Ибн Маккари, «История Аббасидов».
Аль-каср Исбильи, две недели спустя
В Девичьем дворике от зноя не спасал ни длинный пруд, ни тень под знаменитыми арками, опадавшими ромбами наискось развернутой шахматной доски. Желтоватый песчаник этой затейливой геометрии оттенял изразцовый пояс, идущий понизу беленых стен галереи. Рассаженные вдоль пруда лимонные деревца не колыхало ни малейшее дуновение. Прозрачный белый газ, натянутый между колоннами, висел неподвижно.
Айша протянула руку в сторону – смуглая лапка, звенящая золотыми браслетами, быстро подала ей платок. Девчонка-невольница довольно скалилась, прислушиваясь к гомону в комнате. За двойной подковой окна стояла прохладная тень. Тоненькая колонна черного мрамора поддерживала сахарную резьбу арок, а собравшиеся за окном девушки казались невесомыми камышинками в своих зеленых и золотистых шелках.
Гомонили не без повода: сегодня ночью эмир Исбильи наконец-то вошел к Лейле – и та, измученная, но счастливая, лежала на подушках, ожидая, когда ее позовут к придворному лекарю. Старшая смотрительница приказала умастить ей соски возбуждающим средством, и бедняжка натерпелась: Абд-аль-Азиз сломал печать девственности Лейлы и штурмовал ее узкие ворота, несмотря на стоны, мольбы о пощаде и плач, раз за разом, до самого утра. Но невольница была в долгу перед старой Хадиджей: губы ее распухли, а щеки были искусаны, зато господин даже не отпустил ее переодеться после первого натиска.
По обычаю, эмир, насладившись девушкой в первый раз, должен был приказать увести ее из спальни и вернуть в новом одеянии и с пояском на талии. Эту тонкую золотую цепочку в аш-Шарийа называли «удилами Бени Умейя» – девушки при упоминании о знаменитой опояске краснели и закрывались платками, а мужчины довольно хмыкали и поглаживали бороды. Однако охваченному страстным порывом Абд-аль-Азизу было не до утонченных правил харима. Он повалил Лейлу на подушки, и его зебб не давал покоя ни ей, ни ее бедрам до самого рассвета. Теперь юная невольница жаловалась подругам и на размеры страшного орудия, и на боль в ногах, которые ей так безжалостно развели и не давали столько времени сомкнуть, – но жаловалась притворно, с истомой в голосе и в потягивающемся теле.
Айша усмехнулась: из комнаты выскользнули две рабыни. Обеих купили чуть менее года назад, и все это время невольницы ненавидели друг друга, соперничая за право доставить господину удовольствие. Теперь же они объединились перед лицом новой противницы. Шелестя тонким шелком шальвар и подолов, они прокрались к проему «смотрильни» за спиной Айши. Звенели колокольчики на ножных браслетах, слышался возбужденный шепот:
– О змея… Мы еще увидим, зачем вызвали лекаря! Посмотрим, что он сделает с ее фарджем, когда разложит на верхнем этаже Охотничьего двора…
Старый Зухайд осматривал женщин харима в галерее, служившей границей между мужской и женской половиной дворца, – ее еще называли Золотым коридором. Под раззолоченными потолками смотрители водили присмотренных невольниц в покои господина. И там же, в гораздо более скромно убранных комнатах, их принимал старый лекарь. Ширму ставили над пупком женщины, а верхнюю часть тела на всякий случай закрывали широким шелковым одеялом с круглой дыркой посередине. В нее лекарь просовывал руку, чтобы пощупать пульс – ну или другую часть тела женщины, смотря кто на что жаловался. А ниже ширмы – меж бедер женщин – Зухайд мог полноправно распоряжаться по праву главного медика харима.
Завистницы надеялись, что Лейлу приготовят для дальних походов – в городе ходили слухи, что эмир может выступить с войском со дня на день – и пережмут ей детородные протоки. Но скорее всего, с насмешкой подумала Айша, угодившую Абд-аль-Азизу невольницу взнуздают тем самым пояском и закроют «бутон стыдливости». В лепестки цветка женщины вставляли тонкие золотые колечки, между которыми продевали цепочку, запиравшуюся на крохотный висячий замок. Запрут фардж на ключ, как предпочитала выражаться матушка Айши, – она могла говорить без обиняков, ибо Умар ибн Имран дарил ее своим особым расположением больше шести лет, и все шесть лет аль-Ханса не могла выманить у мужа ключ от «замка счастья» ни под каким видом. Когда Умар в конце концов стал навещать жену реже, лекари освободили ее от почетной обузы – и аль-Ханса с облегчением смогла прибегнуть к услугам чернокожих массажистов в дворцовом хаммаме. В отличие от супруга, рабы-зинджи делали что и как приказывала женщина, а евнухи, которым сохранили зеббы, но удалили яички, оказывались воистину неутомимы. Единственно, жаловалась Айше мать, мужчина, которого лишили возможности иметь потомство, становится капризен и мелочен – любовников приходилось всячески ублажать драгоценными подарками и молоденькими рабынями.
Для супруги Умара ибн Имрана подобные забавы были вполне безопасны. Она оставалась в хариме полновластной хозяйкой, так что и строптивый евнух, и случайная доносчица могли рассчитывать лишь на место в лодке с камнями, плывущей к самому глубокому месту Ваданаса. Впрочем, мужчины предпочитали смотреть на забавы скучающих женщин сквозь пальцы – в особенности летом. Летом, от одуряющего зноя, приправленного обильной специями пищей с дворцовых кухонь, жены и невольницы не находили себе места в тесных дворцовых двориках. По ночам из спален рабынь все чаще можно было слышать стоны наслаждения – девушки ласкали друг друга или платили за это черным евнухам с вечно готовыми к бою зеббами. Кто-то даже умудрялся подкупать смотрителей и водить в сады любовников. Время от времени в харим врывались мрачные садовники и выволакивали за волосы провинившихся невольниц. Их тащили к калитке в дальней стене сада, связывали, сажали в мешки и на верблюдах везли к реке и ждущим там лодкам. После очередной казни ночи в хариме становились тихими и спокойными. А потом страх смывало волной жаркого безделья и удушающей скуки, и женщины снова кидались в приключения, как в речной омут.
В зеленой воде пруда лениво плавали откормленные синие и красные рыбины. Рабыни закончили шептаться в нише мирадора. Айша снова отерла пот со лба – похоже, до обеда придется сменить и платье, и рубашку.
Она снова прислушалась, пытаясь уловить хоть какие-нибудь звуки со стороны Посольского зала.
Судьба-насмешница расположила сердце мужской половины прямо за стеной харима, в котором теперь была крепко заперта девушка. Впрочем, из зала Послов сейчас должна была вернуться мать – аль-Хансу из уважения к возрасту и уму допускали на верхние галереи. Там, над знаменитыми тремя подковами арок, в сплошь покрытой сине-золотой резьбой стене, под слепящим глаза сетчатым куполом позолоченного дерева располагались три забранных золотыми решетками окошка – для женщин, которым разрешали слушать совещания сановников. Мать Айши являлась на эти собрания вместе со старшей женой покойного Умара, третьей – и единственной умной, как мрачно шутила аль-Ханса, – женой эмира Абд-аль-Азиза, и Сулеймой, его любимой наложницей.
Вот уж кого нужно опасаться дурочке-Лейле, вдруг подумалось Айше, – и горечь снова разлилась во рту желчью, от вкуса которой не помогали ни рахат-лукум, ни шекинская пахлава. «Семнадцатилетней девчонке нечего делать в диване, даже за окном галереи, – отрезал брат в ответ на ее просьбу. – Отец избаловал тебя, Айша, думай о замужестве».
Вот уж спасибо, злилась про себя девушка, кусая вышитый левкоями край платочка. Чтобы меня каждую ночь водили к мужу четыре хихикающие рабыни, а он бы елозил у меня меж бедер, постанывая и слюнявя ухо. А потом, дергая толстым задом, изливал семя, отворачивался и с храпом засыпал. Ну или ставил на колени и на локти и входил сзади, молотя зеббом и дергая обеими руками за проклятый пояс: «крепче держи поводья!» – так напутствовали мужчин Бени Умейя, провожая в спальню к невольнице. А потом, думала Айша, он бы пожаловал меня золотым замком между ног – чтобы с удовлетворением просовывать палец и нащупывать «ключи от рая» под шальварами после каждой отлучки. Вот счастье женщины Бени Умейя! Недаром ибн Хазм в своем трактате «Опровержение опровержений» писал: «Женщины аш-Шарийа пребывают в плачевном состоянии, и мы сами довели их до этого. Мы заперли женщин в харимах и ограничили их разум и души делами рождения детей и их вскармливания. Вот почему теперь они представляют собой жалкое зрелище – ущербные разумом, не способные толком выражать свои мысли, они даже не смогут сами себя прокормить, если лишатся господина. И в этом причина запустения и нищеты наших земель, ибо число женщин вдвое превышает в них число мужчин, и эти женщины не приспособлены ни к какому полезному ремеслу». Впрочем, братец, светлейший эмир Исбильи Абд-аль-Азиз, не знал, кто такой ибн Хазм.
За спиной раздались тяжелые шаги и шелест семи слоев шелка. Со вздохом аль-Ханса опустилась на подушки – на шестом десятке ее стал мучить ревматизм. И принялась разматывать парадный хиджаб. Рабыни кинулись к ней на помощь – откалывать бриллиантовые заколки под подбородком и надо лбом, развязывать шелковые шнуры у талии и под грудью. Аль-Ханса сердито их оттолкнула и, звеня браслетами, похлопала в ладоши – убирайтесь, мол.
