Вера Камша - Боги помнят

Эпокария

7777 год от знамения Стурнийского

Мозаичник был худ, как жердь, а двое из троих его приятелей — полнотелы и румяны. От возбужденья и избытка вина. Напряженье третьего — гнедого кентавра — угадывалось по тому, как красновато отблескивала в чуть раскосых человеческих глазах недобрая лошадиная звезда. Кентавра Асон знал, хоть и не слишком близко, его сотрапезников видел первый раз в жизни и, очень на то походило, последний.

— Я не пью перед боем. — Асон решительно прикрыл ладонью достойный царя Эпокарийского кубок. — И вам не советую. Может, сперва вы и станете храбрыми, но потом вы станете мертвыми.

Сонэрг с силой стукнул кованым копытом о мрамор и засмеялся, вернее, заржал. Мозаичник торопливо выпил, сосед Асона справа, кажется, храмовый каллиграф, махнул красивой длиннопалой рукой.

— Осторожность нас спасет, если мы удерем, а удирать некуда. То есть нам некуда… Вот слюдяниц и голубей я выпустил…

— Ты выпустил слюдяниц?! — Разом подобравшийся кентавр принялся разглядывать пол. — Куда?

— В водосборник, — успокоил каллиграф. — Может, выплывут.

— Или вылезут в Нижних храмах, — осклабился Сонэрг, — и поприветствуют иклутских ублюдков. У них это выйдет лучше, чем у вас.

— Я выпью и что-нибудь напишу, — вдруг заявил третий, до того сосредоточенно таращившийся на сваленное в углу оружие. Оно тоже было бы достойно царя, будь царь достоин его. — Вот напишу, и все! Напоследок… От души и для души. Раз в жизни можно, а, «звездный»?! И к горгонам форму! Судить будут не жрецы, а боги. Им вряд ли важны размер и рифмы.

— Богам ничто не важно, — фыркнул кентавр, и Асон вспомнил, как давным-давно выпытывал у старины Сонэрга, на кого ставить. Тот подсказывал с такой же брюзгливой миной. Разумеется, если не дрался сам. — Богам ничто не важно, — назойливо повторил гнедой. — Иначе б они кого-нибудь уже испепелили. Не вас, так иклутов, будь они прокляты, но боги, будь они прокляты тысячу раз, только смотрят!

— Сонэрг, — не очень уверенно попросил каллиграф, — не кощунствуй.

В ответ кентавр хрюкнул и выплеснул в свою кашу едва ли не бочонок красного, даже не подумав смешать его с водой. Случайные сотрапезники, бронзовые и мраморные изваяния, накрытый прямо в недостроенном храме стол — все это казалось бредом, но бредом последние годы было все, от взбесившихся людей до бросившего скипетр Ниалка. Сорок с лишним лет бреда — это слишком, но конец был очевиден и близок. Его оттягивали не из страха и даже не из ненависти к взбунтовавшейся глине, а по привычке. Драться до последней возможности, не складывать оружие, а упав, подниматься. Этому «звездных» учили всю жизнь, это и было их жизнью, которая принадлежала Небу и Царю, только Небеса молчали, а Ниалка вспоминать не хотелось. Царь свое получил, и в этом не было ни радости, ни горя, разве что извращенная справедливость. Отрекшийся владыка умер, и умер страшно. Некогда светлое царство, от которого он отрекся в надежде сохранить — нет, не жизнь, тогда ей ничего не грозило, — покой, еще билось в агонии.

— Ну и зачем я тебя привел? — Повеселевший Сонэрг отпихнул свой котел и опустил на плечо Асона покрытую почетными татуировками ручищу. Человек рухнул бы на пол со сломанной ключицей, титан лишь поморщился:

— Откуда мне знать? Может, память?

— Может. — Второй ручищей кентавр подгреб к себе мозаичника. — Помнишь, как я уделал белоногого?

— Это ведь был твой первый венок? — переспросил мозаичник. — Я тогда здорово просалился…

— Не ты один! Давай ключ — выйду. Храм все-таки…

— Зачем? — не понял каллиграф. — Все равно завтра эти…

— Вот потому и выйду. Не хватало, чтобы тут скотство нашли!

— А… Все равно скажут…

— Скажут — да. — Сонэрг зло сощурился. Именно с таким взглядом он выходил на ристалище. — Только это будет враньем! Я согласен на любое вранье, но не на правду, которая понравится иклутам. Они вас ненавидят, но вы для них все еще боги. Извольте таковыми и сдохнуть!

— Пора, друзья. — Идакл оглядел смотревших на него воинов и твердо повторил: — Пора. Хватит тянуть. Весной на месте их проклятых лабиринтов зазеленеют оливковые рощи. Земля и воды должны давать, а не брать!

— Зачем торопиться? — Невкр, сводный брат вождя, обезоруживающе улыбнулся и подул на горячую, только с огня, лепешку. — Каждый лишний день — подкрепление для нас и отчаянье для них. Оливы смертны, но живут долго, что для них одна весна? Она ничто даже для нас, а мы свои годы, в отличие от белобрысых, считаем. Глупо позволять им забирать нас с собой.

— Ты ешь давай! — засмеялся вождь. Сегодня он ужинал у костров лекавионской фаланги. Значит, завтра лекавионцам выпадет самое трудное и самое почетное.

— Я ем. — Стратеги Идакла от простых воинов отличались лишь двойными плащами — алыми, скрывающими кровь, днем, белыми, указывающими путь, ночью. — Только у скольких из сидящих возле этого костра есть сыновья?

— Хорошо, если у трети, — негромко предположил Идакл. — Свобода — бог молодых, но ждать опасней, чем драться. Мы загнали титанов в нору и раздавили их гордость, но они могут опомниться. Или сойти с ума. И то и другое нам обойдется дороже штурма, ведь Линдеи даже не крепость. И не забывай: войску нужно есть, и есть хорошо. Земледельцы и пастухи и так отдают нам больше, чем могут, мы не вправе объедать их еще год. Война — это вытоптанные поля, необработанные сады, нерожденные дети… Сорок лет… Я старше большинства из вас, но и я не помню мира. Пора положить этому конец. Копейщик, с кем ты согласен? Со мной или с моим братом?

От неожиданности Тимезий вздрогнул. Он сражался с белобрысыми восьмой год и в свои двадцать пять по праву считался ветераном, но «говорить» с титанами было проще, чем отвечать вождю. Горло отчего-то перехватило, и этим воспользовался паршивец Клионт.

— У меня нет жены! — выпалил он и отчаянно покраснел. — Но у меня шестеро братьев. Младших… Если меня убьют, они останутся, и они… будут счастливы!