Наконец, зашуршал сворачиваемый свиток. Мальчишка принял письмо и заложил в длинный чехол красного халифского шелка.
– Иди.
Отползая задом вперед и кланяясь до полу, юный невольник слез с возвышения, припал к ступеньке и быстро попятился в двери. Мыньци услышал, как за его спиной забряцал доспех стражников и скрипнули деревянные створки.
– Мой повелитель желает знать, справедлива ли цена, назначаемая за товары торговыми людьми из Нанкина. За мех соболя из долин Согоха они просят вдвое большую цену, чем за мех соболя из урочищ Хумшигира.
Мыньци почувствовал, как по его лбу скатываются капли пота. Он ведь предупреждал их, предупреждал. Но они рассмеялись ему в лицо – мол, откуда ашшаритам знать, да у них, к тому же, денег куры не клюют.
– Сегодня мои воины привезли в крепость Галдан-хана, наймана из Мау-Ундур. Ты возил товары в его улус и можешь его опознать. Тебя проводят в подземелье, и ты скажешь моим дознавателям, действительно ли этот человек – Галдан-хан. Далее. Ты нарисуешь стены и расскажешь об укреплениях Мурэна. Больше всего меня интересует, как в город поступает вода.
Ветер бросил в ставни горсть песка – поднимался секущий ночной вихрь, прилетающий из каменистых песков на берегах Балхаша.
– Я разрешаю тебе поднять голову. Приблизься.
Ловко поливая водой песок, Мыньци вылепил кольцо внешних укреплений, внутренний двор крепости и круглую главную башню. И пальцем разделил влажный валик земли, проделывая, одни за другими, ворота: Торговые, Северные и Сайгачьи – в них, спасаясь от весенних пожаров, забежал сайгак из степей, и с тех пор их так и стали называть. А потом подумал, вздохнул и ткнул тростинкой – в площадь перед воротами. Это большой колодец. И пометил чертеж еще четыре раза – еще колодцы, один прямо в цитадели.
Мыньци вздохнул еще раз – в городе жили родственники его второй жены, он взял ее три года назад у богатого уруута. Тесть имел в Мурэне дом – но ставил, как и всякий джунгар, в его просторном дворе юрту.
Помянув в душе богиню милосердия, ханец прочертил тонкую линию от изгиба берега озера к выпуклому боку городской стены – туда, где под нее уходил прорытый от Балхаша канал.
Проделав все это, Мыньци снова почтительно припал к полу. В ночном мраке за окном свистело и билось в дерево ставен, трещал фитилек в лампах. Наконец мягкий нечеловеческий голос прошелестел:
– Говори.
И Мыньци принялся описывать свой тщательный и подробный чертеж.
Грохоча каблуками и звеня перевязями, Саид с двумя сотниками топали вверх по ступеням. На последней площадке с пола поднялись два здоровенных айяра-дейлемита в овчинных тулупах. Кроме них, у дверей стояли, скрестив копья, молодые десятники из тюрок. Саид, как и все остальные ханаттани, поглядывал на «кочевничье потомство», оттопырив губу, – «эй, ты, от тебя воняет кумысом!» Но ничего не поделаешь: в последние десять лет торговля с югом захирела, и рабов для гвардии приходилось закупать в западных степях, в стойбищах кипчаков и найманов.
Завидев своего каида, юноши стукнули копьями в пол – так по уставу полагалось приветствовать тысячника. Саид кивнул в ответ. И посмотрел на айяра – мол, что там?
– Купца допрашивает, – мотнул патлатой головой тот.
И тут Саид почувствовал, что мелкие, уложенные лесенкой кирпичи пола пошли знойным маревом. В виски стрельнуло болью, и в голове прозвучало:
…ты думаешь о чем угодно, кроме как о деле. Пока ты не научишься дисциплине мысли, тебе каждый раз будет так же больно. Я не могу дозваться мягко, Саид, поэтому мне приходится привлекать твое бегающее, как сайгак, внимание болью. Войди. Остальные пусть ждут тебя снаружи.
Двери резко распахнулась сами собой. Тегин с Бегенчем, у которых за спиной заскрипели и треснули об стены толстые створки, вздрогнули, но держались молодцами: не оглянулись, не говоря уж о том, что не побросали копья и не побежали прочь.
Саид приказывал бить палками всех, кто никак не мог взять в толк простой вещи: господин Ястреб может приказать предмету передвинуться. А он, Саид, может приказать воину не обращать на это внимания. Распахивающиеся и закрывающиеся без помощи человеческих рук двери и окна, звучащий внутри головы мягкий вкрадчивый голос, странные звуки, доносящиеся из башни в безлунные ночи, – такова жизнь тех, кто служит господину Ястребу. И это не повод падать на колени, поминая имена Всевышнего. Или бросать оружие и расстилать молитвенный коврик, пытаясь сотворить молитву, отгоняющую нечисть. За упоминание Имени всуе господин Ястреб приказывал урезать языки. Саид, на свой страх и риск, исполнял приказ в точности, только если оплошность совершалась в присутствии сейида. Тем же, кто не справлялся с неумеренной болтливостью не на глазах у господина, он милостиво приказывал дать сто палок. За пять лет, что они провели в джунгарских степях, его тысяча научилась держать язык за зубами.
– Подойди ближе.
На полу перед блюдом с песком – сейчас оно было сплошь изрисовано и заставлено смешными песочными замками – дрожал коленопреклоненный ханец. Черная косичка колбаской лежала вдоль спины; желтые ладошки купец спрятал в длиннющие рукава зимнего ватного халата.
Приблизившись к ханьцу вплотную, Саид услышал, как у того стучат зубы. Впрочем, юноша его прекрасно понимал: детские замки на песке через некоторое время обернутся ночным штурмом и страшным пожаром, в котором будут метаться и голосить люди.
Мурэн, ставка мятежного хана Дэрбэна, сына Сенгэ, был обречен. Отца бунтовщика они выловили еще четыре года назад – после изматывающей охоты в сухих восточных степях, постепенно переходящих в каменистую охряную пустыню. Кочевники укрывали своего предводителя – несмотря на казни заложников и поголовное истребление непокорных становищ. Господин Ястреб вызвал к себе брата мятежника, Араган-хана, с младшими детьми – четверо уже находились в столице, но за два года, прошедшие со времени заключения мира с джунгарами, подросло еще несколько. Мальчика и двух девочек отправили в подвалы цитадели Фейсалы, а самийа получил косичку черных жестких волос: будучи еще детьми, братья Араган и Сенгэ обменялись прядями в знак вечной верности и ради заключения обета нерушимой дружбы.
Через месяц ханаттани удалось выследить Сенгэ-хана – заполучив волосы человека, нерегиль уже не сбивался со следа и неуклонно преследовал врага, подобно выносливой росомахе. Мятежника схватили, привезли в Дархан живым и казнили при большом стечении народа. Детей Арагана из Фейсалы отправили в столицу, а сам хан – со всеми сыновьями, женами и ближними воинами – должен был стоять и смотреть, как умирает его брат. Младших сыновей Сенгэ пощадили и отвезли в столицу – в дополнение к двоим братьям и трем сестрам, которых уже давно держали во дворах Дворца пажей, предназначавшегося для заложников. Их помиловали по малолетству и заступничеству великой госпожи. Но эта милость обернулась только худшей бедой.
Дэрбэн был в числе тех четырех мальчишек, что под стражей увезли в Мадинат-аль-Заура. В прошлом году ему исполнилось шестнадцать, и он сумел бежать из столицы в родные степи. На священной для джунгар горе Баргутай он торжественно отрекся от ашшаритской веры и поклялся отомстить за отца – и за рабство своего народа. Вокруг него сплотились десятки тысяч людей – родственники матери и все уцелевшие нойоны отца. Этой зимой пять улусов отказались выплатить дань и дать заложников, кочевники разбили два ашшаритских каравана и разграбили четыре ханьских. А самое главное, по весне джунгары напали на усадьбы в полосе ничейной земли.
Кипя на медленном огне черной ярости, нерегиль теперь ждал удобного времени, чтобы наказать клятвопреступников. Всех братьев и сестер Дэрбэна, живших заложниками в столице, казнили еще зимой – на этот раз им уже ничего не могло помочь. Араган-хан в знак покорности и преданности выдал всех мятежников, пытавшихся искать убежища в его кочевьях. Поэтому сторонники Дэрбэна постепенно стягивались к Мурэну – говорили, что вокруг города кочует не менее ста тысяч семей.
Тем не менее найманский князь Галдан – гроза караванов и ашшаритских пограничных поселений – никуда не двинулся и долго держался в своих владениях в горах Мау-Ундур. Господин Ястреб выбил его оттуда, но мятежнику удалось бежать – верный нукер отдал ему своего коня взамен раненого. А неделю назад ханьские купцы принесли жалобу: Галдан встал у Красного тальника на реке Эдзин-гол и не дает проходу караванам. С кого-то он взял дань, а вот этим ханьцам не повезло: найманы разграбили товары, отобрали всех женщин и рабов, а самих купцов посадили задом наперед на худых лошаденок и плетями погнали прочь.
Теперь Саид со своей тысячей южан возвращался из похода к Эдзин-голу. С ними еще ходил тумен Араганова сына Сангума – чистокровные джунгары недолюбливали найманов, считая тех подлым и продажным племенем. Саид отдал союзникам всех пленных и всю добычу. Исключая, конечно, Галдана и его сыновей. И ханьский бесценный расшитый шелк.
