– Прошу вас в дом.
В холле опрятно и чисто, свет падает через широкие окна, никаких решеток, заходи и бери, как говорят в пугливом народе, но здесь то ли беспечные, то ли их все любят и никто грабить даже и не пытался.
Из боковой двери слегка пахнуло кухонным теплом и вкусными запахами вареной баранины, лесных корешков и чем-то вроде сдобных пирогов, но глердесса провела дальше в зал, чисто и светло, изысканная мебель, картины на стенах, а под дальней – большой камин, где достаточно бесцельно, хоть и красиво горят толстые поленья.
– Располагайтесь, – сказала она с улыбкой. – Обед будет готов через полчаса. Винелла вам принесет.
Фицрой изумился:
– А слуги?
Она ответила с некоторой неловкостью:
– Наши обычаи вам покажутся странными, но мы слуг не держим. В доме все обязаны делать сами!.. И готовить еду, и шить, и убирать. Достаточно и того, что крестьяне поставляют нам фрукты, овощи, птицу и рыбу. Да, животных они сами режут и привозят готовые туши, потому что я не смогу зарезать даже курицу… Но ощипать, выпотрошить и приготовить – это мое.
Винелла улыбнулась застенчиво:
– А я, когда не успеваю, прошу привозить уже ощипанными и выпотрошенными. Но готовлю уже сама.
Фицрой сказал пораженно:
– А… зачем?
– В жизни все пригодится, – ответила глердесса с твердостью. – Женщина обязана быть помощницей мужчине, а не сидеть у него на шее. В жизни все может случиться: война, нашествия, мятежи. Имение у нас могут отнять, но это не значит, что мы тут же помрем от голода и отчаяния!.. Но мы что-то заговорили на слишком серьезные темы, а в такой прекрасный светлый день нужно жить и радоваться… Винелла, иди сюда, не прячься за мамой. Ты уже достаточно взрослая.
Винелла вспыхнула жарким румянцем, жутко застеснялась, видно, как страстно хочется пообщаться с красавцем Фицроем, но не умеет и не знает как, чтобы не уронить достоинство, а мать смотрит с насмешливым сочувствием.
– Мама, – проговорила она умоляюще, – я же не прячусь, я тут просто стою…
Глердесса, сжалившись, сказала мягким голосом:
– Расскажи молодым глердам, как вы с детьми собирали цветы. Или спой, у тебя чудесный голос… Вот глерд Фицрой точно не откажется послушать.
Винелла застеснялась еще больше, жаркий румянец перетек даже на шею и поднялся к ушам, что стали совсем алыми, почти засветились нежным пурпурным цветом.
– Мама, – сказала она умоляюще, – тебе только кажется…
– Мама всегда права, – сказал Фицрой твердо, чем заслужил признательную улыбку глердессы. – Милая Винелла, мы ждем с нетерпением и томимся мукой сладкой в предвкусительстве… в предвкушенстве!
Пока она пела, Понсоменер вошел в зал, в одной руке лук с уже наброшенной тетивой, в другой руке стрела, а колчан с остальными за спиной.
Он так и остался у порога, тоже словно заслушавшись, но я видел, как его сузившиеся глаза следят то за глердессой, то за дочерью. Я насторожился, но Винелла поет так нежно и сладостно, что снова заслушался невольно, чувствую, как сладкое тепло охватывает душу, а глердесса смотрит на меня с такой нежностью, словно я…
Она вскрикнула, я вздрогнул, приходя в себя. Глердесса со стрелой в груди ринулась через весь зал громадными прыжками к Понсоменеру, а он, быстро-быстро двигая руками, всадил в нее еще три стрелы, и тут она в громадном прыжке взвилась в воздух и обрушилась на него с растопыренными руками, где на укоротившихся пальцах уже появились когти, и с жутко оскаленной мордой.
Винелла, вскрикнув, метнулась на Фицроя. Я сбросил оцепенение, в ладони впечатались рукояти пистолетов, и, сцепив зубы, открыл стрельбу в тварь, что секунды тому назад была глердессой.
Она свалилась на бок, дрыгая лапами, я повернулся с пистолетами к борющимся Фицрою и Винелле. Она с рычанием тянулась к его лицу, жутко щелкая громадными зубами, а он обеими руками удерживал ей голову в дюйме от своего носа.
Лапами она драла ему грудь, верхняя одежда уже в клочьях, но под нею та, что я купил для горнолыжников, даже пуля не пробьет, когти скользят, как по стеклу…
Я присел и всадил в нее две пули в бок, а потом две в голову. Рычание стало тише, Фицрой с усилием свалил ее, рукавом вытер закапанное ее слюнями лицо.
Его трясло, он не мог сказать слова, только шлепал губами. И тут распахнулась дверь детской, оттуда выметнулось еще три зверя, поменьше.
Понсоменер как будто ждал, три стрелы одна за другой ушли в того, что был к нему ближе. Я безостановочно стрелял в бегущего на меня, и он, весь в крови, упал мне под ноги, продолжая прожигать меня лютым взглядом и щелкая зубами.
Фицрой насадил на клинок третьего, самого мелкого, тот прыгнул достаточно глупо прямо на блестящий меч.
– Вот и весь выводок, – проговорил я вздрагивающим голосом. – Полная зачистка, будь она неладна.
Понсоменер, не глядя на распростертых в лужах крови детенышей, перевернул старшего зверя и начал деловито высвобождать из его тела стрелы. Мои пули, как я понял виновато, всего лишь добили чудовище, а вообще-то Понсоменер справился и без меня.
– Ты молодец, – сказал я, – очень даже… Как я мог не почувствовать? Что за дурак, дал себя околдовать…
Он сказал ровным голосом:
– Они таились очень хорошо.
Фицрой, припадая на левую ногу и опираясь на меч, доковылял к нам, лицо виноватое, в глазах боль и стыд.
– А какие были нежные, трепетные, – проговорил он, голос у самого трепетал, как бабочка на ветру. – Я же почти влюбился…
– Женщины все такие, – утешил я. – Думаю, барон тоже был интеллигентным, вежливым и учтивым собеседником. Именно тот случай…
– Какой?
– Поскреби интеллигента, – пояснил я, – такое обнаружишь… Ты как, цел?
– Не совсем… Можно сказать, убит…
– Убит? Как?
– Прямо в сердце, – ответил он стонуще. – Я был уверен, что вот нашел свое счастье… А счастье было так близко, так возможно… и так возможно, и вот так возможно…
Я зябко передернул плечами.
– Странно другое.
– Что?
– Я ничего не почувствовал, – признался я. – Никакой опасности.
– А Понсоменер чувствовал, – сообщил Фицрой. – Он, еще когда шли в дом, шепнул мне, чтобы держал все оружие, что у меня есть, при себе и наготове. Но я, дурак, не послушался.
Я покачал головой.
– Я не такой чувствительный. Если меня хотят убить, только тогда в задницу кольнет. Но на этот раз было тихо.
– А если и не собирались убивать? – спросил он. – Тихо и мирно жили, своей сути не выказывали. Может быть, барон шалил по ночам тайком даже от семьи?
Я задумался, такое напрашивается, явно они не питали к нам вражды. Во всяком случае, немедленно напасть не собирались, я бы почуял. И вообще мы им нравились… Хотя, конечно, могли нравиться, как хорошая еда, даже лакомство.
Понсоменер вышел из соседней комнаты, в руках куча праздничной одежды, на руку по локоть нацепил штук десять золотых цепей.
– Своих крестьян не трогал, – подтвердил он, – только проезжающих мимо. Вот награбленное.
Фицрой поинтересовался:
– Может, покупал в городе?
Понсоменер покачал головой:
– Нет. Чую. Это все от разных людей. Вот эту цепь сорвали с еще живого. А эти уже с трупов. Кровь стерта, но чую.
– Брал только то, – определил я, – что его не выдаст! Окровавленную одежду или чужие сапоги не приносил даже домой. Ладно, поехали отсюда.
Когда вышли из дома, Понсоменер оглянулся, но ничего не сказал, но Фицрой понял, покрутил головой.
– Тоже хотел поджечь, но это неинтересно и грубо.
– Верно, – согласился я, – на пожар нужно любоваться, это красивое и величественное зрелище, а не просто поджег и уехал. Кстати, там как раз обед для нас приготовили…
Фицрой вскрикнул:
– Ты что? Какой обед?.. Да я теперь неделю есть не смогу! Как вам не стыдно, грубые вы люди, только услышали запах жареной баранины, так сразу…
– И похлебка наваристая, – сказал я. – Аромат даже здесь с ног сшибает.
Фицрой сказал твердо:
– Не стану!.. Не смогу!.. Это как-то совсем нехорошо. Как можно вообще есть после того, что случилось?.. Ладно, уговорили, но только одну ложку…
После обеда он последним поднялся в седло, весь раздувшийся и сытый настолько, что вот-вот упадет с коня и заснет, а мы с Понсоменером погнали коней к дороге, а там повернули на столицу.
Без приключений добрались до Готверга, оттуда поднялись по реке Дорнес к столице Дронтарии, славному и роскошному городу Шмитбергу.
Городская стража плату берет только с возниц, да и то груженых, мы свободно проехали втроем через город прямо к королевскому дворцу. Стража тут же вызвала дежурного офицера, тот со всеми знаками внимания провел в главное здание, там передал с рук в руки начальнику охраны, а тот повел наверх в сторону королевских покоев.
