– Так вот, отмыла кое-как. Пока патлы стригли, его двое выучей взрослых держали, и то я едва с куском кожи ему волосы не отмахнула – так орал и вертелся. Донатос тогда сразу сказал: мол, парня надо бить, раз такой дураковатый. Нэд бить не велел, за ухо к себе отвел. Уж о чем они там говорили, не знаю. Но Клесх после этого спокойнее стал. Видать, Глава объяснил ему, что за стенами Цитадели каши нет, а вот Ходящих – видимо-невидимо. Но все равно с парнем время от времени припадки случались. То на одного кинется, то на другого. Он здесь самый молодший был. Кто поумнее, с ним не связывались, чего с полудикого взять? А иные, наоборот, любили подначить да растравить. А Нэд не знал, куда его деть. Учиться он со всеми учился, но дите же полудикое, к порядку не приученное – то заснет посередь урока, то сбежит. Ловили его, пороли. По-всякому снимали стружку. Да вот беда – он рано в силу вошел. Дар в нем проснулся поперед ума. Однажды в драке едва не убил послушника колдунов. Чего уж они там не поделили, может, Майрико…
– Майрико? – Глаза девушки распахнулись, и она подалась вперед.
Нурлиса про себя усмехнулась. А разве скажешь, что вчера еще девка бревном лежала, ни на что внимания не обращая?
– Майрико, – кивнула она. – Клесх вокруг нее лисом ходил; не гляди, что девка на три года старше, зато красоты диковинной. Сколько он шишек за это насобирал… Она хороша была, не то, что ныне – оглобля страшная. Ее бы многие парни на сеновал затащить рады были, когда она в пору вошла. Дак чего я говорила-то?.. А, ну вот, Дар в Клесхе рано проснулся. А совладать он с ним не умел. Креффом у него был, по-моему, Мораг. Ты его не знаешь, он погиб лет восемь назад. Так вот. Мораг с ним намучился. Как сейчас помню – придет сюда, сядет у печки, глаза закроет и говорит мне: «Удавлю стервеца, как есть удавлю, всю душу вымотал». Вроде и сила в парне немалая, a управлять он ею не может. Плещет она из него, как помои из поганого ведра – всех замарает, кто рядом ни есть.
Бабка встала, подбросила в печь поленце, пошуровала кочергой и вернулась обратно на скамью.
– Чего я уж говорила-то?
– Про помои, – напомнила Лесана.
– Какие еще помои? Про Клесха я рассказывала. Тьфу, дуреха, совсем ты меня не слушаешь. Ну так вот. А Донатос однажды возьми да и скажи: мол, парень оттого силой швыряется без ума и подчинить ее себе не может, что с места рвет, а удила закусывать не приучен. Ну, или иначе как-то сказал, я уж не помню. И посоветовал, ежели Клесх провинится, то пороть не его, а Майрико. Рэм, наставник ее, говорят, аж задохнулся, но Нэд рукой махнул – мол, так тому и быть. Девка – целительница. До смерти не запорют, а парень, может, в ум войдет.
У слушательницы глаза были как плошки. Нурлиса поправила на голове платок и замолчала. Ждала, когда у девки иссякнет терпение. Случилось это быстро, едва не через пару мгновений.
– Ну а дальше-то что? – спросила послушница.
– А что дальше? Дальше Майрико пороли, а Клесх потом, как собака, под дверями ее сидел – виноватый, аж серый весь.
– Разве тогда можно было выученикам любиться? – запоздало опомнилась девушка. – Разве дозволяли?
– Не дозволяли, но и мешать не мешали. Блюли только строго. Девок в Цитадели всегда по пальцам пересчитать можно было. А парней – полно лукошко. Да и народ они такой… Не всегда головой думают. Могут и обидеть. Но не об том речь. Так вот. Раз Майрико выдрали, два, три…
– Да что ж он, постоянно, что ли, дрался? – не поняла Лесана. – С кем все ратился-то?
– Да со всеми. Говорю тебе, Дар в парне рано проснулся, а ума не было. Дома-то растили его, как сорную траву, то ли отец, то ли дядька, ничего в голову не вкладывали – ни почтения к старшим, ни порядку. А ежели и учили, так, видимо, кулаком в брюхо. Я сразу сказала – дите забитое, даже и не дите, зверина злобная. Да и Донатос с ним в пути не нежничал, у этого кровососа терпения сроду не было. Ну и каков будет человек, если с малолетства его лупцевать? Чуть что не так – он сразу с кулаками, и не глядит, на кого. А сколько тут над ним насмешников было? Это уж потом старались не задевать, а по первости…
Лесана кусала губы. Она так и видела затравленного мальчика, который за всю жизнь не знал ни добра, ни ласки.
– Что ж они, как звери какие… – покачала выученица головой.
– Звери? А как еще его учить было? Ни человек, ни полчеловека, в любой миг взвиться может, как пламя, и такой пожар устроить, что не погасишь. Учили его с собой справляться, – строго сказал Нурлиса.
И снова девушка покачала головой:
– Что ж слова-то ласкового никто не молвил? И скотина безмозглая слово доброе понимает, а он дитем все же был.
Бабка усмехнулась:
– Некому было его ласкать, голуба моя. Майрико и та его боялась. Ну и вот, он бедокурил время от времени, но все же реже, а ее пороли. Пока не прознал он, кто это выдумал. А как прознал (уж откуда – не спрашивай, не знаю), пришел в мертвецкую, где Донатос с выучениками занимался, и устроил там… Хорошо хоть Морага позвать успели. Он их и растащил. Клесх, по счастью, с пустыми руками пришел. А у колдуна нож при себе был. Этим ножом он его и пырнул. Да еще головой об стол приложил. Метка-то у него на щеке с той поры осталась – Донатос его рожей по каким-то крюкам провез.
Девушка боялась пошевелиться, даже дышала через раз.
– А как же Донатос его побить смог? – спросила она то самое главное, что ее занимало.
– Да просто. – Бабка хотела добавить – мол, так же, как тебя, но вовремя прикусила язык. – Клесху же всего четырнадцать было – ума, как у галки. Он когда вбежал, сперва орать начал – мол, ты да я, да я тебя… А Донатос волчище матерый, станет он глазами хлопать? Поэтому, когда парень ударил, он к отпору готов был. Нож в него метнул. Когда железо в тело втыкается, много не навоюешь. Вот с той-то поры нелюбовь у них обоюдная. Клесха тогда Ихтор выхаживал, он только-только обучение закончил. Так вот, Ихтор сказал, голова у парня повредилась от удара. Мозги перетряслись. Он колодой лежал. Потом, когда выходился, говорил даже с трудом, так его приложило. Донатоса Нэд после этого на два года в сторожевую тройку запрятал, не поглядел, что тот уже креффом был. То ли он так колдуна от Клесха спасал, то ли Клесха от колдуна – я уж и не знаю. Но наставник твой с той поры сильно переменился. Видать и впрямь мозги перетряслись. Речь у него долго трудной была, но потом выправился. И припадков почти не случалось более. Майрико за ним опосля этого ходила как привязанная. Они бы красивой парой были, если бы не рожа его. Ну, вот так все и случилось.
Лесана шумно вздохнула и спросила с долей разочарования:
– Это что же, после этого Клесх в Цитадели не в чести?
Нурлиса моргнула:
– Это кто тебе такое сказал?
– Ихтор.
– Болтун твой Ихтор. Нет, не только после этого. Ну, все, хватит языком молоть, спать ложись. А я вон на печь полезу, а то совсем околела…
С этими словами бабка, кряхтя, поднялась.
Лесана смотрела на древнюю старуху и гадала – почему она единственная здесь, кто умел сострадать? А еще удивляло, что сварливая карга все про всех знала, при этом никого ни во что не ставила, однако же едва не о каждом говорила, словно о собственном ребенке. Чудная бабка…
Под уютное потрескивание дров в печи Лесана заснула. Эта ночь стала для нее одной из самых тяжелых. Потому что во сне все повторялось вновь и вновь. Девушка просыпалась, захлебываясь от слез и ужаса, чувствовала на горячем потном лбу прохладную сухую ладонь и слышала тихое:
– Поплачь, деточка, поплачь, со слезами боль из души уходит.
И выученица прижималась к невидимой впотьмах утешительнице, жалобно всхлипывая и дрожа.
– Поплачь, деточка, – шептала Нурлиса, а послушнице мерещилось, будто то шепчут холодные камни Цитадели.
Лесана старательно отчищала покрытый нагаром чан. Нурлиса шмыгала рядом, перетряхивая барахло из сундуков. Доставала то один сверток ткани, то другой, раскладывала их, любовно поглаживая.
В каморке было жарко, душно и… благостно. За своей монотонной работой послушница унеслась мыслями в пустоту. Ни о чем не думала, лишь старательно терла круглые железные бока да наслаждалась теплом печи и ревом огня.
– Вон, глянь-ка, – окликала время от времени помощницу Нурлиса и показывала ей очередной отрез ткани. – Вроде как не упрел?
Девушка в ответ кивала. В этом и состояла вся их немудреная беседа.
А еще бабка, как многие старики, любила задавать пустые вопросы и ждать на них ответа.
– Эвон, как дрова-то трещат! Поди, опять крохобор этот из истопников одной осины мне отвалил. Да, что ль, Лесанка?
И на этот вопрос надо было ответить неизменное «да», иначе Нурлиса прицеплялась, как репей.
– Ну, чего молчишь, язык, что ль, проглотила?
Или внезапно в тишине комнатенки раздавалось:
– Хранители светлые, никак плесень пошла!
