Наталья Авербух - Последний из Рода

Когда мы начали писать этот роман, я была уверена, что ничего хорошего из этого не выйдет. Слишком уж мы с Натальей разные. Теперь же, читая, я уже не могу сказать, что написала она, а что — я. Так что мы сработались. Надеюсь, что читать о приключениях наших героев окажется так же интересно, как их описывать.

Что мы обязательно сработаемся, стало ясно уже на второй день совместной работы, когда, разделённые многими километрами, мы с Валерией принялись вносить одни и те же предложения по сюжету, то ли угадывая мысли друг друга, то ли нам в голову приходили одни и те же идеи. Конечно, без трудностей не обошлось, герои не всегда соглашались с предложениями авторов, но в целом работа оказалась захватывающей.

Ткачиха лежала в своем гамаке и с легкой улыбкой наблюдала за тем, как там, в смертных землях, штурмуют Великий Град. Били катапульты, летели со стен горящие стрелы. Но Город падет — Ткачиха это знала. Она уже переплела нити, что стали основой этому. И она ждала… Трещали под напором тарана дубовые ворота, свистели шмели-стрелы, полыхало ало-золотое пламя, раздирая осеннюю ночь. А с неба падал первый снег — нежный, легкий, чистый, словно перья придуманных смертными ангелов. Огонь, снег и ночь. И кровь. И сталь. И смерть.

Это станет ее шедевром. Давно она не сплетала воедино столько нитей, давно не обрывала столько судеб. И еще долго она не создаст ничего равного — еще три мира, или четыре…

Но вот что-то насторожило ее. Синеволосая Княгиня приподнялась в своем гамаке и повнимательней рассмотрела переплетение…

И выругалась…

Темноволосый офицер с суровым, обветренным, украшенным широкими рублеными шрамами лицом, вскочил на коня. Привстал в стременах, оглядывая своих людей.

— Открыть ворота! — гаркнул он хрипло.

Его команду не успели выполнить: в этот миг ворота рухнули, все же не выдержав очередного удара тарана. А навстречу бросившимся в город врагам вылетел отряд конницы: в алых мундирах с золотыми галунами, с острыми саблями наголо, с безумием в глазах и надрывным криком-стоном:

— Победа иль смерть!

А он впереди всех. В папахе, при орденах, с белым лицом и смертью во взгляде. Чужой смертью. Свою он уже встретил. И принял.

— Победа! — рычит он, а на губах выступает желтая пена, словно у зверя раненого, загнанного охотниками в угол. — Победа иль смерть!

И его сабля обагряется кровью, брызги расцвечивают его белую кожу. Он скоро весь покроется ею. Не своей — чужой. Словно заговоренный, он сражается в самой гуще, но ни один удар его не настигает. Снег, пламя и кровь — он жаждет их, он сливается, становится ими. Уже не человек, еще не дух.

И вьется в руках следующего за ним молодого, безусого вестового флаг: алый ворон на черном фоне. И ржет под ним злобно черный конь.

— Победа!

И подхватывают за ним десятки голосов:

— Или смерть!

И мир катится в Хаос. Они все выходят из-за стен павшего города, навстречу смешавшимся врагам. Мужчины, женщины, дети. Они, словно околдованные, безумцы, бросаются вперед, на мечи. Гибнут, идут по трупам, не замечают ран, и кричат:

— Или смерть! Смерть! Смерть!

И ночь стонет, и пламя принимает их: людей покоренного, но выбравшего смерть, а не рабство, города. И враги отступают. Полыхают катапульты, падают, хрипят с пеной у рта кони алых гвардейцев. А они даже в смерти продолжают сражаться. Пламя сдирает с них плоть, пламя дает им новые тела. И загораются в пустых глазницах огоньки, и встают они, и идут…

Воины. Вечные Воины. Огненные Воины. Души Осеннего Огня.

Не важно, кем они были до: гвардейцами, торговцами, нищими…

Они сделали выбор.

Они предпочли смерть рабству. Они умерли, сражаясь…

Она стоит на одной из стен, окруженная пламенем, и смеется. И не важно, что сегодня — не ее день, не ее сила. Они призвали ее, они отдались ей: весь город. Все. До единого. Мужчины, женщины и дети. Теперь они — ее. Она в своем праве…

Ткачиха резко дернула одну из оставшихся нитей.

— Он испортил мой узор… — пожаловалась она пустоте. — Это он открыл путь Осеннему Огню, он выпустил его.

Пустота молчала.

— Он виноват. Он посмел противиться мне.

Тишина…

Ткачиха дернула нить. Еще одну, еще…. Еще и еще. Обрывки она бросала во тьму. Еще и еще и еще. Рыча, поминая Стихии и Хаос и Князей. И твердя его имя. Проклиная.

— Тиан Берсерк! Будь ты проклят, Тиан Берсерк! Пусть Хаос тебя сожрет, Тиан Берсерк!

Успокоившись, она вернулась в свой гамак, с ужасом разглядывая узор, испорченный, изорванный ею же самой…

— Он виноват, — уже спокойней произнесла она. И он ответит… — Нара! Поди-ка сюда!

— Да, Великая, — юная девушка в зеленом платье, с покрасневшими от слез глазами, опустилась на одно колено, прикладывая руку с длинными, тонкими пальцами к груди. Ткачиха поморщилась — эта всегда ее раздражала.

— Я нашла тебе Род. — Ткачиха выбрала из пучка нитей одну и протянула ее девушке.

— Я принимаю его, Великая Эйш-тан.

— Запомни, Нара, ты жива, пока жив твой Род. Храни его…

Она вновь поклонилась и исчезла.

Ткачиха довольно улыбнулась. Пусть это мелочно, но…

Тиан Берсерк ушел в Осенний Огнь, но далеко, за тысячи миль, в чреве деревенской девушки уже проросло его семя.

Его сын. Сын, который положит начало Великому Роду. Роду Берсерков.

Роду, хранить который будет баньши.

Самая неуклюжая и глупая из рода баньши.

Самая бесполезная…

Это ли не высшая справедливость?

Его не нашли, если бы не я. Я сидела с ним до последнего вздоха, а умирал он тяжело, долго. Старик: дряхлый и никчемный, никому не нужный старикашка. Натужно хрипя, он бормотал, звал, просил прощения — впервые в своей долгой жизни он просил прощения. У сестры, у отца, у матери и деда… Его мутные, ставшие к старости серыми, глаза были полны боли. Он не раскаялся. Он боялся. Поэтому я не жалела его.

Я не любила его — ненавидела. Он и его сестра — последние потомки когда-то многочисленного Великого Рода. И это он виноват, что Тарина так и осталась одинокой, никому не нужной старой девой, живущей при братце на положении рабыни, вынужденной удовлетворять все его прихоти. Она раньше брата появилась на свет, раньше и покинула. Из-за него я никогда не смеюсь, не улыбаюсь. Моя спина согнута, лицо изрезали глубокие морщины, волосы белее луни, а глаза выцвели. Она была последней девушкой в роду. Последней, умершей в девичестве. Другие жили так давно, что я забыла их облик. Молодые, полные жизни и смеха. От чего они умирали? Приходило злое поветрие, враги или несчастная любовь? Они были молоды и красивы… но я забыла их.