Часть первая
Конец лета
1
'Худо мне… — подумал Шут, пытаясь поднять тяжелую голову, — ох, худо…
На том месте, где только что лежала его щека, примятая подушка оказалась такой горячей, что в пору было испугаться и срочно бежать за лекарем — благо их при дворе аж трое. Но бежать-то Шут никуда и не мог…
Он не вставал с постели уже третий день. Вокруг потемневшей от старости дубовой кровати, укрытой под складками балдахина, всюду валялись комки носовых платков, грязные чашки, корки от апельсинов и другой менее заметный мусор.
Шут знал, что ужасно бледен. Что под глазами у него синяки. И что лицо в сумеречном утреннем свете, едва проникающем через полузадернутые портьеры, больше походит на маску для карнавала чудищ, который так любит городская ребятня. Эта пугающая маска отражалась в зеркале, когда он пытался привстать, жаркими дрожащими руками хватался за бутыль с вином… В последний раз у него не хватило сил поставить ее на столик у изголовья, и кое-как закрытая, она закатилась под кровать.
Под одеялом было жарко… слишком жарко… Спасаясь от озноба, он натянул липкую, уже насквозь мокрую простыню. Небрежно переброшенная через грудь, она то поднималась, то опадала в такт неровному дыханию. Случись какой-нибудь из фрейлин оказаться теперь рядом с Шутом, спектакль вышел бы знатный… Барышни наверняка бы трагично заявили, что глядеть на господина Патрика без слез невозможно. Однако в эту комнату они никогда не ходили, так что и плакать над Шутом было некому. Настолько некому, что он всерьез начал опасаться, как бы и впрямь не уснуть в одночасье насовсем… Поначалу мысли о смерти, конечно, были только игрой ума: Шут, которому едва ли сравнялось два с половиной десятка лет, помирать вовсе не собирался… Но простыни с каждым часом становились все горячей, и все трудней было поднимать налитые жаром веки, не говоря уже о том, чтобы попытаться встать… А сигнальная веревочка для слуг, оборвалась еще вчера, когда он попробовал ее дернуть…
Услышав робкий стук, Шут, словно со дна омута, медленно выплыл в реальность и отрешенно подумал, что тихая одинокая смерть на сей раз отменяется.
— Войдите… — он не был уверен, что этот хрип можно расслышать, однако крепкая дубовая дверь медленно со скрипом отворилась.
'Служанка, наверное', - подумал Шут, но повел себя так, точно к нему в гости пожаловал долгожданный друг. Сделав вид, будто тяжелый недуг — лишь часть какой-то новой роли, он все-таки отнял тяжелую голову от подушки и, с трудом приподнявшись, нашел в себе силы улыбнуться. А потом приветливо помахал вялой ладошкой своей посетительнице, которая действительно оказалась служанкой — худенькой, невзрачной и испуганной.
Напрасные усилия.
Девушка, как и все горничные, одетая в скромное серое платье с белым передником, глядела на него загнанной мышью и, похоже, готова была выскочить обратно за дверь в любой миг. Едва взглянув на ее личико, обрамленное рюшами чепца, Шут догадался, что по своей воле она никогда бы не зашла к нему в комнату. Вероятно, таково было поручение старшей горничной, которая, несмотря на все протесты, периодически пыталась бороться с беспорядком в покоях господина Патрика.
'Вот она, твоя репутация', - подумал он, когда служаночка боком скользнула в дальний от кровати угол и суетливо стала сгребать в корзинку все то, что по ее мнению подлежало выбросу. Бутылки из под вина, огрызки, корки… По мере приближения к источнику беспорядка, движения девушки становились все более неловкими, и все чаще она роняла сопливые Шутовы платки мимо корзинки. Молоденькая горничная первый раз оказалась в этой странной комнате, где полумрак таил разные непонятные предметы, и было совсем мало подобающей господам мебели — лишь высокая кровать под тяжелым багровым балдахином, громоздкий платяной шкаф, сундук, да пошарпанный стол с парой кресел из разных наборов. Ни вам парчовых драпировок и дорогих ковров, ни изысканных украшений вроде ваз и шкатулок… Ни единого предмета, указывающего на то, что спальня принадлежит человеку, отмеченному милостью короля. Шуту, с малых лет жившему в гораздо более аскетических условиях, здесь было вполне комфортно. А вот служанке, судя по всему, нет — она господские покои привыкла видеть совсем иными, без разбросанных по полу мячей, деревянных колец, бутафорских игрушек и другого реквизита для выступлений… И уж конечно без высокой перекладины, свисающей с потолка на веревках в самом центре комнаты. Зато напротив кровати имелось удивительно большое зеркало, какое не у всякой знатной дамы сыщется, а подле него — богатейший набор красок для лица. Это самое зеркало, видимое из любого угла комнаты, и совершенно необходимое Шуту для оттачивания его мастерства, теперь весьма правдиво являло ему малоприятную действительность — его собственную физиономию… Неудивительно, что служанка испугалась странного господина с растрепанными волосами и лихорадочным блеском в глазах.
Да еще эта его дурная слава безжалостного похитителя сердец…
Шуту и в самом деле было худо. Совсем худо. А от взгляда на скованную нелепыми опасениями служанку ему становилось еще и очень грустно. Эта дурочка вполне могла бы понять, что после нескольких дней борьбы с простудой у господина уже не осталось сил на такие фокусы, как соблазнение невинных девиц. Он даже пошутить сейчас толком не сумел бы — ужасно болело горло. Зато сам так нуждался в добром слове… Но горничная, похоже, об этом не догадывалась: исходящая от нее тревога была почти осязаема. Шут понял, что никакого общения не получится.
Так хоть бы помощи дождаться…
— Лекаря позови, — хрипло простонал он и, устало уронив голову обратно на подушки, отвернулся от девчонки. Наслушалась о нем страшилок от других служанок! Шут накрылся с головой одеялом и закрыл глаза.
Одиночество.
Порой Шуту казалось, во всем мире нет человека, которому он был бы дорог. И тогда нестерпимо — хоть ненадолго, во время простой беседы — хотелось спрятаться за иллюзией, будто на самом деле кому-то интересен и нужен. Да не в корыстных целях, как это бывало обычно…
Едва слышная мышиная возня горничной не давала вновь провалиться в липкую неспокойную дрему. Неожиданно для себя Шут вспомнил, как годы назад вот также лежал где-то в грязном хлеву, немытый, оборванный, голодный, тихо умирал от лихорадки. Кто его вытащил тогда? Почему оставил вонючего бродяжку под дворцовыми воротами?
Едва ли ему суждено узнать это хоть когда-нибудь.
Шуту стало жарко. Он выпростал из-под одеяла руку, и, свесив ее с высокой кровати, попытался нащупать бутыль с вином. Пальцы слепо шарили в пустоте. Шорох стих.
