Дмитрий Воронин - Трон Торна

— Мона! Мона, где ты? — во всю глотку орал немолодой уже мужик, зыркая глазами по сторонам. — Вот же клятая баба… Мона!!!

— Чего тебе? — Из сарая высунулась голова, замотанная в порядком вылинявший платок. Заплывшие жиром глаза смотрели с неприязнью, переходящей в злобу. — Чего разорался, дурень старый?

— Говорил я тебе, уходить надо! — зарычал мужик, смерив супругу столь же «ласковым» взглядом. — Все уж ушли, даже Фил-пастух скотину угнал, хотя и дурак дураком… одна ты упрямишься! Вот прихлопнет тебя здесь…

— Ага, а ты-то обрадуешься… — съязвила толстуха. — И не ори, никуда я не уйду. Здесь мой дом, мой огород, мой сарай. Хочешь — проваливай, плакать не буду.

— Да что ты вбила себе в голову: «мой», «мой»… Вулкан — он спрашивать не будет, где какая межа. Сметет — и поминай как звали. Старый Шедес сказал — сегодня точно проснется, а у него на эти дела нюх, недаром столько лет у Сердобольных служил…

— Нюх у него только на наливку, — фыркнула Мона. — Вона, он и на прошлой неделе то ж говорил, мол, проснется вулкан, проснется… И что?

— Так ведь, это… ну, дымит же… просыпается то есть. Сама же видишь.

— Мало ли что у него там дымится. Сказала — не пойду. Я дом этот, может, столько лет своими руками обихаживала, каждую досочку мыла, белила… И что теперь, оставить каким-то проходимцам?

— Так ведь вернемся же… — несколько неуверенно пробурчал крестьянин. — Никуда твоя хата не денется…

— Как же, не денется… только оставь без присмотра — вмиг все растащат. По бревнышку разнесут. Все, надоел. Нет — и все. Сам-то ты дом этот не строил, на готовое пришел, нахлебник… Только и умеешь, что пиво в корчме хлестать, а как работать — так я. Все, надоел, видеть тебя не хочу.

Все это хозяйка выпалила одним духом, не желая замечать, как наливается кровью лицо мужа. И то сказать, не в первый раз этот разговор, ой не в первый. И про то, как Том женился на ней, дочери крепко стоящего на ногах фермера, а сам-то был перекати-поле, ни кола ни двора, всего богатства — морда смазливая. Да только когда то было. Конечно, молодая была, глупая… а теперь ишь чего удумал — уходить, мол, надо. Вулкан этот чуть не каждый год дымит. Ежели всякий раз хозяйство бросать — так и по миру пойти можно.

Ссоры в их доме уж давно не заканчивались миром. Рука у мужа тяжелая, да и сама Мона была отнюдь не сахар. И кочергой могла приложить… не раз думала, что когда-нибудь наступит момент — убьет она муженька, как пить дать убьет.

Мона уже предвкушала, как сейчас он двинется на нее с кулаками, и на всякий случай отступила в глубь сарая, поглядывая на черенок от лопаты, стоящий у покосившейся двери. Пусть попробует, так получит, что небо с овчинку покажется. «А может, и правда выгнать его?» — подумала хозяйка, представляя, как тихо и спокойно будет в доме без муженька.

То ли он почувствовал ее мысли — немудрено, столько лет рядом прожили, тут волей-неволей научишься мысли угадывать, — то ли сам принял решение, но злоба внезапно исчезла с его лица. Том повернулся к жене спиной и, ни слова не говоря, направился в дом.

Вышел он спустя несколько минут. За спиной болтался тощий мешок, в руке — палка, вещь в дороге незаменимая — и собак отогнать, и людей… если что. Том хмуро посмотрел на жену, хотел было что-то сказать, но передумал, смачно плюнул ей под ноги и, повернувшись, бодро зашагал по тропе, с каждым мгновением все дальше и дальше удаляясь от дома. Жена тоже хотела что-то прокричать ему вслед, что-то донельзя обидное, но вдруг дыхание перехватило, и только еле слышный шепот пробился наружу:

— Том, ты это… ты куда… как же… без меня-то…

Он не услышал. А может быть, и услышал, но не захотел оглянуться и ни на Мгновение не замедлил шаг.

Мона опрометью бросилась в дом, схватила такой же заплечный мешок, висевший на крюке у двери, и принялась лихорадочно забрасывать в него все, что попадалось под руку: кусок копченого мяса, полголовки сыра, какие-то тряпки. Отодвинув потайную досочку и убедившись, что из горшочка с тщательно сберегаемыми на всякий непредвиденный случай деньгами муж не взял ни монетки, она аж завыла, внезапно осознав, что Том ушел, ушел совсем, бросив ее здесь одну-одинешеньку. Швырнув горшок с деньгами в мешок, даже не потрудившись пересыпать медь в более удобный для носки кошель, она выскочила из дома и, на ходу утирая слезы, бросилась догонять своего благоверного.

Вулкан проснулся к вечеру — сначала столб дыма над жерлом стал гуще, затем раздался грохот, и первые вулканические бомбы со свистом прорезали воздух. Одна из них грохнулась прямиком на опустевший дом, пронзив крышу — и через несколько мгновений дом весело заполыхал, разбрасывая искры и испуская в небо столб черного дыма. А через край жерла уже вовсю изливался поток лавы, испепеляя все на своем пути, и он неуклонно двигался к горящему дому.

Впрочем, до остатков строения поток добрался не скоро — поэтому корова, в спешке оставленная Моной в хлеву на привязи, к тому времени давно уже завершила свое земное существование, задохнувшись в дыму задолго до того, как внутрь обрушилась пылающая крыша.

И все же кое-кто видел, как в огне погибало благосостояние Моны и ее непутевого мужа. Старый Шедес, вливший в себя к тому времени уже немало крепкого эля — ему, как местному лекарю, корчмарь наливал за полцены, — решил посмотреть на извержение поближе. Признаться, он и сам был удивлен, когда сбылось его высказанное по пьяни «предсказание» — хотя он действительно не один год служил у магов ордена Сердобольных, но полное отсутствие даже самых ничтожных крох Дара не позволило ему научиться чему бы то ни было полезному. Ну разве что в травах стал разбираться чуть получше простого мужика. Это и позволило снискать у жителей деревни славу лекаря. Тем более что Сердобольные так и не нашли возможности прислать в эту богом забытую деревушку кого-нибудь из своих братьев — держать полноправного мага-лекаря ради сорока дворов роскошь непозволительная.

Шедес пустил пьяную слезу, глядя, как поток лавы сметает догорающие остатки дома Моны. В свое время он хорошо знал ее, ныне покойного, отца, да не просто хорошо, дружили можно сказать.

— Не, не понравилось бы это старому Шпуру, никак не понравилось бы… — просипел он вслух, вспоминая, как гордился Шпур своей фермой, в те времена чуть ли не самой зажиточной в округе. Конечно, этот непутевый Том порядком развалил хозяйство, и все же они с Моной крепко стояли на ногах.

Он повернулся к собаке — рыжая беспородная псина, сидевшая у его ног, побаивалась огня и витающего в воздухе пепла, но хозяин был рядом, а значит, все было хорошо. И она сидела почти неподвижно — только волнами пробегавшая дрожь под блохастой шкурой выдавала ее страх.