Дарен даже попятился от этакого натиска.
– Да угомонись ты, вот же заноза! – выругался он наконец. – Я покамест крефф ее, прежде чем девку припрягать, хоть бы слово мне молвила.
– Ах, слово тебе! Ишь, шишка великая! Крефф он! Я свое слово Нэду молвила. Он сказал, бери кого хошь, только отстань. Я и взяла, кто первая под руку попалась. Иль мне всю Цитадель обежать надо было и у всех позволения спросить? А?
Дарен сплюнул и махнул рукой:
– Ну, старая… Есть же ехидны! Седмицу пусть работает, раз Глава дозволил. А потом чтобы передо мной стояла. Поняла?
– Тьфу на тебя, – ответила бабка и поковыляла прочь, толкая Лесану в спину. – Иди, иди, ишь, еле ноги переставляет.
…В душном царстве Нурлисы девушка тихо осела на скамью и уткнулась носом в старую тканку.
– Пореви, пореви, доченька. – Головы коснулась сухая старческая ладонь. – Пореви, милая, легче станет.
Но слез не было. Выученица лежала, скорчившись, отвернувшись лицом к стене, и чувствовала только болезненную пульсацию внизу живота. Она не понимала, сколько так лежит. Долго-долго старуха гладила ее по волосам. Потом куда-то ушла. Время от времени ее шаркающая походка доносилась эхом. Скрежетала заслонка печи, стучала кочерга, трещали поленья, кто-то приходил и уходил. Девушка плавала в забытьи между сном и явью, то выныривая, то вновь погружаясь с головой.
Иногда старуха подходила к скамье, тяжко вздыхала, но, ничего не говоря, уходила. Потом подносила Лесане воды в деревянном ковше или сухарик, но та лишь качала головой и снова отворачивалась. Говорить, думать, есть, пить не хотелось.
– Вот ты дуреха, – подсаживалась к ней Нурлиса. – Поплачь, горе-то со слезами выходит. Сердце молодое живучее. Страдает остро, но и утешается быстро. Вот будет парень рядом хороший, и схлынет все…
Лесана вскинулась на своем ложе.
– Не надо мне никаких парней. Меня от одного запаха их блевать тянет, – со злостью прошипела она и снова отвернулась.
– Эх, глупая. Донатос тебе тело и душу истерзал. Да только тело само излечится. А вот душу лишь любовью да лаской исцелить можно. А любовь и ласку от кого получишь? Не от меня же, клячи старой. В объятиях только утешиться можно.
– Не нужно мне никаких объятий. Я в них зверем взвою.
Бабка качала головой, но молчала. Молчала и девушка. А потом Нурлиса снова начинала свои уговоры:
– Дитятко, давай к Нэду сходим. Колдун наказания не минует. Не молчала бы ты.
– Нет! – И она содрогалась всем телом.
– Ну, нет так нет… – вздыхала старая и уходила.
Но потом снова возвращалась и донимала гостью болтовней и какими-нибудь ничего не значащими вопросами. Та сперва отвечала коротко, глухо, но мало-помалу начинала говорить. Под эти разговоры Нурлиса заставляла ее то попить воды, то съесть пару ложек каши и снова укладывала, укрывая тканкой.
Через пару дней Лесана поднялась и принялась убираться в каморке.
– Встала никак? – удивилась старуха, вернувшись с ведром студеной воды.
– Встала.
– Иди, иди сюда, умойся вот…
Выученица остановилась возле печи и вдруг с горечью сказала:
– Зря ты со мной носишься. Бесполезная я. Никчемная.
Бабка подбоченилась и едко поинтересовалась:
– Сама выдумала аль подсказал кто?
– Сама. Что я за вой, если от колдуна отбиться не смогла?! – вдруг выкрикнула девушка.
Карга хмыкнула:
– Вой… Какой ты вой? Ты послушница. Вас о прошлом годе только прыгать да падать учили, ну колдовству там немного да лекарству. Палками помахать, тетиву подергать. Вой… Вас по осени лишь друг с дружкой сводить начали. А уж Даром ты и вовсе владеть не умеешь еще. Вой… Скажет тоже! – И она опустилась на лавку, вытирая вспотевший лоб уголком платка.
Лесана сжала кулаки и яростно заговорила:
– Я от упыря отбилась! А когда Донатос… ночью… ничего не смогла! Будто подрубили меня под корень. Я от ужаса сомлела. Он бил меня, а я только корчилась!
И тут из ее глаз потоком хлынули слезы. Они заливали щеки, капали с подбородка, а девушка продолжала кричать срывающимся голосом:
– Он меня по всей комнате швырял, я даже пнуть в ответ не сумела! У меня сердце от страха чуть не лопнуло! Какой я ратник? Какая Осененная? Я – дура жалкая!
Бабка подошла, схватила выученицу за плечи и прижала к себе. От старухи пахло старостью и прелью, а еще дымом и камнем, средь которых она жила.
– Плачь, плачь, хорошая моя, плачь…
И Лесана тряслась, упав на колени, рыдая в ветхий кожух бабки, захлебываясь и давясь.
Сколько выплескивались из нее страх, гнев и обида, девушка не знала. Наверное, долго, потому что старуха кое-как отвела ее обратно на скамью, уложила, и послушница стонала, уронив ей на колени заплаканное лицо. Наконец слезы иссякли.
– А теперь меня послушай, я хоть дура старая, но из ума пока не выжила, иной раз и просветления бывают, – сказала Нурлиса. – Так вот, девонька, мало кто против колдуна этого выстоять может. Наставника твоего хоть взять. Знаешь, что Клесх и Донатос – враги лютые? Нет? То-то. Было дело, сцепились они, и колдун твоего креффа побил. Молод тот еще был да глуп. Только с той поры лет немало прошло, Клесх заматерел, и, случись у них ристалище, как бы не поубивали друг друга.
– А за что бились? – Лесана даже на время забыла про свое горе, потому как и представить не могла, с чего два самых невозмутимых мужика Цитадели могли друг на друга ринуться.
– За правду. За что же еще? – удивилась бабка. – Но не те ты вопросы задаешь. Главное тебе уяснить надо: Донатос верх одержал не потому, что сильнее или вой отменный, а потому что всегда знает, кого куда ударить. Поняла?
– Поняла.
– Он и тебя знал, куда бить. Потому и совладал. А теперь страху нагнал, чтобы ты отбиться не могла. Я тебе так скажу. Он не дурак и больше не сунется. Нужна ты ему больно. Но сама на рожон не лезь. Не вздумай месть ему чинить, покуда в разум и силу не войдешь.
Нурлиса пристально следила за послушницей и гадала, что же та совершила, если равнодушный крефф на такую подлость пошел.
– Признавайся, чем зацепила его? – не выдержала наконец бабка.
Лесана некоторое время молчала, не решаясь признаться, а потом все же сказала тихо:
– Напала я на него. Перед выучеником и другим креффом. И душу всю обещала вытрясти…
Лишь сказав это вслух, она с особенной остротой поняла, какую дурость совершила.
Старуха в ответ покачала головой.
– Точно как наставник твой – дурная да бешеная… Раз не хочешь к Нэду за справедливостью идти, значит, прятаться тебе надо теперь от Донатоса по всем щелям. Хоть как крыса ходы себе в камне прогрызай, но обходи его десятой стороной, покуда Клесх не возвратится.
– Ты же сказала, он более не придет, – напомнила девушка.
– Я сказала – не сунется, – строго напомнила Нурлиса. – Бесчестить тебя уж точно не станет. Но в мертвецких, или где еще, ты с ним всяко будешь сталкиваться. И уж гляди, не вызвери сызнова.
– Да я от одного вида его цепенею, – горько прошептала послушница. – И где мне от него прятаться…
Бабка усмехнулась:
– Мало ли места в Цитадели? Ходов тут множество. Это вы все, как скотина на водопой, по одному пути топчетесь. А знаешь ли ты, что давным-давно крепость тут была порубежная? Здесь каких только закоулков нет. Вот по ним и хоронись. А хочешь, в мыльне у меня отсиживайся.
Лесана представила себе, как она – выученик ратоборца – прибегает после занятий в подземелье к Нурлисе, чтобы сидеть там до утра. От этой мысли стало и тошно, и гадко. Нашла заступницу – старуху дряхлую! Под подол к ней залезть собралась, лишь бы не обидели.
– Нет. Сама справлюсь.
Карга внимательно посмотрела на нее, щуря воспаленные глаза, и кивнула:
– Ты справишься.
После этого они долго сидели молча, пока Лесана, которой впервые за последние дни стало легче на душе, не спросила:
– А отчего Клесх и Донатос враждуют?
Нурлиса хихикнула:
– Любопытная ты девка… Ладно, расскажу. Донатос Клесха на семнадцать лет старше. И он был тем креффом, который мальца привез в Цитадель. Ему тогда всего одиннадцать сравнялось. Дикий, как лесной кот, а уж грязны-ы-ый… Звереныш зверенышем. Колдун его связанным вез, говорил, тот несколько раз пытался стянуть у него нож. Я тебе так скажу – ничего удивительного в том не было. Подобрал его Донатос где-то у Злого моря в рыбацкой лачуге. Парень первый раз помылся в Цитадели. И хлеба с мясом здесь же первый раз поел. Я его, звереныша, в мыльню кашей заманивала. Кашу любил – страсть…
Лесана смотрела, как глаза бабки туманятся от воспоминаний, и думала о том, сколько креффов и просто выучеников выпестовала старая наравне с наставниками. Сколькие еще сиживали в этой каморке? Скольких приводила она сюда за утешением? И казалась ей Нурлиса едва ли не духом самой Цитадели…
