– Знаю, дружище, – подтвердил я. – А также знаю, что рано или поздно каждое из них оправдает себя.
– Я вернулся в родной город, – продолжил он. – Не знал, чем заняться. И вдруг узнал, что племянник мой тоже готовится взойти на плаху. Тогда правил отец нынешнего эмира, суровый старикан, которому за каждым неосторожным словом мнилась измена. И я не мог ни на что повлиять. Мне дозволили только поговорить с ним. Каждый из нас способен вызвать человека на откровенность. Ты – лучше, я – хуже, и все-таки это мы умеем. Он был невиновен. И я не мог ему помочь. А может быть, испугался. Я ведь только вернулся, еще не знал пределов своих способностей. Боялся, что кто-то догадается, кто я такой. Все, что смог сделать для сына моего брата, – это вызваться быть его палачом. Ты ведь знаешь, с нашими знаниями и умениями мы можем отсечь голову так, что казнимый не почувствует даже мгновенной боли. Просто голова отделится от тела, и смерть придет как внезапный сон.
– Знаю, дружище.
– Вот тогда я и решил, что в нашем городе больше не будут казнить невиновных. Поступил на службу к эмиру. Конечно, мне это было несложно. Мы ведь знаем человеческое тело в совершенстве. Мы знаем, как причинить невыносимую боль и как избежать любой боли. Если разобраться, любой из нас – идеальный палач. Ты же знаешь это.
– Знаю, дружище.
– Старый эмир разбушевался. В те дни в застенки попали многие. Я старался успеть к каждому. Никто не догадывался, что настоящий допрос происходил накануне официального. Я беседовал с ними, просто садился напротив и беседовал. И они с готовностью выкладывали то, что готовы были унести с собой в могилу, не сказав даже под пытками. Ты же знаешь, это несложно.
– Знаю, дружище.
– А на следующий день, в зависимости от того, что я услышал накануне, человек либо сознавался под пытками, либо удивлялся, почему, несмотря на кровь и страшные раны, не чувствует никакой боли. Конечно, для меня было по силам как первое, так и второе. Ты же знаешь.
– Знаю, дружище. Меня удивляет – неужели те, кто присутствовал при допросе, не замечали, что человеку не больно?
– О, Искатель, они кричали. Кричали от страха больше, чем кричали бы от боли. Я объяснял им все накануне. Я не делал тайн из их судьбы. И те, кого я заставлял сознаваться, проклинали меня, а те, кого спасал, понимали: покажи они, что им не больно, – пытать будут уже по-настоящему. Ты же знаешь, мы можем быть убедительными.
– Знаю, дружище.
– Тот, кто заслуживал мук, получал их. Кто был обвинен несправедливо, благополучно спасался. Я сам врачевал их раны. Ты же знаешь, для таких, как мы, лекарское ремесло – это просто.
– Знаю, дружище.
– Ты осуждаешь меня? – спросил он, и во взгляде его страх смешался с надеждой.
– Я не сужу никого. Ты делал только то, что считал правильным. Те, кого ты спас, наверняка благословляют твое имя.
– А проклятия тех, кого убил, накапливаются тяжким грузом, – закончил он за меня.
– Ты посчитал себя вправе решать, но ведь ты – такой же человек, как прочие. Да, мы обладаем рядом способностей, которые простые люди ленятся в себе развить, но от этого мы не стали чем-то выше них. Ты присвоил право решать. Право решать за очень многих.
– И ты осуждаешь меня?
– Я не сужу никого.
– Но на моем месте ты так не поступил бы?
– Не поступил.
– Значит, все-таки осуждаешь.
– Это твои слова, не мои. – Я встал, направился к выходу, но вдруг обернулся и произнес: – Ты сам себя осуждаешь. Иначе наш разговор был бы другим. Ты хочешь, чтобы кто-то оправдал тебя, сказал, что ты поступил верно. Но я никого не сужу и не оправдываю. Я не могу присвоить себе права решать за тебя, прав ты или неправ.
– Прощай, Искатель, – грустно произнес он.
– До встречи, дружище. – Я улыбнулся. – До встречи. Я не оправдываю тебя, но и не осуждаю. Твой выбор – твое бремя. Я мог бы помочь тебе нести его, мог бы помочь избавиться, но быть утешителем твоей совести я не собираюсь, как не собираюсь терять друга. А потому не «прощай», а «до встречи».
– Да, я знал его. – Мой взгляд столкнулся с узким прищуром Ловца. – И когда ты назвал свое имя, я понял, кто ты. Палач рассказывал о своих братьях.
– А я знал тебя, да, знал, – закивал он. – Он рассказал о тебе перед тем, как уйти на войну.
– Что? На войну? – Это удивило меня. Палач никогда не отличался воинственностью.
– На нее самую. Три имперских полка углубились в пустыню. У них были проводники из купцов, которые часто ходили этим путем. Палач пошел вместе с армией эмира. Лекарем. Да, лекарем. Наверно, надоело отнимать жизни, решил спасти несколько. Их разбили. Палач вернулся в свой город, и там его нашла смерть.
– Как он погиб?
– Никто не знает. – Ловец развел руками. – Тело нашли в застенках. Там плаха была, на которой рубили головы тем, кого считали слишком опасными для публичной казни. Вот на этой плахе ему голову и отрубили. Да, отрубили его собственным топором. А после этого имперцы взяли город и сровняли его с землей. Так что, Искатель, нет больше караванных путей в славный Кхсар Фэй ар-Румал.
– Бред какой-то. – Я встряхнул головой. – Этого просто не может быть.
– Это имперцы, – убежденно заявил мой собеседник. – Да, они. Среди них хватает людей, знающих о нас, о наших способностях. Они прекрасно понимали, что Палач мог возглавить оборону, и тогда они не вошли бы в город. Имперцы убили его.
– Ловец, постой, не спеши. Подумай сам – кому это по силам? Даже для одного из нас это невыполнимая задача. Да и не станем мы убивать друг друга.
Нереальность происходящего давила на меня. Палач, единственный друг. Почему я не могу поверить в то, что его нет? Почему не могу представить его мертвым? Ведь, судя по рассказу Ловца, его не просто убили. Палач должен был сам положить голову на плаху. Один из нас мог бы его просто сдерживать, двое могли бы попробовать подвести к плахе, поставить на колени, но чтобы нанести удар, нужен третий. И это – при самом слабом сопротивлении. Если же Палач применит все, на что способен для выживания, троих будет явно маловато. И тут я понял, что просто не верю Ловцу. Нет, немного не так, я верю в то, что он считает Палача мертвым, но Ловец ошибается.
– Путей в Ксар нет? – Я рассмеялся. – Ловец, посуди сам, Империи нужно не просто разбить армию бедуинов. Она приходит всерьез и надолго. Наверняка остался гарнизон, и город снова восстановится, туда пойдут караваны, а с ними туда пойду и я. И знаешь, там я снова встречу Палача, потому что не мог он умереть.
– Но мои вести…
– Ты видел тело? – Я не дал ему возразить.
– Нет.
– Ты говорил с теми, кто видел?
– Нет, я прибыл, когда имперцы уже взяли город. Все свидетели погибли, вести пришли ко мне из четвертых, а то и пятых рук.
– И ты поверил? Ловец, я все понимаю, меня тоже сама весть сперва ошеломила настолько, что я утратил способность думать и сопоставлять.
– Нет, Искатель. Палач что-то чувствовал, – возбужденно забормотал мой собеседник. – Да, чувствовал. Он просил меня, если что-то случится с ним, найти тебя и рассказать все тебе.
Печально журчали струи воды фонтана. Мысли текли вяло. Может или не может быть? Скорби не было, потому что я не верил. Палач просто решил скрыться от всех. У нас сейчас такой жизненный этап, что иногда возникает желание уйти от всех, переосмыслить что-то в тишине.
– Он мог сказать все это специально, чтобы у тебя не возникло сомнений в его смерти. – Я произнес это тихо, потупив взор. – В гибель одного из нас поверить очень трудно. Он просто воспользовался вторжением имперцев, чтобы спрятаться от всех. Никто не будет искать того, кто уже мертв. Я не верю во всевозможные предчувствия. Я не верю в какую-либо опасность. Каждый из нас без труда замедлит биение своего сердца настолько, что его примут за мертвого. Посуди сам, враг на подступах к городу. У всех другие заботы. Будет ли кто-нибудь дотошно проверять, жив палач эмира или нет. А вскоре и проверять стало некому. И пошли слухи. Вот только боюсь, в них даже имперцы не поверили.
– Я запутался, Искатель. – Ловец качнул головой, словно сгоняя надоедливую муху. Нервным получился этот его жест. – Не буду называть это чутьем. Я был там, я говорил с людьми, бродил по руинам города – и почему-то поверил, что Палача больше нет. Это – не какое-то мистическое предчувствие. Это – вывод, который мой разум сделал из доставшихся ему крупиц информации. Да, крупиц, но зачастую их мне хватает. Я могу отыскать любого человека в этом мире. А вот Палача не смог. И это заставляет меня поверить в его смерть.
– Нет, Ловец, для меня это значит, что он прячется лучше, чем ты ищешь.
Я говорил правильные слова, разумные слова, единственно верные, но что-то в глубине разума скреблось, словно паскудный котенок. Предчувствие, затопившее меня до того, как Ловец сообщил свою новость, никуда не ушло. Оно было разбито в пух и прах железными аргументами, оно не сумело перерасти в чувство потери, но заупрямилось и не ушло насовсем, затаилось, словно хищник, ожидающий своего часа.
