1
Всю весну они стремились остаться в живых, скрываясь в покинутых кожевенных рядах и выходя лишь по ночам, чтобы добыть немного еды. Прячась от собак в ямах, они за несколько дней привыкли к вони. Лучше пахнуть, как дубильщик, чем быть разорванным на куски собаками, заметил Матиас сестре.
Анна молча размышляла об этом. Она даже была немного довольна, что если их поймают дикари Эйка, если их догонят собаки и оторвут руки от плеч, ноги от бедер, то мерзкий запах птичьего дерьма, исходящий от их тел, не позволит этим гнусным собакам их съесть. А если собаки их все-таки съедят, то мясо их, столько раз погружавшееся в танин из дубовой коры, что кожа начала походить на подметки, отравит этих бестий. И тогда они смогут наблюдать из Покоев Света, куда их души отправятся после смерти, чтобы насладиться благословенным миром, как эти твари извиваются, издыхая в страшных мучениях.
Весной пищи было достаточно. Кому посчастливилось спастись из города, тот не смог с собой ничего захватить, остальные были мертвы. Так, по крайней мере, казалось им. Объеденные тела разлагались на улицах и в переулках, из многих домов несло трупной гнилью. Но они находили пищу в погребах домов, находили бочки эля. Однажды они сдуру залезли в дворцовую кухню и обнаружили кучу сластей. Анна объелась, у нее разболелся живот. Матиас заставил ее бежать, сдерживая приступы рвоты. Ей казалось, что желудок готов взорваться. Она смогла добежать до дубильных чанов, и там ее вырвало. Среди куриного помета они надеялись скрыть запах свежих человеческих выделений.
Собаки долго не появлялись в дубильнях. Наверное, Эйка перестали гоняться за людьми или считали, что в пустом городе не на кого больше охотиться. Возможно, они спустились вниз по реке, чтобы продолжить охоту на зеленых пастбищах. Но взобраться на городскую стену, чтобы с парапета посмотреть, сколько судов Эйка стоит у берега, дети не отваживались. Иной раз до них доносились лай и завывание собак, а однажды они слышали человеческий крик, но не смогли разобрать, кто кричал — мужчина или женщина. Они придерживались знакомых маршрутов и чаще всего оставались в маленьком сарае, где Матиас спал, когда прошлой зимой работал учеником в дубильнях, перед тем как напали собаки. Позабытый в сумятице, последовавшей за нападением Эйка, среди уличных боев, он сумел вовремя сориентироваться и, захватив младшую сестру, скрыться в дубильне, когда собаки уже рыскали по городу. Поэтому они выжили, а все остальные погибли.
Но этим летом им уже пришлось рыться в заброшенных огородах в поисках полусозревших овощей, пробившихся сквозь сорняки. Они научились охотиться на крыс, которых много было в городских зданиях, жирных, упитанных крыс, отъевшихся на иссушенных человеческих трупах. Анна научилась бросать камни и сбивала чаек, самодовольных голубей, а однажды убила одичавшую кошку.
Этим летом появились новые Эйка. Они привезли рабов.
Когда однажды утром Эйка привели в дубильные мастерские рабов, дети спрятались на чердаке, между развешенными когда-то на балках для просушки шкурами.Услышав голоса, скрип ступенек и шорох одежды — кто-то поднимался по лестнице, — Матиас подсадил Анну на одну из больших балок. Страх прибавил ей сил, и она помогла Матиасу взобраться по неровной дощатой стене на ту же балку. От ужаса они сжались в комочки и прильнули к балке, стараясь стать как можно меньше и незаметнее. Вонь кожевенных мастерских их больше не защищала. В дальнем конце чердака откинулся люк.
Анна подавила всхлип, услышав первые тихие, произносимые почти шепотом, слова. Какой-то Эйка говорил на непонятном им языке. Снаружи залаяла и зарычала собака. Как будто в ответ, внизу, возле дубильных чанов, закричал от боли человек, затем что-то умоляюще забормотал, потом раздался душераздирающий вопль, перешедший в хрип. Матиас закусил губу, чтобы не заплакать, глаза Анны наполнились слезами. Она сжимала деревянное кольцо Единства, висящее у нее на шее, — предсмертный подарок матери — и гладила пальцем его гладкую поверхность в безмолвной молитве, как часто делала мать, хотя это и не спасло ее от смертельной болезни.
Лестница сотряслась под тяжестью чьих-то шагов. Снизу просунулось тело металлическое, наполовину из ткани. Человеческий голос что-то произнес.
Снова заговорил Эйка, на этот раз можно было понять его ломаный вендарский:
— Как скоро они есть готов?
— Я должен их все проверить. — Человек тщательно выговаривал каждое слово. — Скорее всего, они все уже готовы, если они здесь с… — Он замолчал, тяжело вздохнул. Видел он только что происшедшее внизу убийство или, так же как и они, только слышал? — С весны.
— Я считать их, эти, — сказал Эйка. — Перед вы приходить, я считать эти шкуры. Меньше, чем я считать, приходить ко мне, я убивать один раб за каждый шкура меньше, чем я считать. Ты первый убивать.
— Понимаю, — сказал человек, но дети не видели его, а по голосу нельзя было понять, что он чувствует.
— Приносить ко мне, когда готов.
Лестница заскрипела, на этот раз дети расслышали звон кольчужного металла. Эйка покинул чердак и полез вниз, туда, куда отправлялись все дикари, когда не были заняты охотой за людьми и убийствами.
Дети сидели на балке, молясь, чтобы мужчина тоже ушел. Но вместо этого он медленно прошелся по чердаку, перебирая шкуры. Заскрипела расшатавшаяся доска. За его перемещениями можно было следить по звуку шуршания шкур и по движению воздуха, пропитанного их запахом. Ветерок, поднимаемый шевелящимися полотнищами, овевал детей дыханием смерти.
Наконец Анна, которая была на три зимы младше Матиаса, не выдержала. Из ее горла вырвался слабый писк. Движение человека прекратилось, слышно было лишь его дыхание.
— Кто здесь? — прошептал он. Затем пробормотал благословение Владычице.
Анна сжала губы, закрыла глаза и молча плакала, стискивая кольцо Единства. Матиас схватился за нож, висевший на поясе, но боялся его вытаскивать, так как даже слабый шум мог их выдать.
— Кто здесь? — снова спросил человек. Его голос дрожал, как будто он тоже был перепуган.
Дети не отважились ответить. Наконец, благодарение Владычице, он ушел. Они выждали какое-то время и слезли с балки.
— Я хочу писать, — заскулила Анна, вытирая нос. Но они не решились покинуть чердак, хотя когда-нибудь им все равно пришлось бы это сделать: голод бы заставил. Она облегчилась в дальнем темном углу, надеясь, что лужица высохнет прежде, чем кто-нибудь вернется и заметит. В мастерских было много работы для новоприбывших рабов. Шкуры надо было мыть, очищать от шерсти, отскребать от остатков мяса; надо было заполнять раствором ямы для вымачивания шкур, перекладывать шкуры дубовой корой, пропитывать дубильной кислотой, а по окончании процесса вычищать и выглаживать перед просушиванием. Были и другие чердаки, где в темноте и тиши тоже лежали шкуры, ожидая дальнейшей обработки. Вовсе не обязательно, что кто-нибудь снова появится на этом чердаке. Но дети вскоре опять услышали шаги на лестнице. Времени влезть на балку не оставалось. Завернувшись в коровью шкуру, они спрятались в дальнем углу.
