Он бы и выспался прекрасно, если бы под вечер к нему в комнату вдруг не заявился собственной персоной Огастес Гаффин. Пришёл, и устроил форменную сцену ревности: «между вами всё кончено», «Эмили теперь моя, имейте мужество это понять и принять», «у вас не мо жет быть никаких общих дел», «оставь в покое мою женщину», «я буду за неё бороться!» – в таком духе. Белел и краснел, нервно ломал пальцы, сверкал потемневшими от гнева очами – хорош был несказанно, прямо-таки просился на героическое полотно.
А под конец завёл речь о дуэли: пусть мудрые боги рассудят, кому должна принадлежать Эмили. Тут Веттели, хранивший гробовое молчание на протяжении всего огастесова монолога (а что он, собственно, мог ответить?), всё так же молча встал, извлёк из кармана мантии удачно завалявшийся мелок, поставил маленький косой крестик на входной двери, запер её на крючок – от греха, после этого отошёл в дальний угол комнаты и без всякой магии всадил нож точно в центр импровизированной мишени. По правде говоря, ничего выдающегося в том броске не бы ло – апартаменты лорда Анстетта даже фея Гвиневра считала тесными, и, выделывая под потолком свои пируэты, неизменно ворчала: «У тебя тут разверну ться негде». Но на Гаффина демонстрация произвела сильное впечатление: он вздрогнул, плаксиво скривил губы, бледный лоб стал влажным. Похоже, бедный поэт ясно осознал: не настолько он любим богами, чтобы позво лить себе бросать вызов такому страшному противнику.
Веттели было любопытно, как же бедный Огастес станет выкручиваться – или не станет, подтвердит вызов и выйдет на дуэль с честью? Убивать его он в любом случае не собирался, просто хотелось посмотреть. Но пришла Эмили и, в буквальном смысле слова, вывела любимого из затруднительного положения – тому уже пора было под замок.
– Мы ещё продолжим этот разговор! – победно бросил Огастес через плечо.
– Надеюсь, – пробормотал соперник ему вслед. – Если будет, кому продолжать.
Гаффин ушёл, а Веттели расстроился и долго не мог заснуть, ворочался с боку набок.
Пробовал отвлечься чтением, но вещь попалась странная и мрачная: «Рыцарь, что вы грустите у ручья? Ну-ка вставайте и сражайтесь со мной!», «…Ваша дама, по-моему, не такая красивая, как моя, – и быстро отрубил ей голову…».[19] Что-то не успокаивало. Лишь далеко заполночь удалось кое-как задремать.
А проснувшись задолго до рассвета, обнаружил, что немилосердно отлежал левую руку, она сделалась непослушной, как чужая, и миллионы маленьких иголочек впились в неё. Потребовалось время, чтобы её расшевелить. Спасибо, хоть правая не пострадала – было бы очень некстати.
Очевидцы не преувеличивали – вид из маленьких окошек холодного и пыльного, перегороженного каминными трубами чердака действительно открывался великолепный. И со стратегической точки зрения позиция была удобной, позволяла следить за всеми перемещениями противников и союзников.
Веттели видел, как у главного входа остановился кэб, высадил недовольного, заспано протирающего глаза Поттинджера и двух незнакомых, зато, не в пример инспектору, бравых констеблей.
Видел, как по норренской дороге со стороны Эльчестера подъехал и спрятался за холмом венефикар, как Токслей направился к школе: сначала быстро и уверенно, потом вдруг замер на месте, нервно огляделся. Ага, это он заметил, что магия – человеческая магия – на территории школы снова не действует: невидимкой не проскользнёшь (и пулю не отведёшь, к слову)… Потоптался, махнул рукой – будь что будет – пошёл дальше решительной поступью, но в школу прошмыгнул даже не с черного входа, а с подвального, через который загружают уголь.
Ну, вот, все действующие лица в сборе.
Сейчас Эмили встретит полицейских и заманит на чердак. Только не с этой стороны, а с той – Гвиневра незаметно переведёт. Наблюдать за происходящим они смогут, вмешаться, до поры, нет. Фея трижды поклялась страшной клятвой, что никого не пропустит на эту сторону, пока он сам их не позовёт, либо пока не будет окончательно и бесповоротно убит.
Итак, дамы берут на себя полицию, а на долю майора Анстетта приходится «главный виновник торжества»… А вот уже и он!
Заслышав лёгкие шаги на лестнице, Веттели предусмотрительно отступил за трубу. Рука почти непроизвольно сжалась на рукояти наградного риттера.
Истошно скрипнула дверь. Щёлкнул взведённый курок – вошедший тоже был наготове.
– Капитан, – тихо окликнул он, – вы здесь? Ах, да, вы же теперь майор! – в последней фразе слышалось столько сарказма, будто повышение сослуживца в звании Токслей воспринимал как личное оскорбление. С чего бы вдруг?
– Да, я вас жду, – откликнулся он, и рискнул показаться из-за трубы. И тут же ему пришлось шарахнуться обратно – рядом просвистел нож, шумно упал где-то позади.
Тон разговора был задан.
И расклад с самого начала сложился не в пользу Веттели – в его-то план не входило убивать противника без предварительной беседы, а тот, судя по всему, намеревался покончить с делом без лишних слов…
Хотя, нет, не может такого быть! Когда это лейтенант Токслей, весельчак и балагур, ду ша любой кампании, немного фат, немного позёр, большой любитель театральных эффектов, умел обходиться без лишних слов? Для таких, как он, жизнь – это игра, а всякая игра должна быть интересной, иначе какой в ней смысл?
Веттели снял свитер, свернул комом, осторожно высунул из-за трубы. И снова мимо просвистел нож. Мимо! Как говорят математики, «что и требовалось доказать». Промахнуться с такого расстояния Токслей мог только умышленно. Значит, он тоже не спешит прикончить про тивника, просто нагнетает обстановку.
Веттели торопливо натянул свитер – на чердаке немилосердно дуло из всех щелей, зуб на зуб не попадал. И только потом заговорил снова.
– Лейтенант! Я понимаю, что вам не терпится отправить меня к праотцам, только имейте в виду, мы здесь не одни, – он хотел играть по-честному, для него это почему-то было важно. – За нами наблюдают минимум четверо свидетелей.
Фердинанд раскатисто рассмеялся, и глухое чердачное эхо вторило ему.
– Где же они, твои свидетели – прячутся за трубами? Блефуешь, капитан!
Веттели пожал плечами: наше дело предупредить, если не веришь – это уже твоё дело, главное, наша совесть чиста. Вслух он ничего говорить не стал.
– Надеюсь, ты понимаешь, что один из нас живым отсюда не выйдет? – продолжал лейтенант, он как всегда старался перехватить инициативу в разговоре. «Молодец, – мысленно похвалил Веттели, – действуешь по плану. По нашему плану».
– Неужели? – изобразил удивление он. – А я-то надеялся убедить вас признать свою вину и сдаться властям. Говорят, чистосердечное признание облегчает участь убийц, и виселица мо жет быть заменена пожизненным заключением а, то и каторгой в дальних колониях, если судья проявит снисхождение и учтёт ваши старые боевые заслуги.
– Не притворяйся более наивным, чем ты есть на самом деле, капитан, – усмехнулся убийца. – Ни пожизненным заключением, ни даже каторгой меня не соблазнишь. Не так уж это заманчиво звучит, как тебе кажется. Нет, одно из двух. Либо повезёт тебе – ну, значит, такая моя судьба, либо повезёт мне, тогда ты станешь очередной ритуальной жертвой загадочного убийцы…
– А загадочным убийцей окажется Огастес Гаффин? – подхватил Веттели.
– И это тебе известно? Вот что значит хорошее образование! – скривился Токслей, так он пытался изобразить улыбку. – Между прочим, любопытно было бы узнать напоследок, каким образом ты смог на меня выйти? Я что-то упустил? – скрыть досаду ему не удалось.
– О, вы были безупречны, лейтенант! – заверил Веттели великодушно. – Вас подвели внешние обстоятельства – смерть Уильяма Годдара. Я случайно наткнулся на некролог, и обнаружил, что у вас с покойным Мидоузом имелся один богатый дядюшка на двоих: вот вам и мо тив. Дальше оставалось только учесть детали: ваше умение отводить противнику глаза, водить венефикар со скоростью пятьдесят миль в час… да-да, если бы вы этого не умели, не стали бы тогда, в первые дни нашей встречи, о такой возможности упоминать. Плюс ваша осведомлённость о памятном такхеметском происшествии. «Similia similibus solventur», верно? В общем, останься ваш родственник жив, я бы по сей день пребывал в счастливом неведении относительно вашей персоны, – подытожил он.
Токслей громко сплюнул в чердачную пыль. Пробормотал, обращаясь скорее к самому себе чем к собеседнику:
– Да, этот старый ублюдок сумел-таки мне подгадить напоследок. Дёрнул же его шайтан помереть! Не мог подождать месяц-другой, пока всё уляжется.
Ага, значит, Токслей дядюшку не убивал, значит, это добрые боги, наконец, спохватились, что в Гринторпе творятся безобразия, и пора уже их пресечь! Приятно верить, что есть на свете высшая справедливость. Обнадёживает.
– Ладно, капитан, пусть так. Но доказательств-то у вас, конечно же, нет? – должно быть, из уважения к умственным способностям противника, Фердинанд опять перешёл на «вы», но голос его звучал снисходительно. Знал, что всё предусмотрел, и прямых улик против него быть не должно.
