Наталия Ипатова - Куда глядят глаза василиска

Стояла глухая безлунная ночь. По-октябрьски крупные звезды на короткое время затягивались узкими лентами облаков, гонимых сильным высотным ветром. В пределах видимости один от другого, образуя отчетливо обозначенную линию меж живым, полным ночных голосов пространством лесостепи и мертвой громадой дремучего черного леса, откуда тянуло холодом предзимья и могильной тишиной, настолько тягостной, что она, казалось, гнет к земле, горели яркие костры. Ни звука не доносилось с той стороны, и вполне понятным было искреннее стремление стражей границы разогнать смутную угрозу ночи стройным эльфийским пением, которое, право же, не спутаешь ни с чьим другим. Эльфы-стражи окружили свои костры и тревожили округу дивной сладостью голосов, перемежая вокальные упражнения хороводными танцами и прыжками через огонь, в коих забавах эльфам нет равных.

Стражи границы были изрядно утомлены почти четырнадцатилетней службой, в начале этого срока казавшейся чрезвычайно важной, а теперь выглядевшей столь же полезной, как вооруженный караул на кладбище. Четырнадцать лет не было в этих краях ни малейшей тревоги, и сегодняшняя ночь ничуть не отличалась от тысяч предыдущих. Смех и пение Дивного Народа разносились далеко по окрестностям, и они отнюдь не заботились о том, что кто-то может внимать их забавам.

А ночной свидетель был. Под прикрытием кустарника, там, где тьма сгустилась особенно зловеще, прислушивался к эльфийским голосам некто еще более черный, чем эта ночь. Он был чутче дикого зверя и тише самой тишины. Там, у костров, героические сказания о героях древности, той поры, когда эльфы совершили все свои самые значительные подвиги, сменялись легкими бытовыми песенками, а терпению ночного охотника мог бы позавидовать и камень. Он знал, с кем имеет дело: слух и зрение эльфов превосходят по своей чуткости и остроте соответствующие органы восприятия любой другой обитающей в Волшебной Стране породы, и именно их он собирался обмануть. Самой непроглядной ночью на расстоянии в сто шагов эльф-лучник способен поразить белку в глаз, а он, право же, был куда крупнее белки.

Он стоял не шевелясь, вплетая свое дыхание во вздохи слабого ветерка, как будто бы был здесь всегда, как будто был неровностью ландшафта, колеблющейся тенью кустарника, самой ночью, бывшей ему как мать.

Убедившись, что его возникновение осталось незамеченным, он двинулся вперед, пересекая пограничную поляну и производя при этом не больше шума, чем расплывающееся по стоячей воде нефтяное пятно, мазок дегтя на черном шелке. Он мог бы быть тенью пронесшегося в вышине нетопыря, он был незаметнее, чем ничто, он был самой ночью и двигался неотвратимо, как несчастье. И один самый чуткий эльф в разгар веселья вдруг прижал руку к сердцу, охнул и прошептал:

— Други, какое тягостное предчувствие возникло у меня сейчас!

Но друзья принялись тормошить его и смеяться над ним, и вскоре от сердца его отлегло, и его веселый голос смешался с голосами товарищей. Ни одна голова не повернулась в сторону, где прошло невидимое Зло, и оно беспрепятственно пересекло поляну и скрылось в мертвом, лишенном листвы лесу, что дышал холодом и тленом.

Остаток ночи он пpоспал, заpывшись в мягкую, теплую листву, и когда тьма в положенное ей время убралась прочь, подкравшийся день высветил его лицо — лицо молодого человека лет двадцати с небольшим, с чертами крупными, но тонкими, с профилем, словно предназначенным для монеты. Черные прямые волосы вороньим крылом осеняли его загорелый лоб, и спал он так безмятежно, будто не знал, в каких краях оказался. Или же считал, что это его должно бояться.

Когда рассеянный свет пасмурного утра коснулся лица путника, он разом открыл глаза и сел, выдав в себе воина, привыкшего просыпаться мгновенно. И глаза вполне соответствовали его повадке: они были зелеными, испещренными золотисто-коричневыми крапинками, с тем твердым миндалевидным разрезом, что из всех живущих на земле тварей встречается лишь у больших кошек. Обладатель таких глаз никогда не отведет их в смущении в сторону и не опустит перед лицом большей силы. Он и не собирался этого делать. Напротив, он пришел сюда, в этот зловещий лес, запретный для любого смертного или волшебного существа, заповедник и последний оплот злобной нечисти, чтобы заявить свои права на один из двух тронов, один из двух полюсов Волшебной Страны, и сразиться с любым, кто попытается их оспорить.

На груди юноша носил нож, спрятанный в видавшие виды ножны, подвешенные на кожаном шнурке, а за спиной — слабоизогнутый меч типа нодати с удлиненной рукоятью, приспособленной для хвата обеими руками, но достаточно легкий, чтобы в случае нужды орудовать им одной рукой. Гаpда меча образовывалась раскинутыми крыльями позолоченной чайки, косившей со своего места круглым равнодушным взглядом. Юноша носил имя, подобное смертельному выпаду. Его звали Рэй, и он считал себя принцем Черного трона.

Юноша вынул из-за пазухи пару шпор, завернутых в мягкую тряпку, чтобы не выдали его пограничной страже нечаянным звоном, и привинтил их к сапогам. Шпоры выдали в нем человека, привыкшего пользоваться ездовыми животными, но поблизости не было ни одной твари, на которую он мог бы рассчитывать. Перекусив содержимым скромного узелка, претендент поднялся с земли, поправил меч так, чтобы в случае нужды вытянуть его чуть уловимым движением, и бодро зашагал по пустому зябкому лесу. Последний раз он был здесь десять лет назад.

Из этих десяти семь он провел в ином мире, где нет Могущества, а осталось только жалкое его наследие — суеверие. Этот мир и смешные обоснования претензий на власть происхождением или богатством научили его высокомерию. Он обучался там в Школе Меча, но постиг за эти годы не только благородное кендо. Он был жаден до всего, что люди изобрели, чтобы лишать друг друга жизни. Так, имея в руках нагинату или лунный нож, он выстаивал против шестерых курсантов, вооруженных мечами, он в совершенстве овладел шуанфу — искусством боя на парных топорах, стрелял из большого лука не хуже эльфа, а в метании стрелки и сюрикена — метательной звездочки с острыми шипами — в Школе ему не было равных. Он мог использовать в качестве оружия любой предмет, а если бы ситуация оказалась бедна на них — его руки, ноги и зубы стали бы сеять смерть. Но он имел нечто большее. Он обладал Могуществом, и лишь равный мог бы ему противостоять. Он знал, что его назовут Злом, но не придавал этому значения. Куда важнее казалось то, чтобы в нем признали Силу. В отношении Власти и Могущества он отнюдь не был невинен. Он жаждал их, но не ради них самих. Это было лишь то, что принесло бы ему желаемую добычу: жизнь одного волшебного существа, эльфа Амальрика, Регента своей несовершеннолетней Королевы, члена Светлого Совета, защищенного всеми их армиями и всем Могуществом Белого Трона. Четырнадцать лет он лелеял эту месть, каждый раз по-иному воплощая ее в своих фантазиях, и вот теперь пришла пора сделать первые реальные шаги по этой дороге. Если для этого нужно взойти на Черный трон, он сделает это без трепета, тем более, что именно к этой роли готовила его Дракониха, Золотая Чиа.