Роман Титов - Ремесло Теней: Игла Дживана

Я никогда не любил эту планету.

Скажу даже больше, я ее искренне ненавидел. Презирал всеми фибрами души. И каждый день, сколько себя помню, мечтал о том дне, когда, наконец, оставлю этот скованный льдом и задушенный бурей мир позади.

Стоя на выступающей в сотне километров от поверхности посадочной площадке и не обращая внимания на непрестанные завывания ветра, я смотрел на укутанное снеговыми облаками темно-фиолетовое небо Яртеллы и ожидал начала чего-то нового.

Впереди, насколько хватало глаз, тянулась бесконечная ледяная пустыня, такая же безрадостная и унылая, как и большая часть моей жизни. Лишь изредка ее однообразное и белое, словно тело призрака, полотно разрывали кристаллические горные гряды. Порой их сверкающие пики вздымались так высоко, что пронзали нижние слои облачного покрова, теряя вершины за пределами видимости.

Кому-то такой пейзаж мог показаться очень живописным. Однако если бы этот неведомый кто-то вдруг пожелал ступить на поверхность планеты, в надежде насладиться незабываемым зрелищем, он сразу же изменил бы свое мнение. Ему бы подумалось, что в этой естественной неживой красоте есть кое-что еще, что-то угнетающее. Нечто такое же безликое, неотвратимое и пугающее, как смерть, таящаяся позади. Он бы ощутил навязанный чужой волей страх и пожелал бы только одного — убраться из этого гиблого, забытого всеми богами места, и как можно скорее.

Легкость, с которой я представил себя на месте случайного путника, наполняла грудь щемящим ощущением тоски, заставившим меня бросить гневный взгляд на темную громаду главной башни Цитадели. Она возвышалась над площадкой мрачным монолитом, похожая на гигантский указательный палец, и как будто о чем-то предупреждала — еще одно из недобрых предзнаменований. Жаль, я так до сих пор не научился их читать.

В течение долгих двадцати лет Цитадель была единственным местом, которое я называл домом, а ее обитатели были моей единственной семьей. Я до сих пор помню момент, когда осознал, что не смогу быть частью целого, и день, когда моя настоящая семья рухнула и разбилась вдребезги так же безвозвратно, как, созданная ветром ледяная скульптура.

День, когда пропала мама.

Десять лет прошло, как она исчезла, а я до сих пор виню себя за то, что позволил ей улететь. И, хоть, умом я понимаю, что у мальчишки едва ли были шансы остановить одержимую очередной идеей исследовательницу космоса, меня ни на секунду не отпускает ощущение, что все было неправильно.

Я помню то ненавязчивое прикосновение ее мыслей к моему детскому разуму, ту почти робкую попытку на языке чувств, а не слов, объяснить мне свою любовь. И мой ответ, одинокого брошенного ребенка, по силе ярости сопоставимый разве что с солнечным выбросом. Мне было десять, но говорил я так, словно внутри меня метался демон. Никогда не забуду выражение глаз мамы, когда, проорав в лицо слова, о которых буду жалеть всю свою жизнь, я замахнулся на нее. Самая отвратительная выходка испорченного и эгоцентричного ребенка. Самая ужасная моя ошибка.

Глаза защипало от слез, мгновенно превращавшихся на холоде в обжигающие кристаллики льда. Невольно вздрогнув, я постарался остановить поток этих безрадостных и, наверное, бесполезных мыслей, будивших никому теперь ненужные угрызения совести и бередивших без того незажившие раны. Прикрыв веки, я ощутил, как клубятся Тени вокруг меня, такие же невидимые и неосязаемые для всех, кто не умеет слышать, как океан темной материи, заполняющий космос. Только их убаюкивающий шепот и мог заставить мой разум по-настоящему успокоиться.

Вновь возвратившись к реальности, я перепроверил датчики своей защитной термооплетки и взглянул на отражение в отполированном до зеркального блеска металле площадки. Мои большие темные глаза, выделявшиеся из-под плотной серой шапки, натянутой по самые брови, походили на два болотных камня, забытых кем-то на снегу. По крайней мере, таким бледным мое худое лицо еще никогда не бывало.

Вздохнув, я перевел взгляд на бесконечное снежное полотно впереди, оставив в стороне все мысли о прошлом.

Вдруг холодное, как пустота космоса, предчувствие кольнуло меня невидимой иголкой в спину. Резко обернувшись, я увидел невысокую сгорбленную фигурку госпожи Бавкиды, не спеша приближавшуюся ко мне. Укутанная в черную меховую мантию с глубоким капюшоном, она напоминала черную дыру, искажавшую пространство всюду, где бы та ни появлялась. Временами казалось, что даже свет избегал ее, словно само присутствие наставницы всех лейров заставляло его испытывать страх. Мысленно выругавшись неожиданности визита, я отвесил обязательный полупоклон и быстро отвернулся.

— Я думала, ты еще собираешь вещи, Сет, — тихим, похожим на шелест собственной мантии, голосом обратилась ко мне Бавкида, вставая рядом.

— Давно уже, — буркнул я, пнув валявшийся рядом черный рюкзак, по-прежнему избегая едкого, как щелочь, взгляда престарелой лейры.

— Ах, вот как, — обронила она и на какое-то время замолчала, только и слышно было, как завывает, рассыпая по площадке снег, ветер. Краем глаза я заметил, что Бавкида подняла скрытое в тени капюшона лицо к небесам. Бледный и острый, похожий на выщербленный осколок камня, подбородок зашевелился: — Неужели же опаздывает? На него это не похоже. — Слова были сказаны так, между прочим, но на меня ожидаемое впечатление произвели и потому, не без любопытства, я поинтересовался:

— Вы так хорошо его знаете?

В ответ на это Бавкида даже не взглянула в мою сторону, но я увидел, как растянулись в подобии улыбки ее тонкие губы:

— Естественно. Я знаю каждого лейра, нога которого когда-либо ступала на эту планету. Кое-кого, пожалуй, даже лучше, чем они сами себя знают, — в последней фразе явно проступал особый подтекст. — А Батул Аверре совсем не исключение, как бы ему ни хотелось так думать. Хотя тебе было бы не лишним навести о нем справки прежде, чем отправляться в это путешествие.

Закатив глаза, я проглотил упрек. Бавкида же продолжила:

— Он был одним из лучших моих учеников. Я не встречала более одаренного алита ни до, ни после. — В голосе старой женщины прозвучало нечто приторно-ностальгическое, от чего у меня едва не отвисла челюсть: Бавкида никогда не была сентиментальной. Впрочем, все встало на свои места, когда она сказала следующее: — Как и другие, он жаждал знаний, а в итоге сделался лишь тем, кого интересует только власть.

Ответить на это мне было нечего. Еще никогда и никому из алитов ни она, ни кто-либо иной из мастеров Цитадели, не открывали причин, побудивших самого выдающегося из адептов Адис Лейр покинуть Орден в расцвете собственной славы.