В магической лаборатории царил приятный полумрак: окна были плотно зашторены чёрным, но под потолком плавали и сияли три матовых лунных шарика. В их свете загадочно поблёскивали колбы и реторты, в идеальном порядке расставленные по полкам, в шкафу с реактивами что-то люминесцировало нехорошим зелёным светом. Рядом со шкафом стояла кушетка, подозрительно и зловеще похожая на медицинскую. Веттели невольно попятился, но его поймали и подтолкнули вперёд.
– Снимай свитер и ложись. А ты его держи, девочка, видишь, он куда-то убегает. И – ни звука оба! Что бы ни случилось.
Веттели покорно угнездился на кушетке, затаил дыхание, закрыл глаза, и больше ничего не видел, только слышал и чувствовал.
Был болезненный укол в палец – ведьме понадобилась его кровь. Было звяканье пузырьков, шипение зелья на спиртовке, был резкий запах: смесь канифоли, рыбьего жира и кардамона, так ему показалось, хотя на самом деле наверняка было что-то другое. Было невнятное бормотание нараспев – ведьма творила свои чары, от монотонных звуков он почти задремал. Был короткий миг острой боли, пронзивший всё тело будто удар электрического тока, а потом – мерзкий задушенный визг, не его, и вообще не человеческий. Кто-то четвёртый появился в комнате, он и визжал.
– Мальчик, очни-ись! Всё уже кончилось, – его похлопали по щеке. – Открывай глаза, не бойся!
Неужели, было так заметно, что он боится?
Веттели осторожно открыл сначала правый глаз, потом левый. Сел. Огляделся.
– Смотри! Вот оно!
В руках Агаты была плотно укупоренная объёмистая банка, в таких хозяйки обычно держат варенье. Но на этот раз в ней поместилась совсем другая субстанция. Что-то бурое копошилось и извивалось внутри. Оно походило на огромную пиявку, или на слизня, а может, на миногу с пастью-присоской, полной острых как иглы зубов – точнее, на призрак миноги, потому что было бесплотным, не имело чётких очертаний, как будто состояло из плотной струи дыма. Оно бросалось на стекло и визжало, оно было отвратительно до дрожи.
– Что это? – Веттели отпрянул.
– Твоё материализованное проклятие!
– Что?!! Оно сидело у меня внутри? – к горлу подступила тошнота.
Его снова похлопали по щеке, заставили хлебнуть холодной воды.
– Ну-ну, мальчик, успокойся! Нельзя быть таким впечатлительным. Конечно, «у тебя внутри» этого не «сидело»! Тогда это были просто чьи-то злые слова, обретшие силу чар. Мне пришлось их материализовать, исключительно ради удобства – с видимыми объектами проще работать.
– Какая пакость! – выдохнул Веттели с чувством. – Вы нарочно его таким сделали?
– Ну, что ты! Оно само материализовалось в такую форму, от меня это не зависело. Ты не против, если я оставлю его себе? Хочу изучить на досуге. Или заберёшь на память? – если это была шутка, то Веттели её не понял.
– Нет! – он невольно спрятал руки за спину, будто боялся, что банку с её мерзостным содержимым ему навяжут силой. – Не надо мне его, не надо! Лучше пусть останется у вас.
– А откуда оно взялось? Кто его наложил? – подала голос Эмили, всё это время послушно молчавшая. – Вы это сможете определить?
– О-о, боюсь, что нет. Это же малахт – старинное фамильное проклятие, ему сто лет в обед, источник уже не выявишь. Да и наложено оно было на другого, Берти – случайная жертва… Вспомни, у вас в роду не было… скажем так, неприятных происшествии?
– Мой отец застрелился, проиграв состояние в карты, – он ответил первое, что пришло на ум.
– Вот видишь! Проклятие довело его до смерти, а потом перешло к тебе.
– То есть, я должен был стать картёжником? – удивился Веттели. Он всегда был абсолютно равнодушен к азартным играм. Однокашники, а позже сослуживцы, получив очередной отказ на предложение составить компанию в покер или преферанс, упрекали его в том, что он боится проиграть, и были неправы. На самом деле, у него не было интереса выиграть.
– Почему обязательно картежником? Есть и другие пагубные привычки, так или иначе разрушающие личность. Спиртное, опий, гашиш – кто к чему предрасположен. Малахт использует слабости и дурные склонности своей жертвы, развивая их до состояния, опасного для жизни.
– То-то мне последние дни так хочется напиться! – воскликнул Веттели, обрадовавшись догадке. – Значит, эта пакость и превратила меня в маниакального убийцу?
Миссис Брэннстоун на секунду задумалась, потом ответила с большой убеждённостью.
– Нет. Во-первых, она имеет другое действие – опасна для тебя, но не для окружающих, во-вторых, недостаточно сильна, в третьих, твою личность оно ещё не успело разрушить. Проклятие долго дремало в латентной форме и начало проявляться примерно полгода назад, не раньше.
– Да? – Веттели не знал, как быть: радоваться, что проклятие до него не добралось, или сожалеть, что ответа на главный вопрос – кто убийца – так и не удалось получить. – Значит, это не оно сделало меня чудовищем с пустыми глазами и чёрной кровью? – уточнил он.
– Не оно. И одержимости злым духом у тебя тоже нет, я проверила.
Вот эта новость действительно была хорошей!
Однажды в Махаджанапади Веттели довелось присутствовать при обряде экзорцизма…
Что с капитаном Олсоппом творится неладное, первыми заметили его слуги из туземцев: они вдруг разом попросили расчет. Олсопп им отказал, и они просто ушли, без жалования за три месяца и рекомендательных писем. Нанять новых ему никак не удавалось, приходилось обходиться одним денщиком из солдат, в то время, когда даже младшие офицеры могли позволить себе двух-трёх слуг-махаджанапади. Должно быть, он их бил, решили в полку, ведь известно, что у местных слишком развито чувство собственного достоинства, чтобы сносить побои и оскорбления, а капитан Олсопп всегда был человеком несдержанным.
Потом поползли нехорошие слухи. Солдаты видели, как их капитан ночью выходит из шатра голым и, стоя на коленях, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, тихо подвывает на луну. Командование слухам долго не верило: подчинённые своего капитана не любили за резкий нрав, с них сталось бы сочинить напраслину.
Но пришлось поверить, когда после сражения под Шадпуром, ещё разгорячённый боем капитан вдруг принялся со звериным рыком бросаться на трупы врагов и вгрызаться зубами им в горло. Лейтенант Веттели видел это собственными глазами, и первой его мыслью было, спятившего капитана пристрелить, слишком уж тот был страшен: безумный взгляд, окровавленная пасть, а в ней – кусок мёртвой плоти с обрывками кожи. Хорошо, что рядом оказался капитан Стаут, умевший ни при каких обстоятельствах не терять хладнокровия, это и спасло юного лейтенанта от трибунала.
Озверевшего Олсоппа схватили, кое-как скрутили – для этого понадобился целый взвод, доставили к полковому магу. Через час тот вынес свой вердикт: никакое это не сумасшествие, а самая настоящая одержимость. Причём тёмная сущность, засевшая в капитане, принадлежит не какому-нибудь из экзотических восточных духов, а родному дедушке самого Олсоппа, скончавшемуся недавно при чрезвычайно странных обстоятельствах, как раз в те дни, когда племянник ездил в отпуск на родину.
Полковник Финч счёл дело слишком щекотливым, чтобы предавать его широкой огласке. Присутствовать при изгнании должны были лишь несколько верных старших офицеров, а, из младших – лейтенант Веттели, который и без того видел уже достаточно.
Упомянутый лейтенант такой чести вовсе не обрадовался, и, пользуясь добрым расположением капитана Стаута, после положенного «слушаюсь, сэр» позволил себе тихо возроптать в пространство: «Ах, но зачем же я там нужен?» «Будете держать левую заднюю ногу – немного насмешливо ответил капитан Стаут. – Вы же не хотите, чтобы это делал подполковник Мессгроув?»
Если честно, Веттели именно этого и хотел, но подполковнику, на правах старшего, досталась рука. Впрочем, Мессгроуву скоро пришлось пожалеть о своём выборе – Олсопп, извернувшись, его покусал. Остальным пришлось не намного легче, были и разбитые в кровь носы и даже ребро, сломанное мощным ударом левой задней ноги. Больно, конечно, но не так противно, как рана, нанесённая теми самыми зубами, что накануне остервенело рвали плоть мертвецов. Подполковник Мессгроув потом неделю ходил сам не свой – боялся заражения. Ничего, обошлось, наверное, потому, что трупы были совсем свежие, и в тканях их не успел накопиться яд.
Обряд изгнания длился почти час, вдвое дольше обычного – дедушка так цепко впился во внучка, что никак не удавалось оторвать. Каких они только непристойностей не вытворяли на пару, каких только мерзостей не несли! Такого себе не позволяли даже вдребезги пьяные солдаты, вообразившие, будто никого из офицеров нет рядом. Веттели потом сам случайно услышал, как полковник Финч сетовал Стауту: «Напрасно мы привлекли к делу этого вашего мальчика, лейтенанта. Не лучшая была идея. В его возрасте подобные сцены ни к чему. Форменное растление молодёжи!»
