Одним словом, Веттели был несказанно рад, что его собственная одержимость не подтвердилась. Ведь если бы он в присутствии Эмили повёл себя как Олсопп, ему бы потом только и оставалось, что наложить на себя руки со стыда. Хвала добрым богам, обошлось! И всё было бы прекрасно, если бы не одно «но»:
– Но всё-таки я чудовище?
Агата потупилась.
– Не хочу тебя огорчать, мальчик, но так оно и есть. В некоторых ракурсах ты выглядишь…гм… очень неважно. Пока живой – оно ещё не так страшно, но если, не допустите боги, помрёшь… В общем, из человеколюбия постарайся не делать этого никогда.
– Постараюсь, – вяло улыбнулся он. – А отчего же я такой? От природы?
Ведьма беспомощно развела руками.
– Ты знаешь, не разберу! Вроде бы, есть следы магического воздействия, но очень странного, незнакомого. Чары, абсолютно чуждые нашей оккультной традиции, совсем другая школа. Думается, восточная – очень уж затейливо всё переплетено… – она размышляла вслух.
– Восточная школа? А если это ещё одно проклятие? Я мог заполучить его при осаде Кафьота – тогда все чувствовали, что вокруг творится что-то дурное, черное. Нам не объясняли, что происходит, но потом стали относиться как к прокажённым. Вдруг это оно?
Мисс Брэннстоун с сомнением покачала головой.
– Два проклятия на одном носителе? Очень сомнительно. Обычно одни чары на другие не накладываются. Хотя, могли и наложиться, слишком уж у них разная природа…Ладно, закрывай глаза, поищем ещё. Только прошу тебя, на этот раз дыши нормально, а то мне кажется, что ты умер.
– Он всегда так цепенеет, если боится – вставила мисс Фессенден со знанием дела. – Жаль, боится не того, что следовало бы. Не обращайте внимания, Агата, я за ним слежу, – он почувствовал тонкие, но сильные пальцы на своём пульсе. – А говорить опять нельзя? – голос Эмили прозвучал жалобно, похоже, недавнее молчание далось ей нелегко.
– Теперь уже можно, – милостиво разрешила ведьма. – Только немного и по существу.
– Слушаюсь, мэм! – Эмили взяла под несуществующий козырёк.
Веттели решил так: раз ей можно разговаривать, значит, ему можно подглядывать.
– Конечно, можно, – согласилась Агата, не дожидаясь вопроса. – Мог бы и в первый раз смотреть. Просто бояться с закрытыми глазами легче.
– Я не боюсь, – сообщил он хрипло, – я привык.
Эмили успокаивающе погладила его по щеке.
Сначала было даже интересно.
Кровь у него больше брать не стали, осталась в пипетке от первого раза. Тринадцать красных капель упали и расплылись по дну небольшой прозрачной ёмкости – Веттели сперва показалось, будто это вазочка для варенья, но присмотрелся, и понял, что сделана она из слишком толстого стекла, обычная посуда такой не бывает.
А ведьма тем временем смешала кровь с водой из серебряного кувшина, поставила на огонёк спиртовки. Кипение началось удивительно быстро – и трёх минут не прошло. Жидкость бурлила и пенилась, а ведьма, сосредоточенно бормоча под нос что-то древнекельтское, добавляла в неё всё новые и новые компоненты. И с каждой каплей, с каждой щепоткой вещества зелье меняло цвет, и воняло всё отвратительнее, Веттели начало подташнивать.
Совсем худо стало, когда из чаши, до краёв полной чёрным варевом, повалил густой чёрный пар, повис облаком под потолком. Лунные шарики испуганно сбились в кучку, свет их сделался красным, того оттенка, что бывает у солнца, просвечивающего сквозь дым пожарища. А облако всё росло, густело, выпускало из себя длинные отростки-щупальца, явно вознамерившись дотянуться ими до Веттели. Тот испуганно вжался в подушку.
– Ничего, так и в первый раз было, только воняло меньше, – шепнула Эмили, поймав его панический взгляд. Она как всегда держалась очень спокойно, но была бледнее обычного и не отпускала его руки.
– Это из-за каркадановой мочи, – сочла нужным пояснить мисс Брэннстоун. – Колдовство-то восточное, пришлось добавить, уж потерпите, – голос её, ровный, домашний, ужасно не вязался с изменившимся почти до неузнаваемости лицом.
Веттели уже приходилось наблюдать, как ведьмы творят свои чары, и всякий раз он удивлялся их преображению: белые до синевы лица, кажущиеся очень тускло подсвеченными изнутри; дикого цвета глаза – чаще всего жёлтые, реже – изумрудно-зелёные или красные, как сейчас; чёрные, будто обугленные губы; чёрные волосы, ореолом топорщащиеся вокруг головы, зловеще змеящиеся локонами. И неважно, какой цвет присущ их хозяйке в быту, блондинка она, брюнетка или вовсе рыжая – чары всех красят под одно.
– Что, хороша? – усмехнулась ведьма. – Представьте, ни разу не видела себя такой. Стоит в момент работы подойти к зеркалу – оно вдребезги. Живописца, что ли, пригласить? – она отставила зловонное варево с огня и присела отдохнуть на край кушетки, машинально похлопывая Веттели по ноге, обычно так баюкают младенцев.
– Что, уже всё? – обрадовался тот. Но радость оказалась преждевременной.
– Какое там! – безнадёжно махнула рукой Агата, она явно собиралась что-то сказать, но медлила, тянула время. – Всё ещё только начинается. Да! – она, наконец, собралась с духом. – Короче, у меня для вас дурные вести, милые мои. Очень, очень дурные.
– Какие? Ну же, не тяните ради добрых богов! – нетерпеливо подалась вперёд Эмили, лицо её стало ещё бледнее, почти как у ведьмы.
Агата отвернулась, заговорила монотонно, глядя в плотно занавешенное окно.
– Ты верно догадался, мальчик. Твоя такхеметская зараза называется «кровь чёрных песков». Очень редкое и страшное восточное проклятие, вот уж не думала, что когда-нибудь с ним столкнусь. Между прочим, действие его отчасти схоже с обычным кельтским малахтом: в человеке заводится некая тёмная сущность и начинает медленно расти, выедая его душу, подчиняя его разум своей злой воле, и в конечном итоге, приводя к гибели. Но если в малахте на этом всё и заканчивается, по крайней мере, для данного индивидуума (несчастных потомков до седьмого колена в расчёт не берём), то «кровь чёрных песков» не оставляет человека и после смерти. Впрочем, к тому печальному моменту его уже и человеком считать нельзя, и о смерти можно говорить с большой долей условности, поскольку жертва такхеметских колдунов превращается в чудовищную, почти неистребимую нежить, несущую гибель всему живому на своём пути. Так-то, мальчик мой. Прости, но я должна была тебе это сказать.
Ужас. Холодный, липкий ужас сдавил недоеденные остатки души. И плевать ему было в тот момент на эти самые остатки, и на собственную жизнь, и на гринторпские детективные коллизии, показавшиеся вдруг мелкими и незначительными.
Сто тридцать шесть неистребимых чудовищ, несущих гибель всему живому, ждут своего часа в казарме Баргейтского пехотного училища, а может, уже успели разбрестись по стране! – вот о чем он думал. Вот она – расплата за осаждённый Кафьот.
– Зачем нас впустили в королевство? Почему не убили сразу? – собственный голос показался чужим.
– Зачем впустили – не знаю, это уж пусть Министерство разбирается с военными. А не убили правильно, на этой стадии убивать вас уже нельзя, вы уже чудовища, пусть и не вошли в полную силу. Прости, мальчик, – она ласково погладила его по плечу.
Новая ужасная мысль заставила сердце панически шарахнуться о рёбра.
– Я убил! Я прикончил проклятого сержанта Барлоу! Что же теперь будет?!
Агата устало потёрла глаза.
– Ничего хорошего, конечно, не будет, но сейчас это не наша печаль. К убийствам в Гринторпе твой Барлоу отношения не имеет, это уже доказано.
– Кем?
– Ну, здравствуйте! Разве не вы с этой милой леди, – ведьма кивнула на мисс Фессенден, – пару недель назад подняли на ноги всех окрестных покойников? Что они вам сказали?
– Да, но ведь мы спрашивали их про дух Барлоу, – возразила Эмили мрачно. – О чудовище Барлоу речи не шло. Думаю, это разные вещи, и духи могли воспользоваться неточностью формулировки, чтобы утаить правду. Они часто так поступают.
– Верно, – согласилась ведьма. – Когда общаешься с потусторонним, формулировки должны быть предельно точными. К счастью, в нашем случае всё ясно и без духов. Не знаю, как ты это воспримешь, Берти, не хочется тебя лишний раз травмировать… Короче, чудовища, в которых превращаются жертвы «крови чёрных песков» после смерти, напрочь лишены разума. Они просто рыщут по свету и жрут, что видят. Вынашивать планы мести, совершать хитроумные убийства и оставлять добычу нетронутой – на такое они просто не способны по природе своей… – Веттели закрыл глаза и тихо всхлипнул, Эмили крепко сжала его руку. – Нет, тут действовал кто-то живой… ну, или пока живой… Ох, мальчик, ты совсем белый. Водички дать?
Веттели отрицательно помотал головой. Не хотел он водички, хотел неразбавленного виски, чтобы напиться вдрызг, забыться и ни о чём не думать. Интересно, как поведёт себя чёрная тварь, когда он будет валяться пьяным? Проявится, или нет?
