– Рудольф выжал наших дам досуха. – Мать проследила взглядом за ночной бабочкой. – Больше всего его занимает Октавианская резня… Карты не развернуты, значит, ты думал не о войне? Тогда о чем?
– Сперва о Рудольфе, потом о Сильвестре. Ты еще не писала о драконах, которых слишком многие хотят убить и иногда убивают? Только хуже всего, когда дракон, всех сожрав, издыхает без посторонней помощи, причем неожиданно для себя самого…
– Или не издыхает, но, разучившись летать, загораживает молодняку выход из пещеры? Ли… Тот же Бертрам понял, что никогда больше не сможет ходить, и пережил это. Он не шарахнется ни от какой правды, даже самой дикой. И я тоже.
– Я знаю. Иначе я говорил бы с тобой о ночных бабочках.
– Не надо. Я и дневных-то не очень люблю. Из-за Гектора – негодник показывал мне бабочек без крыльев и говорил, что это ядовитые тараканы. Ты уже понял, где ошибся Вольфганг?
– Я понял, что́ бы на месте фок Варзов делал я, но к чему это привело бы, никто никогда не узнает. В любом случае, сейчас не до того.
– Но ты пока не собираешься стрелять в Рудольфа?
– Это терпит. По крайней мере, до возвращения Уилера и появления послов, но завтра грядет новый разговор. Боюсь, спрятаться за женщин второй раз мне не удастся.
– Так ты за нас прятался?
– Я хотел, чтобы он вас выслушал спокойно. Ты не собираешься писать Бертраму и дядюшке Рафиано?
– Собираюсь. Что именно?
– То, с чем будешь согласна. Представь, что я – Левий.
– Тебе придется пригнуться и сварить шадди с корицей.
– Лучше я наберу тебе цветов.
– Левий этого не делал, но набери.
Ночь и луна делали колокольчики серебряными, только им не хватало черни. Лионель огляделся и взялся за служившую бордюром варастийскую траву. Она резалась не хуже осоки, зато темные росчерки превратили охапку в букет.
– Ты умеешь срезать цветы…
– Я часто помогал Катарине по утрам. Она предпочитала украшать столовую и будуар сама.
– Кто из вас узнавал больше?
– Цветы.
– А ведь есть счастливцы, что собирают колокольчики и гуляют под луной просто так… Те, кто уже никогда ничего не соберет, тоже есть. Были… Тебе жаль Марианну?
– Конечно.
– Значит, не больше, чем других. Что ты надумал?
– Что Эйнрехт и Оллария больны одной чумой, но если б заболевали все, вразумлять Рудольфа было бы уже незачем. Те, кого гнало вон из Олларии, в большинстве своем не просто здоровы, они чуют нечто скверное и не желают иметь с ним дела. Ты говорила о поездке Эпинэ, да и сама видела заколоченные дома, но чтобы все бросить и заставить домочадцев уйти, нужен характер. Я прочел записки этого Шабли… Теперь не проверить, но я почти уверен, что его зять-перчаточник ушел.
– И будь его семья цела, увел бы и ее?
– Вот именно. Я правильно понял, что первым взбеленилось пришлое ворье, потом – церковники и лишь затем пошло по всему городу?
– Ты видишь в этом какой-то смысл?
– Пытаюсь. Если судить по Шабли, зараза липнет к тем, кого обычно сдерживает страх, но преступнику, чтоб обнаглеть, нужно меньше, чем добропорядочному мэтру. Часть страха он перешагнул, когда брался за свое ремесло. Ворью требовалось лишь выползти днем и замахнуться на местных. С церковниками сложнее… Они оказались слишком близко к зелени, которая до поры до времени оставалась в пределах Нохи. Эта дрянь па́рила, как болото в жару, город дышал ядом, но плескались в нем только церковники. Не подвластными злу ангелами оказались далеко не все… Очень надеюсь, что в наших северных армиях доля ублюдков если и больше, то ненамного.
– Ты уже решил, что с ними делать?
– Возможно. Я жду Уилера…
– А зараза, как мы убедились в Фарне, уже за Кольцом.
– Среди беженцев не могло не оказаться трусов, тех, кто привык сидеть под каблуком. Мужа, жены, родителей, хозяина… Они несут чуму, но сами, пока не окажутся в стае, будут по привычке слушаться и помалкивать. Управляющий Маркуса посидел с таким в трактире и отправился домой. Не попадись поганцу одинокая девушка да еще самой опасной для него внешности, он походил бы на человека, пока не глотнул еще или не оказался среди таких же уродов.
– Левий с Бертрамом должны это понять и без наших писем. Разве что отослать им духовные красоты Шабли…
– Левий поймет наверняка, ведь он идет с беженцами, но есть и другая опасность. Я имею в виду Эйнрехт, хотя в Паоне и Гарикане дела могут идти не лучше… В любом случае, есть две возможности. Первая: вся окрестная сволочь бросится кто в Олларию, кто в Эйнрехт…
– Так ты боишься, что их соберется слишком много и оттуда… вылетит рой, которому нужно где-то осесть?
– О таком я не думал… Спасибо. Это третья вероятность, хуже первой, но лучше второй. Мама, а что, если Эйнрехт и Оллария почуют друг друга? То есть не друг друга, а то, что тянуло толпу в Ноху, невзирая на мушкеты Левия? Что, если жажда новой зелени соединится с вечной дриксенской ненасытностью и желаньем переиграть Двадцатилетнюю? Что, если свой Марге отыщется и в Олларии? Генералов там вроде бы не осталось, но вспомни первых Колиньяров, Валмонов, Манриков… Что, если наших очумевших понесет навстречу эйнрехтским и по дороге к ним пристанут те, кто до поры до времени тихо сидит по гарнизонам? Тогда Придда и Марагона оказываются между двух огней…
– Ли, – мать поднесла к лицу колокольчики, словно защищаясь, – ты меня напугал. Я не думала, что мне может стать так страшно… Ты не можешь меня успокоить? Только без вранья.
– Попробую. Подумай, что бы было, дотяни до сего дня Люра с его Резервной армией, Манрик с Колиньярами, переставший трястись за свою шкуру Штанцлер, Айнсмеллер и прочая сволочь. Нам повезло, что множество подонков успело явить себя во всей красе и отправиться в Закат прежде, чем за ними пошли позабывшие страх толпы. Оставшееся отребье – не больше трети того, что могло бы на нас навалиться, но это тыл…
– Ты боишься «вождя всех варитов»?
– Да. Фридрих, став регентом, принялся набирать армию, и вербовщики сгоняли добычу в Эйнрехт, в самую зелень. Если судить по церковникам Левия, заразу подхватит не меньше четверти солдат, с Талигом же воевать хотят все, иначе зачем бы они надевали мундиры. Это не те гвардейцы, которых я дважды бил, это почти гаунау, и их теперь больше, чем было до того, как Готфрид распустил часть полков. Марге, чтобы избежать участи Неистового, придется пустить эту ораву в дело. Если самозваный «вождь всех варитов» получит отпор от Штарквиндов и Зильбершванфлоссе, он схватится с ними, если вариты в самом деле объединятся, я вижу для Марге один путь: отомстить за Хексберг и захватить Марагону, положив при этом как можно больше очумевших союзников. В худшем для нас случае дриксы заявятся месяца через два с половиной…
– Что ж… – Мать так и смотрела поверх цветов, почти юная в свете луны, и Ли понял – он пойдет на все, но второй раз до нее не доберутся! – Что ж, будем ждать Уилера, а пока попробуем объяснить Рудольфу то, что понял маркграф.
– Мама, сейчас главное вправить мозги даже не Рудольфу – Бруно.
Глава 2
Талиг. Франциск-Вельде
400 год К. С. 4-й день Осенних Скал
Мэллит приснился пояс невесты, зеленый, украшенный жемчугом четырех цветов. С привычной обреченностью девушка подняла руки, позволяя старшей сестре приложить его к своей талии, и сестра возблагодарила луну – концы не сходились! Не веря, но желая поверить, Мэллит с поясом в руках бросилась к зеркалу и замерла, потому что голову отражения обвивали толстые светлые косы.
– Барышня… Барышня… вы ж разбудить просили.
Девушка вздрогнула и села в постели. Светало, ночь, уходя, забрала родной дом, зеркало, пояс… Гоганни поднесла руку к голове – волосы были все так же коротки.
– Барышня, все готово, только вас и ждем.
– Спасибо… Анни.
Хороший сон ведет за собой хороший день, а увидеть себя красивой – вернуть потерянные ценности, но Мэллит не теряла ничего, кроме сердца. Только потерять, бросить, сжечь лучше, чем обменять на шестнадцать чужих смертей… Девушка отбросила сшитое из множества лоскутков одеяло и торопливо оделась, готовясь встать к жаровне. Сегодня завтрак приготовит она, и только она! Роскошная не чувствует «Миг Цыпленка», когда птицу надо отнять у огня. В здешних краях этого не чувствует никто.
Натертые с вечера специями и солью куры покорились дочери Жаймиоля, даже отец отца, и тот не отыскал бы больше трех и одного недостатка, а ведь обычно он находил не менее дюжины. Когда нареченный Куртом отказался от хлеба, не желая перебивать вкус, Мэллит шепотом возблагодарила луну.
– Теперь я знаю, чем кормят в Рассвете, – сказал муж роскошной, когда блюдо опустело. – Дорогая, прости… То, что мы кушали позавчера, было чудесно, но это – колдовство!
– Мелхен прячет от меня свой секрет, – улыбнулась нареченная Юлианой, но Мэллит не хотела, чтобы так шутили.
