– Во славу Зеуса, Геккора, Яриса, Хлои! Во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму, во славу духов озерных, речных и болотных, во славу Белого Вепря, лесного владыки. – Идолы вновь возвышались до самого неба, вместо которого расстилалась серая мглистая пелена, на которой отсвечивались сполохи жертвенного костра. Они, волхв и Служитель, стояли друг напротив друга – глаза в глаза, и то, что Герант был на полторы головы выше Прова, теперь не имело значения… – Во славу Прародителей родов саабов – Енота, Росомахи, Пегого Оленя и Пятнистого Оленя, Волка, Лося, Зайца, Медведя, Куницы, Рыси, Лисы, Серого Вепря и Бурого Вепря, Ондатры, Белки, Бобра…
Пров на ощупь развернул тряпицу с жертвенным ножом и краем глаза заметил, как посветлел лик Зеуса, как начала оживать молния в его деснице.
– Пора, волхв… – Герант закрыл глаза и подставил лицо небу, которого не было, а Пров скосил глаза на пламя, зная, что войдёт в него вслед за Служителем, потому что иного пути для него уже не будет.
Юм осторожно опустил варвара на руки двум воинам, стоявшим в оцеплении, а сам направился к Орвину, который и сам чуть ли не бежал ему навстречу.
– Там… – успел он сказать и тут же умолк. Двое несли Ойвана, а рядом с ними, никем не замеченная, бежала здоровенная рысь. Юм тряхнул головой, и видение исчезло. – Я обратно… А вы все тут оставайтесь – Герант так сказал.
Он уже хотел пуститься в обратный путь, но в тот же миг землю под ногами тряхнуло. Упав на колени, Юм увидел, что над замком клубится огромная, похожая на осадную башню чёрная туча, а потом она превратилась в столб голубого огня, и громыхнуло так, что все, кто был вокруг, на какое-то время оглохли, и никто не слышал грохота падающих стен. А когда гигантская яма поглотила последние обломки замка Эрлоха-Воителя, сверху обрушился поток воды, и вода того ливня была солона…
Часть третья
Око Светоносного
«Сотворение мира продолжается с каждой травинкой, пробившейся сквозь тающие снега, и с каждой снежинкой, упавшей на замерзающую землю, с каждым погребальным костром и с каждым ребёнком, рождённым женщиной. Каждая сущая в мире душа – не только часть необъятной вселенной, но и сама по себе вселенная… Боль – непременная спутница радости, тление – шаг к продолжению жизни, молчание способно передать то, что невозможно выразить словами, Великие Воды – кривое зеркало, отражающее небеса… И жизнь земная – лишь отражение жизни вечной в кривом зеркале земного бытия. Сначала мы совершаем нелепые поступки и лишь по прошествии какого-то срока начинаем видеть их нелепость – вот так, творя себя самих, совершая ошибки, радуясь и страдая, теряя близких людей и обретая новые привязанности, мы участвуем в сотворении мира.
Когда Эрлох по прозвищу Незваный, слывший непобедимым воителем, приказал лордам двенадцати Холмов отдать ему свои короны, одиннадцать лордов ответили, что скорее пришлют ему свои головы, чем сдадутся на милость победителя, и только лорд Холм-Бора Салан Логвин смазал свой венец изнутри ядом из желчи плоскобрюхой ящерицы тапры и сам явился к Эрлоху. Он нёс корону на серебряном подносе, но Эрлох, заподозрив неладное, приказал лорду нести её на своей голове, а потом возложить на голову победителя. Поняв, что ему всё равно не избежать гибели, лорд Логвин надел на себя корону и двинулся к Эрлоху. В летописном своде Холм-Бора сохранилась запись о том, что лорд Салан был уже мёртв, когда тело его продолжало шагать по чёрной ковровой дорожке, а закоченевшие руки возложили отравленный венец на выбритый череп прислужника Нечистого.
Яд не убил Эрлоха, но заставил его надолго кануть в Небытие, а когда он смог вернуться, его армия была уже разгромлена дружинами Храма и лордов, а лесные варвары уже выбросили со своих капищ идолы Эрлоха, стоявшие рядом с Ярисом. Стоя на высоком холме, Эрлох послал проклятия и Творцу, и духам стихий, и самому Нечистому за то, что тот оставил его в тот роковой день, и в тот же миг непобедимого воителя поразила чёрная молния, вырвавшаяся из-под земли, и в Холмах надолго наступил мир и покой…
Но до сих пор нигде, кроме Холм-Бора, лорда Салана не считают героем, а в большинстве летописных сводов его имя вообще не упоминается, хотя временам Эрлоха посвящены многие страницы… Может быть, поэтому о Салане Логвине, лорде Холм-Бора, было сложено песен не меньше, чем о самом Эрлохе.
Пройдёт ещё пара сотен лет, и окажется, что большинство летописей молчат о походе Эрла Бранборга, лорда Холм-Дола, сокрушившего за Северной Грядой бледных меченосцев. Имя Служителя Геранта, прошедшего сквозь Несотворённое пространство и настигшего в недрах Алой звезды самого Мороха, веками творившего зло на земле, тоже будут вспоминать только лирники и сказители. Но эта слава хранит память сердец, а значит, она вернее книжной премудрости. Придут новые поколения, появятся новые герои и новые песни. Так будет до тех пор, пока сотворение мира продолжается – с каждой травинкой, пробившейся сквозь тающие снега, и с каждой снежинкой, упавшей на замерзающую землю, с каждым погребальным костром и с каждым ребёнком, рождённым женщиной…»
Ион из Холм-Дола. Наставление летописцам
Настанет день, и Учитель скажет: ты свободен, ты можешь забыть Учение, но оно всегда пребудет с тобой. Да, ты обретёшь свободу от Учения, но Учение никогда не станет свободно от тебя, поскольку всякий, познавший смысл, становится частью этого смысла.
Эс-Сахаби-аль-Гуни-аб-Махаджи, Хранитель Свитков, придворный маг сахиба Аль-Шабуди. Трактат «О сущности Учения и Ученичества». Впрочем, злые языки болтают, что Эс-Сахаби списал свой трактат с более древней рукописи
– Почтенный Хач… Морские разбойники, Собиратели Пены, – самые уважаемые люди в Корсе, после законников и жрецов, конечно… Я вроде бы занимаюсь почти тем же самым, но, увы, никакого почёта и уважения – один только риск. В любой момент могу оказаться на дыбе, и ни одна стерва не посочувствует… А как бы мне хотелось так же, как эти просолённые парни, сесть у очага и рассказать детишкам о своих подвигах, показать боевые шрамы под чару доброго грога… – Казалось, что Кунтыш вот-вот расплачется на плече хозяина таверны. – А ведь моя работа куда тоньше и изысканней, чем у этих головорезов, и, если вдуматься, гораздо опаснее…
– Если ты пришёл жаловаться на судьбу, иди домой и побейся головой о стену, – предложил Кабатчик, рассеянно перебирая лежащие на столе плоские золотые слитки с клеймом менялы Хрука, слывшего самым честным и склочным во всём Корсе. – Говори дело или уходи.
– Я всё сделал, почтенный Хач, но стоило это несколько больших трудов, чем казалось… – Кунтыш рассеянно, как бы невзначай взял один из слитков и поднёс его поближе к восковому светильнику на фигурной бронзовой подставке. – Да и служки в Чертоге морской девы Хлои совсем обнаглели и требуют почти такой же мзды, как жрецы.
Кабатчик выложил на стол пару алых самоцветов в золотой оправе и посмотрел на Кунтыша, скривив презрительную усмешку.
– Ну ладно, – удовлетворённо пробормотал шпион, собираясь подгрести камни поближе к себе, но тут же получил по рукам тисовой тростью. – О-ёй! Почтенный Хач, ну зачем же так?! Я только глянуть хотел.
– Успеешь разглядеть, – успокоил его Хач. – Где оно?
– Где лежало, там и лежит. Я всё-таки больше шпион, чем вор, а добывать полезные сведения гораздо безопаснее, чем таскать при себе краденые вещи. – Теперь в голосе Кунтыша звучало явное беспокойство, что заказчик не только не оплатит его нелёгкий труд, но и не возместит расходов. – Вот если бы год назад, когда никто ещё не врубился, что это за штука, – мне б её за малую унцию серебра любой служка вынес бы… А теперь тому, кто тронет Око морской девы, распоследний из Собирателей Пены глотку перегрызёт, а братва потом вдосталь поизмывается над тем, что осталось. Так что – одно дело просто попользоваться, а спереть – уже совсем другое. Но я договорился…
Хач со скучающим видом сгрёб со стола золото и собрался уже позвонить в бронзовый колокольчик, чтобы из своей каморки явился однорукий верзила Тромп и вышвырнул на улицу нерадивого работника, для которого собственное спокойствие дороже верного заработка…
– Но я договорился с вахтенным жрецом Иххаем, что он сам после вахты вынесет Око из Чертога, только ненадолго – к рассвету оно должно быть на месте, и стоить это будет всего три десятка малых унций клейменого золота. Половину вперёд – ему тоже со сменщиком делиться… А мне бы вон тех двух камушков хватило, которые ты, почтенный Хач, изволил спрятать.
