Надежда Башлакова - Волчонок

Пролог.

Избавление от ноши телесной

не приносит того облегчения, что

избавление от ноши душевной.

Снаружи завывала вьюга, снег припорошил всё вокруг и сам дом, и околицу, и огороды, и лес, начинающийся сразу за заборами. Денёк сегодня выдался не в меру холодный, а тут и вечер подкрался незаметно, а за ним и неминуемая ночь.

Казалось и зверский холод и сама ночь и полная луна являют собой какое-то особое, дьявольское предзнаменование. Вот только какое именно, в этом был главный вопрос. И ответить на него вряд ли кто-то был сейчас в силах….

Дверь отворилась, не дождавшись стука снаружи и неизменного приглашения изнутри, протяжно скрипнув и, несколько раз безвольно качнувшись, обречённо повисла на проржавевших петлях, продуваемая всеми ветрами.

На пороге осталась стоять только ветхая старуха, скрученная возрастом и тяжёлой одинокой жизнью, ношей, что не каждому под силу, укутанная чёрной вязаной шалью и щедро припорошенная снегом.

Никто не встретил её. Да и кто мог встречать в столь тёмную морозную ночь, заклеймённую полной луной и одиночеством?

— Есть тут хто?

Тихий стон был ей ответом.

— Ты тут, милая? Щас я иду. — Прошамкала старуха беззубым ртом, отряхиваясь от снега и снимая заснеженную шаль. Потом отошла к стене и принялась перебирать изрядно потрёпанные, но при этом на удивление чистые тряпицы, проверила воду в чане, что стоял на раскалённых углях. Достаточно ли нагрелась?

— Больно. — Тихо простонала женщина.

— А ты как хотела? Ничто в этом мире не вершится без боли. Рождение ребёнка это сотворение чего-то нового, а родителям и творцам всегда было трудно и во все времена. — Она наконец-то приготовила всё, что ей было нужно для принятия родов, перестала копошиться в углу и затихла.

Только тихие стоны роженицы и скомканная её беспокойными ногами простыня порождали ещё какие-то шелестящие звуки.

Старая повитуха ещё что-то говорила едва слышно, то ли шептала заклятия, то ли произносила молитву, то ли тихо напевала себе под нос. Кто её знает? И кто вообще знает этих знахарок, магов, да колдунов? Но, с другой стороны, этот глухой монотонный шёпот несколько успокоил молоденькую девушку, что беспокойно металась на кровати, собираясь стать матерью.

Вскоре старуха вздохнула с облегчением, а в грязной, скупо обставленной комнате наконец-то раздался громкий младенческий плач. Роды были не долгими, но определённо тяжёлыми и мучительными для совсем ещё юного неподготовленного организма.

— Мальчик. — Сообщила старая повитуха, держа в вытянутых морщинистых ладонях розовое слабо копошащееся тельце.

— Сын. — Вымученно прошептали в ответ, и в шёпоте том отчётливо слышалось облегчение, которое испытывает мать, избавившись наконец-то от той тяжкой ноши, что целых девять месяцев не даёт вести привычную жизнь. Ребёнок это всегда чудо и счастье, но всё ж таки куда лучше, когда это чудо находится уже непосредственно на твоих руках, а не в животе, вызывая неизменные боли, неудобства и тошноту.

Бабка уже начала было произносить хвалебные речи в адрес помощников родов, за то, что помогли появиться на свет божий здоровому младенцу и сохранили жизнь и ему и его матери, но уже готовые было сорваться с губ слова, застряли у неё в горле. Она поперхнулась ими и, крякнув, не своим голосом, хрипло произнесла.

— Хто его отец?

Молодая мать вымученно взглянула на неё. В глазах застыла злость и недоумение. Старуха была приглашена не для того, чтобы задавать свои глупые и неуместные сейчас вопросы, её задача правильно принять роды у первородящей, что она, собственно говоря, и проделала, а теперь могла отправляться на все четыре стороны со своим безмерным старческим любопытством.

Эти чувства столь явственно отразились на усталом, покрытом испариной лице, что бабка и не стала дожидаться, пока молодая женщина их озвучит, облачая в слова.

Она, молча, наклонила голенького, покрытого кровью и плодовой мазью младенца к матери, так, чтобы ей стала видна копна его дивных, на удивление длинных волос. Они торчали в разные стороны, несмотря на покрывавший их слой крови и влаги, а может и благодаря ему, но в любом случае со стороны это смотрелось несколько комично.

— Ты знаешь, хто его отец? — Прошамкала во второй раз старуха.

— Что… что это? — Тихо спросила роженица, указывая дрожащей дланью на белесую прядку, явственно выделяющуюся на общем фоне иссиня чёрных кудрей.

— Волчьи волосы. — Безжалостно ответила бабка, внимательно следя за реакцией молодой матери.

Знала ли она, чьё дитя носит и от кого собирается рожать? Не потому ли пригласила старую лесную жительницу себе в помощницы? Не потому ли роды приходилось принимать не в обычной крестьянской избе, а в полуразвалившейся хатке на окраине? Не потому ли, не прибегли к помощи обычной деревенской повитухи?

Но молодая мать выглядела по-настоящему растерянной, что весьма правдоподобно говорило о том, что она была совсем не в курсе, чьё дитя носила все эти долгие девять месяцев под сердцем.

— Во-волчьи во-волосы. — Заикаясь, повторила между тем та.

— Да, или волчья шерсть, это уж ты называй как хочешь. — Пожала острыми плечами старуха.

До матери, кажется, только сейчас что-то начало доходить.

"Видать, и правда не знала. — Решила старуха. — Но к чему тогда такая предусмотрительная секретность? "

— Но это значит…. Это значит…. Оборотень. Он оборотень?! — Взвизгнула наконец-то женщина и с неописуемой брезгливостью, попыталась отбросить младенца, как можно дальше от себя.

Но старуха была к этому готова. Она не дала ребёнку не только упасть на грязный пол, но и вообще покачнуться в своих старых морщинистых руках.

— Ты что же даже не дашь своему сыну первый глоток материнского молока? — Усмехнувшись, спросила она голосом, в котором сквозило нескрываемое презрение.