Судя по цвету его лица, крови ему пустили достаточно. Поэтому, вместо того чтобы потребовать свободы передвижения, я о ней попросила.
Граф криво усмехнулся:
— Я не могу дать вам того, что у вас уже есть: вы совершенно свободны! А в эту комнату вас поселили только потому, что я знал о предполагаемом появлении убийц и беспокоился о вашей жизни…
— Если вы о них знали, то почему позволили себя ранить?
— Их было слишком много, а я не люблю прятаться за спинами своих вассалов…
— Ясно… Тогда получается, что теперь, когда убийцы мертвы, а опасность миновала, я могу идти, куда хочу?
— Увы, уничтожить удалось далеко не всех. Поэтому в течение нескольких дней дом вам лучше не покидать…
— Мне нужно в королевскую тюрьму! И чем быстрее — тем лучше!!!
— Если с вами что-нибудь случится, я себе не прощу. Поэтому давайте сделаем так: через час-полтора, когда рассветет, я отправлюсь во дворец. По дороге туда… или обратно я заеду в тюрьму и узнаю, что там с вашим спутником. А вечером вам расскажу…
Шестой день четвертой десятины третьего лиственя
От толчка в спину я увернулся без особого труда — увидел, как дернулась тень тюремщика, следующего за мной, и сместился в сторону. Жирная туша, обтянутая начинающей ржаветь кольчугой, не удержала равновесие и упала на колени, выронив из рук окованную сталью дубинку.
Я неторопливо подошел к отполированной не хуже моего посоха деревяшке и стопой пододвинул ее поближе к хозяину. А когда тот перестал проклинать скользкий пол, меня и Двуликого, негромко сказал:
— Следующий раз сломаю. Тебя…
Тюремщик побагровел, вскочил на ноги, угрожающе набычился и зашипел:
— Да ты… Да я… Да ты знаешь, что…
— А потом прокляну… — бесстрастно добавил я. — Кстати, могу это сделать прямо сейчас…
Жирнягу проняло. Причем мгновенно — он прикусил язык, зачем-то оглянулся и отрицательно замотал головой:
— Не надо! Я все понял!!!
— Тогда веди…
Повел. Периодически сбиваясь с шага на бег. Вернее, на то, что он считал бегом. При этом напрочь игнорировал чуть ли не все требования к сопровождению заключенных: вместо того, чтобы сопровождать меня, следуя в нескольких шагах позади, он бежал передо мной и смотрел куда угодно, но не на меня. Во время открывания решеток, перегораживающих лестницу перед каждым следующим этажом, он позволял мне стоять рядом, а открыв их настежь, не запирал, а торопливо уносился дальше.
Будь у меня желание его убить или оглушить, я бы сделал это без особого труда. Несмотря на кандалы, сковывающие мне руки за спиной. И во двор выбрался бы тоже без труда, благо забрать связку ключей с тела смог бы даже ребенок. Только вот особого толка в этом не было: чтобы пройти два десятка шагов от входной двери и до внешних ворот по плацу, патрулируемому стражей и простреливаемому со стен, требовалось быть богом. Или невидимкой…
Поднимать вверх по лестнице пять-шесть ведер[19] жира, да еще и бегом, было затруднительно. Поэтому к моменту, когда мы добрались до площадки шестого этажа, тюремщик уже не дышал, а хрипел. Однако, вместо того, чтобы остановиться и перевести дух, попробовал вставить ключ в замочную скважину очередной решетки. Увы, не попал — руки тряслись, как во время лихорадки.
Стер пот со лба. Потом бросил на пол дубинку (!) и вцепился в ключ двумя руками!
Я мысленно восхитился: кажется, такого страха я еще ни в ком не вызывал.
«Вызывал…» — тут же мелькнуло в голове. А перед внутренним взором возникла леди Мэйнария. Лежащая в кровати и с ужасом глядящая на меня. Потом я явственно услышал ее «мама!!!» и увидел, как она теряет сознание…
Видимо, я ушел в воспоминания слишком глубоко, так как не сразу понял, что дверь уже открыта, а мой сопровождающий тихонечко канючит:
— Эй!!! Как там тебя? Нелюдь!!! Идем, а?
Я открыл глаза, оглянулся по сторонам, сообразил, что нахожусь в тюрьме, и заскрипел зубами: коротенький отрезок жизни, подаренный мне в самом конце Пути Светлой половиной Двуликого, закончился…
Услышав скрип моих зубов, тюремщик почему-то решил, что это — часть ритуала призвания Проклятия Двуликого. И дико перепугался: побледнел, вжался спиной в решетку и принялся безостановочно осенять себя знаком животворящего круга. При этом он с непередаваемой мукой смотрел на валяющуюся рядом со мной дубинку и, не переставая, кусал губы.
Мне стало смешно — один из богов королевской тюрьмы боялся! Причем не человека, а слуха, распущенного жрецами Бога-Отступника для защиты его слуг от человеческой неблагодарности!
— Покидая этот храм, ты окажешься один на один с миром, в котором Двуликого считают воплощением зла… — глядя на меня с затаенной грустью, вздохнул брат Арл. — Выжить в этом мире тебе будет непросто. И не потому, что ты недостаточно силен или быстр — просто все то время, которое потребуется тебе, чтобы пройти свой Путь, ты будешь ощущать только два чувства — страх и ненависть…
— Мне нет дела до чьих-то там чувств… — подтянув ремешок на правом наруче, угрюмо буркнул я. — Есть я, мой Путь и мир, по которому он пролегает…
Жрец выслушал меня все с той же грустной улыбкой и пояснил:
— Ты меня не понял! Тебя будут бояться и ненавидеть ВСЕ до единого!!!
Я равнодушно пожал плечами:
— Главное, чтобы не били в спину…
— В спину бить, скорее всего, не будут: гораздо сильнее, чем тебя, они боятся Проклятия Двуликого…
— Что за проклятье? — без особого интереса спросил я.
— Слух, некогда распущенный жрецами Двуликого… — по-мальчишески улыбнулся жрец. — О том, что каждый из вас, Идущих, перед смертью способен воззвать к Богу-Отступнику. А тот, мстя за своего слугу, обязательно предает самой страшной смерти всех, хоть как-то причастных к гибели Идущего.
— Слухи, не поддерживаемые чем-то реальным, забываются, — подумав, хмыкнул я.
— Мы его поддерживаем, — нехорошо усмехнулся Арл. — Если, не приведи Двуликий, кто-то из Идущих погибает, мы расследуем обстоятельства его смерти и, при необходимости, становимся орудиями воли Бога-Отступника.
— Значит, это совсем не слух…
— Считай, как тебе больше нравится. Но главное, что именно благодаря ему Идущие перестали гибнуть от ядов, подмешанных в пищу, от ударов в спину и выстрелов из придорожных кустов. Так, мы отвлеклись! На чем я остановился? Ах да: выйдя за эту калитку, ты очень быстро ощутишь, что вызываешь в людях только ненависть и страх. Ощущение пустоты вокруг будет все сильнее и сильнее и в какой-то момент станет настолько невыносимым, что ты задумаешься о смысле своего Пути. Это тоже будет испытанием — если ты справишься со своим отчаянием и найдешь в себе силы, чтобы идти дальше, то на тебя обратит внимание еще и Светлая сторона Двуликого.
— Мне все равно, кто, когда и почему обратит на меня внимание! Я хочу лишь одного — закончить свой Путь и уйти к родным, — вырвалось у меня.
Брат Арл нахмурился и с сомнением уставился мне в глаза:
— Мне почему-то кажется, что ты еще не готов…
— Почему это? — перепугавшись, что он снова отложит начало Пути на месяц, взвыл я. — Хочешь, скажу, о чем ты собираешься говорить дальше? О том, что с какого-то момента каждый шаг моего Пути будет оцениваться и Темной, и Светлой стороной! И что это наложит на меня дополнительную ответственность: если какой-то из них мое поведение вдруг покажется недостойным, то Посмертия я не получу.
— Ты видишь только одну грань нашей веры — страх, — грустно вздохнул Арл. Потом задумчиво посмотрел на статую Бога-Отступника и… тряхнул головой: — Ладно, иди: я сделал для тебя все, что мог. Остальное поймешь… или не поймешь сам.
От него веяло сочувствием. Искренним и до ужаса сильным. Я прикоснулся левой рукой к медальону, сделал шаг к калитке и… остановился:
— Спасибо. Я ценю твою помощь. Просто… я мертв. Уже давно. И безумно устал от того, что ты называешь жизнью.
— Что ж, быстрого Посмертия тебе, Идущий! — выдохнул жрец. И добавил что-то непонятное: — И благословения Светлой половины Двуликого.
— Иду, — стряхнул с себя оцепенение я и вошел в грязный и жутко воняющий нечистотами коридор.
С душераздирающим скрипом закрылась дверь. Глухо лязгнул задвигающийся засов. Щелкнула дужка навесного замка, и из малюсенького смотрового окошка раздался облегченный вздох.
«Ну да, довел. И почти без проблем…» — мысленно усмехнулся я, растер слегка затекшие запястья и обвел взглядом камеру, в которой мне предстояло дожидаться суда.
Десять на двенадцать локтей. Испещренные надписями и рисунками каменные стены. Небольшое зарешеченное окошко под самым потолком. Четыре ряда узких трехъярусных нар. Нависающий над головой потолок и зловонная дырка в полу в дальнем правом углу камеры, если смотреть от входной двери.
