– А Едвинда эта длинная и тощая, как сама смерть. На ведьму смахивает…
– …в Алоди она нынче. Видать, и самого Рюрика довела, отослал. И шурина его давно не видать.
Добря старательно потер уши, но, устыдившись, что будет пойман, отвернулся и перестал слушать. Дружинники Вадима неспешно выходили из гридницы – на другом конце двора. Шутили, толкались. К ним метнулась дворовая девка с ведром колодезной воды, краснела, хлопала ресницами. Но и в этот раз Добря отвернулся: что толку мечтать о воинской славе, если нынче в воины берут всякий сброд? Лучше плотником быть, вона как Вадим отца привечает, даже знатных мужей на двор выгнал, чтобы со старшим плотником переговорить!
Глава 4
Последние дни Вяч ходил грустный и серьезный. Вечерами прислушивался к шорохам за окном, а однажды собрал все семейство и приказал шепотом:
– Завтра всем сидеть в избе, на двор даже носа не высовывать, поняли? И двери никому не отворять, что б ни случилось.
Мать заскулила, потянула руки, но Вяч отстранил. А едва послышался первый крик петуха, отец подхватил тяжёлый топор, из тех, коих никому иному касаться не разрешалось, потуже завязал пояс и ушел, бросив напоследок:
– Добродей, ты теперь за старшего. Мать и младших береги!
Добря мерил шагами избу, бросал хмурые взгляды на мамку, которая не спускала с рук Любку, на братьев – мальчишки как ни в чем не бывало возились в углу, изредка таскали друг друга за волосы. Дверь в избу закрыли на засов, подперли поленом, как велел отец. С улицы доносились приглушенные крики, топот.
Страх пронизывал Добрю с макушки до пят, но любопытство оказалось куда сильнее – вгрызалось в кости, свербило так, что сесть не мог. Мамка наблюдала за сыном с суровым лицом, губы сжала в тонкую линию. Ее веки припухли, глаза стали узкими, едва различимыми. Ближе к полудню мать задремала, а Добря на цыпочках прокрался к двери.
– Ты куда? – пропищал брат. – Отец не велел!
– Тшш… Сейчас до ветру схожу и вернусь.
– Экий ты нетерпеливый, – хмуро отозвался малец.
– Тихо ты. Лучше дверь закрой и полено на место поставь. Я постучу, как вернусь.
Младший выпрямился, важно уткнул руки в бока, сказал, подражая старшему:
– Хорошо, так и быть.
Тяжелые тучи заволокли небо, висели угрожающе низко. Добря выбрался на улицу, огляделся – пусто. Вдалеке – удары и вскрики, порывы ветра приносят странные, незнакомые запахи.
Мальчик втянул голову в плечи, спешно двинулся вперед. Шагал, прижимаясь к изгородям и заборам, напряженно вглядывался. Сердце зашлось истовым боем, страх сковывал ноги.
Добрался до конца улицы, свернул к княжескому подворью – ужасающие звуки прилетали именно оттуда. Мальчик сгорбился, стараясь быть ещё незаметнее, прибавил шагу. Вдалеке уже видны фигурки людей, они бегают, мечутся. Крики становятся громче, но различить слова невозможно.
Навстречу мчался всадник – в седле держится едва-едва, лицо залито алым. Добря присел, сжался, но воин проскакал мимо, даже не заметил. Сглотнув ком, подкативший к горлу, дальше двигался осторожней, чем дикий кот на охоте.
Справа громыхнуло, Добря подпрыгнул, отскочил. Из переулка вывалилась четверка воинов. Оголенные мечи подобны языкам пламени, лица перекошены злобой. Один из вояк заметно шатается, прижимает ладонь к груди, меж пальцев пробиваются красные ручейки.
Мужчина захрипел, изо рта пошла кровавая пена. Его подхватили, поволокли к ближайшему двору, опустили у ворот на землю.
– Оставьте меня, – услышал Добря.
Он видел, как воин выронил меч, голова откинулась.
Спутники не проронили ни слова, задержались на мгновенье и ринулись туда, где кипела схватка. Добря попятился, с ужасом смотрел на раненого, под которым медленно расползалось красное пятно. Дышит громко, с присвистом. Сейчас помрет.
От страха у Добри похолодели руки, но он поспешил дальше. Внутри нарастало беспокойство, сердце сжалось, перестало стучать. Он уже различал очертания воев и простых мужиков, отзвук битвы становился все громче, а взгляд судорожно выискивал отца – вдруг батя ранен? Или хуже того…
Но старшего плотника не видать. Зато там, дальше, у самых ворот, двое мужиков из его артели. Стоят, прижавшись спинами к частоколу, топоры с длинными рукоятями держат наперевес – в любой миг готовы кинуться в драку. Но их противники не спешат, примеряются. Меч только с виду страшнее топора, а на деле все зависит от умения, ловкости и силы. А плотники – могучие, в плечах пошире воеводы будут. Добря затаил дыханье, сжал кулачки в отчаянной надежде, что «свои», то есть «наши», обязательно победят. Но начала схватки так и не увидел.
Из распахнутых ворот подворья выбежала женщина. Красивая, но бледная, как первый снег. На ней шитое золотом платье, платок из тончайшего шелка, тяжёлый венец, усыпанный самоцветами. Следом появился конник. Лошадь мотала головой, раздувала ноздри, но послушно следовала за женщиной.
Конник и сам в роскошных одеждах, все пальцы в перстнях. В кудрях – серебряный венец, на губах – кривая усмешка. Он тронул поводья, лошадь скакнула наперерез беглянке. Та метнулась в сторону, споткнулась и грянулась в пыль. Несчастная ещё попыталась ползти, но огромное копыто впечаталось в спину, прибило к земле. Женщина закричала пронзительно, боль заслонила весь мир, все другие звуки. А всадник расплылся в гадостной улыбке, поднял лошадь на дыбы… Копыта с силой обрушились на тело, женщина даже не вскрикнула, забилась, а через несколько мгновений замерла, раскинув руки…
Грозный воин рубил и топтал всех, кто ринулся мстить, и хохотал так, что небо дрожало. Ему вторили остальные, даже мужичье. Тела поверженных падали одно на другое. Горячая кровь хлестала из жил, заливала землю, повисала над нею слоем багряного тумана и оседала алой росой.
– Слава князю Вадиму! – заорал кто-то.
Добря содрогнулся, пригляделся и похолодел… а ведь действительно…
Лошадь под Вадимом красиво гарцевала. Сам предводитель мятежников вскидывал к небу клинок, вскрикивал радостно:
– За землю наших отцов и дедов! Смерть варягам! Бей выродков!
У ворот показался Сигурд. Широкое лицо перепачкано кровью, левая рука бессильно болтается, но правая крепко сжимает длинный мурманский меч. За его спиной возникли ещё двое дружинников – смертельно бледные, едва на ногах держатся.
Пригнувшись, Добря пробирался дальше. В конце концов упал, но и тогда тихонечко пополз меж телами убитых и раненых. Земля была кровавой и сырой, словно мох, яростные крики воинов взметались в небо. Мальчик догадался – самое страшное не здесь, а там, за воротами. Приподнялся – княжеский двор сплошь усыпан телами. Дружинники, младшие гридни, мужичье…
– Вадим, – прохрипел воевода. – Дерись…
Сигурд поднял меч, пошатнулся. Его успели подхватить дружинники, а когда дядька затих, один из них – молодой – крикнул:
– Я вызываю тебя на бой, трусливая тварь!
Вадим расхохотался, едва из седла не выпал. Он поднял длань, послушная этому знаку стрела тут же пронзила горло храбреца, вошла по самое оперенье. Воин пошатнулся, сделал несколько решительных шагов в сторону Вадима, рухнул лицом ниц и замер. Второй ринулся на всадника с неистовым криком, этого Вадим подпустил и с разворота обрушил на голову дружинника ярый меч, толкнул тело ногой. Отмахнулся от ликующих криков сторонников и направил лошадь на княжеский двор.
Огромные копыта топтали тела убитых, крошили кости раненым, Вадим скалился, величественно кивал соратникам, подбадривал и хохотал.
Бой прекратился внезапно. Звон оружия и неистовые крики сменились нестерпимыми стонами.
– Добейте! – бросил Вадим. – И колья, колья несите! Будем готовить теплую встречу Рюрику!
– Княже, – откликнулся кто-то из знатных, – а может, просто порубать головы и на частокол?
Вадим махнул рукой, развернулся и направился к терему.
Добря боялся шевельнуться. Труп, за которым прятался, смотрел на мальчишку огромными, выпученными глазами. От тела ещё веяло теплом, запах пота и крови врезался в нос и пробивал до рвоты.
Из окон княжьего терема швыряли мертвые тела. В небе кружились вороны, но спускаться пока не решались. Запах крови становился сильнее, к нему добавлялся смрад от испражнений и липких, раздавленных в кашу кишок. В эту вонь струйкой проник и запах стоялых медов – видать, на радостях откупорили несколько бочек.
На улицах по-прежнему ни души, словене заперлись в домах, тихо трясутся по углам. Зато на княжеском дворе крик и гам, кажется, вот-вот начнется пляска. Воины шатаются от усталости, все ещё выкидывают трупы, раненых добивают без разбора, не важно – свой или чужой.
Особо усердствовал Бес.
– Эй, Вяч! – крикнул Вадимов помощник. – Ты тут самый мастер? Порубай!
Сердце мальчишки замерло, а когда в проеме ворот появился отец, на душе стало чуточку легче. Он тоже пошатывался. Спереди вся рубаха плотника залита кровью, на портах тоже алые пятна. В руке тот самый тяжёлый топор – им батя колет дубовые поленья. Вяч замер над трупами, что-то сказал. Бес посмотрел на плотника с угрозой, а после расхохотался:
