луже крови. Справа кто-то пошевелился и отвалил тело старого повара. Показалась смуглая бритая голова, сверкнула золотая сережка в ухе – это был Афли, дядин невольник. И тут же раб охнул и упал ниц, прямо лицом в огромный окровавленный живот покойного кухаря. Дуад поднял глаза и в ужасе застыл: прямо перед ними, на крохотном пятачке между распростертыми телами, стояло высокое существо в алой одежде. В окровавленной руке существо держало длинный изогнутый меч. Черные глаза на бледном лице против воли притягивали взгляд Дуада: мальчик не мог ни пошевелиться, ни даже вскрикнуть – горло перехватила судорога.
Ангел смерти заговорил:
– Я не должен был делать этого на твоих глазах – но у меня не было другого выхода. Если ты вырастешь и поймешь, что между мной и тобой есть дело мести, – приходи, я буду ждать. Мое имя – Ньярве но-Аймейа из Ауранна. А сейчас – иди. Теперь вы можете покинуть эти стены.
С этими словами ангел вложил меч в ножны и улетучился. Дуад сглотнул и попытался упасть в обморок, но в его плечо вцепились чьи-то крепкие пальцы:
– О мой юный господин, они открыли двери! Нам нужно бежать, пока нечисть не передумала!
И Афли подхватил мальчика за локоть и, спотыкаясь и оскальзываясь подошвами кожаных туфель, поволок его к сияющему солнечным светом дверному проему.
– …Вах, да это сокровище, а не отрок! Белокожий, стройный, свежий как персик! Смышленый! Из него выйдет прекрасный гулям!
– Двести!
– Да помилует тебя Всевышний! Триста, и ни дирхема меньше!
Афли торговался отчаянно, хотя его разбирал страх: он выволок мальчишку из масджид и потащил не по Медной улице, а сразу свернул в переулки квартала Хаттайбы, но мало ли, их все равно могли выследить. Петляя и сворачивая, спускаясь по лесенкам и перебежками пересекая площади с колодцами и старыми вязами, он добрался до дома торговца, через руки которого сам попал на сытное место в семью мальчишки. На счастье Афли, купец оказался дома – а рядом с ним сидело еще четверо мужчин. Они носили самые простые суконные халаты и белые чалмы, но внимательный взгляд отмечал и тауширную работу на ножнах кинжалов, и золотую инкрустацию на рукоятях хорасанских сабель. А когда гости торговца заговорили, оказалось, что выговор у них басрийский, – и тут Афли серьезно задумался над своей судьбой. Если он сейчас не будет осторожен, его приберут в колодки на ту же повозку, что и лежащего рядом на ковре мальчишку.
Меж тем щенок очнулся и поднял головенку, пытаясь осмотреться. Это положило конец колебаниям Афли:
– Двести пятьдесят, и ни дирхемом меньше! Это же чистокровный Умейя, в нем течет кровь Благословенного!
Однако один из басрийцев сказал:
– Чтобы носить за господином скамеечку и… – тут все захихикали, – …вставать скамеечкой по его приказу, родовитость не нужна.
– Я найду покупателя и на потомка Али, – усмехнулся его товарищ. – По рукам!
…Дуад так устал за день, что не сразу понял, что Афли уже нет рядом. Над ним возникло чье-то чужое лицо – широкое, с окладистой курчавой бородой. Потом его отвели в комнату, где на вытертом до ниток дешевом ковре сидело еще несколько мальчишек. Некоторые были совсем голыми, на ком-то из всей одежды оставалась только рубашка.
Дуад решил, что эти люди не знают, что он потерялся. Нужно попросить их отвести его во дворец, мама с сестренками уже наверняка там:
– О господин! Мое имя – Дуад ибн…
Сильная оплеуха припечатала его зубы к губам. Из носа и горящего рта потекло. Дуад застонал и залепил лицо рукавом. Человек с бородой оглядел его еще раз и вышел из комнаты, закрыв за собой рассохшуюся деревянную дверь.
– …Смотрите, смотрите, почтеннейшие, вот подлинный цветок для внутренних покоев!
Его вертели сильные цепкие пальцы, другие руки тянулись к лицу и одежде. В комнате сидело много народу – в дорогих шелковых и парчовых халатах, с драгоценными камнями на чалмах. Один старик с тонкой седой бородкой взял с блюда кусок халвы, поманил Дуада и сунул ему халву в рот. Мальчик послушно принял лакомство, а старик зачем-то задержал свои пальцы у него во рту – Дуаду пришлось облизнуть их губами, чтобы отодвинуться. Старик почему-то застонал, как от боли, а к Дуаду потянулись еще руки с кусками сладостей.
– Разденьте его, – и те же жесткие сильные пальцы принялись быстро снимать с него рубашку.
И тут где-то снаружи раздался грохот – видно, колотили в двери. Забряцало оружие, раздался топот кованых сапог. Люди в комнате вскочили с мест и закричали на других людей, в том числе на того мужчину с курчавой бородой, который бил Дуада.
Ковер, занавешивавший вход в комнату, отлетел в сторону, и на пороге показались воины в снежно-белых кафтанах и серых накидках поверх кольчуг. Их было много, и те, кто был в комнате, вложили в ножны свои кинжалы. Из-за спин воинов вышел человек в шелковом кафтане цвета голубиного крыла. На нем не было кольчуги, а у пояса висела прекрасная джамбия с рукоятью из рога носорога. Посмотрев на Дуада, этот человек сказал:
– Именем повелителя верующих, я забираю этого мальчика.
И бросил к ногам курчавобородого звякнувший кошелек:
– Здесь сто динаров.
– Это грабеж! Мальчишка стоит больше!
Человек в голубином кафтане холодно улыбнулся:
– Возможно, это и так. Но скажи мне, почтеннейший, как ты сможешь распорядиться деньгами, если тебя повесят на площади за укрывательство сына мятежника?
В комнате повисла тишина, и курчавобородый лишь молча поклонился. Тогда человек с красивой джамбией сказал:
– Я знаю – здесь еще двое из Бени Умейя.
Из задней комнаты вывели голенького мальчика – ему было всего четыре года. Дуад утешал его, как мог, когда тот плакал и звал маму. Еще вывели высоченного Салиха. Салиху было аж одиннадцать, и на нем, как и на Дуаде, оставили одежду.
Человек с джамбией кивнул, и Салиха тут же начали связывать. Впрочем, к Дуаду и Ахфашу – так звали малыша – тоже подошли два воина с веревками. Ахфаш заревел.
– Я Дуад ибн Умейя! Куда вы нас ведете? – закричал Дуад, пытаясь вывернуться из рук воинов, скручивающих ему локти.
Он бестолково дрыгался в чужих сильных руках и все оглядывался на Салиха – тот-то почему молчит и позволяет вязать себя, словно барана?
Человек в голубином кафтане наклонился к нему, посмотрел в лицо и сказал:
– Туда, где тебе будет лучше, чем в рабстве, о сын рода Умейя.
Тут на голову Дуада надели плотный джутовый мешок, и больше он ничего не видел.
…Повозку трясло на камнях. Дуад попытался пошевелить занемевшими пальцами – стянутые веревкой грудь, локти и запястья сводило болью при каждом вздохе, а дышать было тяжело. Рот ему забили тряпкой, да еще и стянули его же поясным платком, а сверху надели все тот же джутовый мешок. Щиколотки тоже спутали. На дне фургона рядом с ним кто-то лежал – тоже на боку, потому что Дуад явно упирался носом в чью-то спину, а при толчках заваливался на кого-то постанывающего и тихо плачущего. Со всех сторон слышались шмыганья и тяжелое дыхание.
