Елизавета Дворецкая
Янтарные глаза леса
В новолуние месяца листопада Светловою исполнилось семь лет, и жизнь его резко изменилась. Он был единственным ребенком речевинского князя Велемога. Надеясь на появление в будущем других детей, Велемог рассчитывал пока на одного Светловоя и на нем одном сосредоточил все свои надежды. Высокий для своих лет, крепкий и сообразительный, живой и веселый, привязчивый и добрый, сын радовал сердца родителей. Лицом он походил на мать, голубоглазую княгиню Жизнеславу, и любил ее больше всех на свете. Но после новолуния, с которого ему пошел восьмой год, Светловою пришлось покинуть свою уютную горенку возле материнской спальни. Теперь ему отвели другую горницу, и вместо няньки с ним делил ее дядька-воспитатель Кремень, бывший сотник Велемоговой дружины.
Большая часть дня у мальчика теперь посвящалась занятиям. Кремень стал учить его понимать и чертить на восковой дощечке резы, деревянный меч сменился стальным и по-настоящему тяжелым, хотя и незаточенным. То, что раньше было увлекательной игрой, теперь стало трудной наукой.
Все дальше уходило теплое лето, а вместе с ним и память о приволье детства. Семилетний мальчик не мог полностью осознать важности и необратимости перемены, но наступающие холода стали для него стеной, отделившей беспечальное прошлое от настоящего, полного нелегких забот.
– Ничего не поделаешь, соколенок мой! – утешала его мать. – Ты князем родился, а князю не до забав, не до беготни пустой. Он все племя на плечах держит, обо всех думает, от имени всех с богами речи ведет. На отца посмотри – он все дни в делах проводит.
Светловой очень хотел быть похожим на отца и крепился, сдерживал тоскливое «не хочу-у-у!», когда кормилец приходил за ним и уводил от матери к луку и стрелам или костяному писалу и восковой дощечке. Шагая вслед за Кременем по гульбищу, Светловой отчаянно хмурился, стараясь сдержать слезы. Он уже не маленький, чтобы плакать!
– Привыкай, родной мой! – говорила ему княгиня Жизнеслава. – Вот исполнится тебе двенадцать – отец и в походы станет тебя брать, а в походах он по полугоду бывает, а то и больше. Придется тебе без меня обходиться.
Княгиня старалась говорить бодро, но Светловой угадывал грусть в ее глазах и в голосе. И сознание того, что матери тоже тяжело без сына, еще сильнее давило на сердце.
Каждое утро Светловой старался проснуться раньше Кременя, торопливо одевался – сам, как положено взрослому, – и тихонько пробирался к матери, чтобы первым разбудить ее и немного побыть с ней, рассказать, что видел во сне. Часто княгиня и Светловой вдвоем выходили на заре на забороло детинца, куда вел переход прямо с гульбища княжеских горниц, и с высоты смотрели, как Хорт вывозит на свод Среднего Неба солнечную колесницу. Но в земной мир шла осень, Среднее Небо все чаще бывало затянуто серыми тучами, и Дажьбожий белый свет едва-едва пробивался сквозь равномерно унылую пелену. И рассвет толком не успевал наступить, а уже скрипели плахи заборола под тяжестью шагов: Кремень шел за княжичем.
На забороле Светловой встретил первый снег. В пронзительно холодном утреннем воздухе летели белые крупинки, мелкие, легкие, еще чужие в желто-буром мире осени. На подставленной ладони они были почти неощутимы, но лицо покалывали невидимые холодные иголочки.
– Ой, мама, что это? – в недоумении спросил Светловой, глядя на свою ладонь, где мгновенно таяли белые крупинки, затем поднимая глаза к серому небосклону. – Неужели уже снег? Неужели зима? Почему так рано?
Ему казалось, что зима придет не скоро – ведь только что отшумели веселые жатвенные торги. Он еще не знал, что во взрослой жизни время идет быстрее и незаметнее.
– Да, вот уже и зима пришла, светик мой! – Княгиня Жизнеслава ласково положила руку ему на голову, погладила мягкие золотистые кудряшки. – А ты без шапки выскочил. Застудишься, пойдем-ка в палаты.
– Нет, нет, не пойдем! – Светловой вцепился в руку матери. Для него возвращение в терем связывалось с Кременем и мудреными науками. – Мне не холодно вовсе. Мама, ну зачем только зима бывает? Вовсе бы ее не было!
– Как же – не было бы! – Княгиня покачала головой. – Ты каждый день как набегаешься, так тебе спать хочется. Вот и земле-матушке, и Ладе Светлой, и Яриле, и Дажьбогу отдохнуть нужно. Для того и зима – сон земли и жизнетворящих богов.
– А откуда она берется?
– Посмотри туда. – Княгиня положила руку на плечо мальчику и показала на полуночь. – Оттуда Зимерзла едет. Приглядись получше и увидишь ее. Сани ее везут белые волки, в глазах у них льдинки сверкают, а из-под лап снег сыплется. Где они по небу пройдут, там по земле на санях ехать можно. Вот погоди – скоро кататься будем.
– А она какая, Зимерзла? – спросил Светловой, вглядываясь в серую пелену, затянувшую небо.
Белые крупинки снега садились ему на ресницы, лезли в глаза, мешали смотреть, и приходилось заслонять лицо ладонью. Голова и руки у Светловоя стали мерзнуть, но он не хотел в этом сознаваться. Невидимая старуха-зима была уже где-то поблизости, ее холодные цепкие пальцы проникали под кожух, щекотали, обрызгивая все тело зябкой дрожью, пощипывали нос и уши. А что еще будет в студен и просинец, когда на помощь Зимерзле придут ее сыновья Снеговолок и Костяник, свирепые зимние духи, способные застудить все живое насмерть!
– Она сама вся седая, в волосах ее метель прячется, в рукавах шубы снег родится, – рассказывала княгиня, прижав голову сына к своему боку и рукавами шубы укрывая его от падающих снежинок. – Сама она горбатая, злая, жадная. Ей бы весь белый свет снегом засыпать, все реки навек сковать, всех людей-зверей заморозить! Она самой Морене родная сестра. От них да еще от Мары и Морока вся тьма на земле, весь холод, болезни и смерть сама.
– А кабы не они – не было бы зимы? – приглушенно из-под материнского рукава спросил Светловой. Теперь он почти ничего не видел, только кусочек серого неба, но не спешил высвобождаться: так ему было хорошо и уютно под руками матери. – И смерти не было бы? Люди бы не умирали? Никогда-никогда?
– Видно, так, – согласилась княгиня. – Да только Зимерзла и Морена сильны. Никому еще их одолеть не удавалось.
– А я одолею! – воскликнул Светловой и даже высунулся из-под теплого собольего рукава, чтобы посмотреть в лицо матери. Щеки его разрумянились от холода, на кончике розового носа повисла прозрачная капля, а голубые ясные глаза полны были отчаянной решимости. – Я одолею! Убью Зимерзлу, чтобы всегда лето было!
Княгиня Жизнеслава ласково усмехнулась и снова прижала голову сына к себе. Обняв мать обеими руками, Светловой уже представил себе вечное лето, нескончаемое тепло, зелень лугов и лесов, теплый душистый ветер, радостную улыбку на лице у матери. Как это было бы хорошо!
