– Еще четверо таких же приставучих, – созналась она сконфуженно. – А над Троглехтом тебе нехорошо насмехаться, сам же сделал так, что у него ум за разум зашел, с этим, прости Тавше, моллюском… Когда-то в Молоне читала книжки про любовь, и мечталось – вот бы у меня тоже были поклонники, а как они и вправду завелись, век бы мне их не надо…
– Да какие у тебя поклонники! – снисходительно фыркнул собеседник. – Это у меня – поклонники, а у тебя, Зинта, ухажеры самого последнего разбора, хоть они и маги Светлейшей Ложи.
– А чем, по-твоему, те от других отличаются?! – поинтересовалась уязвленная Зинта.
– В поведении поклонников непременно присутствует некоторая доля преклонения. Они держатся на дистанции, которую, заметь, устанавливаю я, а вовсе не они, и не рискуют позволить себе лишнее. Попробуй кто-то из них повести себя так, как Троглехт с тобой, – я за это как минимум убью. Скажем так, в переносном смысле убью, и они об этом знают. А твои ухажеры – это форменное безобразие, у меня слов нет… Надо же до такой степени распустить тех, кто тебя хочет!
– Да мне б от них вовсе избавиться, – пригорюнилась лекарка.
– О, правда? Это может оказаться забавным… Что же ты раньше не сказала? Избавим, ваше дело намекнуть.
– Да что ты, не вздумай людей обижать! – испугалась Зинта. – Может быть, они еще сами поймут, что нельзя так себя вести.
Ей стало беспокойно и жутковато: не хватало еще, чтобы Эдмар из-за нее кого-то «как минимум убил в переносном смысле».
– Непременно поймут, особенно если я им в этом помогу.
– Нет уж, пусть сами понимают, без твоей помощи! Да не так уж они мне и досаждают… А насчет коляски ты все-таки прав, пусть лучше все думают, что мы не поссорились.
– А мы разве поссорились?
– Нет, – пошла на попятную Зинта, хотя перед тем решила, что она с ним теперь целый месяц знаться не будет.
Издали Ниларьягдун напоминал кучу мусора, оставленную какими-то канальями на берегу иззелена-бурой речки. Зато со своей легендой: жила некогда девица, которую звали Ниларья, однажды пошла она погулять, и за ней увязались амуши. Она от них бегом, а на пути река. «Спаси меня, Сумляр великий!» – взмолилась Ниларья. Польстила она безмерно этому мутному ручью, но Сумляр все равно заартачился: «Отдай мне, красавица, свое ожерелье, тогда помогу тебе!» Делать нечего: сорвав с шеи ожерелье из олосохарского жемчуга, Ниларья бросила его в воду, и оно тут же обернулось белокаменным мостом, по которому дева перебежала на ту сторону, а преследователи остались ни с чем. Известно ведь, что амуши заказано перейти по мосту через текучую воду, разве что кто-нибудь перенесет его на закорках. Вброд или на лодке – это запросто, а мосты для этих злыдней с травяными шевелюрами по Условию запретная территория.
Орвехту было любопытно, как решит эту проблему «спутница» снедаемого тревогой Онсура, но посмотреть так и не довелось. События понеслись вскачь еще до того, как их компания добралась до Ниларьягдуна.
Замаячил вдали старый каменный мост, и вправду белый. Кое-где в этой местности попадаются выветренные белесые скалы – так называемые Зубы Ланки. Будто бы повстречались однажды в этих краях хитроумный бог обмана и Зерл Неотступная, богиня преследования, возмездия и воинской доблести – ну, и повздорили. Ланки хоть бы что, у него потом новые зубы выросли.
Деревня по обе стороны бывшего ожерелья перестала напоминать две кучи отбросов, уже можно было различить глинобитные постройки в стиле «и так сойдет, лишь бы не развалилось». Здешний владетель, считавшийся потомком той самой Ниларьи, кормился платой за проезд по мосту, а его крестьяне рыбачили и возделывали огороды, раскиданные вдоль реки зелеными заплатками.
Орвехт приготовился играть роль господина Бровальда, разозленного тем, что с него опять требуют денег, но до этого не дошло.
Женщина, сидевшая рядом с мужем в повозке с плетеным верхом-коробом, внезапно завозилась, как будто устраивалась поудобней. Темно-коричневая усхайба – точь-в-точь сгусток сепии – заколыхалась так, словно спрятанное под ней существо было вовсе бесформенным.
Несчастное лицо сидевшего рядом мужчины смертельно побледнело, лоб под тюрбаном покрылся испариной, но его руки продолжали сжимать поводья. В этих нервных худощавых кистях с длинными пальцами сквозила обреченность музыканта, играющего свой последний трагический этюд.
Впереди торчал один из Зубов Ланки – скала цвета старого бивня, с почти не различимыми на ее фоне кучками костей у подножия.
Впрочем, костей ли?..
– Джахур, каналья, ты меня по миру когда-нибудь пустишь! – взревел господин Бровальд. – Еще и за тебя здесь плати, это же форменный грабеж!
Сие означало: Зомар, боевая готовность.
Амулетчик и сам обратил внимание на подозрительные останки возле Зуба. Да и курьер Ложи уставился на них сосредоточенно, словно прикидывая, который из артефактов пустить в ход, ежели что.
Когда кости зашевелились, Суно, оставив эту проблему Зомару с Кебрехтом, ударил заклятьем по твари в усхайбе. Существо завизжало, как свинья под ножом, у людей буквально заложило уши.
Напуганная лошадь рванулась вперед, повозка со скрипом и стуком поволоклась за ней, накренилась, отлетевшее колесо покатилось, подпрыгивая, к сияющей на солнце речке. И возница, и его загадочная спутница вывалились на землю, а перекошенный плетеный короб на трех колесах потащился, вздымая пыль, за взбесившейся кобылой.
Остальные животные тоже переполошились. Сердито крякающий Атабиш-нуба, Сабил, в своей запыленной матхаве похожий на грабителя караванов, и капитан Начелдон, даже в этой сутолоке сохранивший плутовато-бывалую мину, пытались их успокоить.
Существо выбралось из балахона, словно насекомое из куколки, и оказалось, что оно там пряталось не одно.
Как и подозревал маг, это был амуши с колосящейся травой вместо волос. Сразу видно, что полукровка: ступни не крупнее, чем у людей, руки-плети не удивляют чрезмерной длиной, на пальцах вместо когтей плоские желтоватые ногти – не то чтобы красота, но за человека сойдет, если не будет выставлять напоказ свои растительные патлы. Насчет пола неясно, однако признаков беременности там не было и в помине. Крепко уцепившись своими отростками, на тощем, как жердь, торсе амуши висел скумон. Упырь, похожий на бурое перекати-поле, с отвратительным бледно-розовым хоботком, который жадно шевелился, принюхиваясь в поисках крови. Столько времени удерживать под контролем голодного скумона – нечто из ряда вон выходящее… Впрочем, слуга Лормы наверняка использовал для этого какой-то артефакт.
Словно оттолкнувшийся от стенки мяч, скумон прыгнул на Кебрехта, который в этот момент был занят атакующими стигами.
Возле скалы и впрямь валялись чьи-то добела обглоданные косточки – скорее всего птичьи, но их там едва ли набралось бы на собачью миску. И с дюжину вертких скелетов о двенадцати лапах: прикинуться остатками пиршества, чтобы кто-нибудь съедобный подошел поближе, – их излюбленная засада. Растерзают и за счет того насытятся жизненной энергией. Двум амулетчикам от такой своры никак не отделаться.
Скумона, видимо, заранее науськали на Кебрехта: амуши рассудил, что если кто-то здесь везет «Морскую кровь», то это, несомненно, курьер Ложи. И просчитался, причем вдвойне. Ожерелье-то лежало за пазухой у несносного болтуна и скандалиста Бровальда, вдобавок Кебрехт не стал легкой добычей: маг, прикрывавший спины амулетчикам, успел сшибить скумона заклятьем.
Этот омерзительный шар оказался скверным противником, устойчивым к поражающим заклинаниям: не иначе, ему было лет пятьсот, а то и побольше. Силен, ничего не скажешь… Добавленный магом сгусток огня всего лишь поверхностно опалил скумона, который снова нацелился на Кебрехта.
Начелдон и Атабиш-нуба, пришпорив лошадей, рванули к Ниларьягдуну. Два стига бросились в погоню, остальная нечисть преследовать беглецов не стала.
Амулетчики лупили по стигам «Каменными молотами», вбивая их в сухую соленую землю. Зомар попытался использовать свой коронный прием, который мало кто смог бы повторить, – «Глаз саламандры» в связке с «Прицелом Зерл», но костяные твари с длинными щелкающими хвостами шныряли чересчур стремительно, чтобы всякий раз удавалось поймать цель. «Каменный молот» против них куда эффективней: все равно что туфлей по тараканам.
Пара стигов все же прорвалась. Один повис на шее у верблюда, другой прыгнул на проводника из Мепсахата. Тот с безучастным выражением лица сидел на нервно переступавшей лошади, которую ухватил под уздцы Сабил. Когда в ляжку вонзились кинжально острые зубы, зачарованный как будто очнулся, но его крик потонул в топоте, хрусте, реве и ржании – можно было подумать, что он не издал ни звука.
У Суно не было возможности прийти на помощь. Ему хватало скумона, раз за разом кидавшегося на Кебрехта, и амуши, который прятался от мага среди перепуганных животных.
