Алексей Клименко - Гроб для мертвого колдуна

Стол был большой и круглый. Не такой большой, как в приснопамятном Камелоте, но, тем не менее, вокруг него было вполне достаточно места, чтобы свободно разместить дюжину обшитых черной кожей кресел. Вот только, для сегодняшнего собрания, и такое количество было излишним, потому что на встрече присутствовало всего шестеро. Двое мужчин и четыре женщины.

Рассаживаясь, они словно выполняли какой‑то старый, давно надоевший им ритуал. Причем один из представителей сильного пола, длинноволосый блондин в дорогом костюме, несмотря на свободные места, остался стоять за правым плечом смуглой брюнетки, большая часть предков которой, наверняка были соотечественниками Кортеса и Писарро.

В руках у второго мужчины, черноволосого атлета, рассовую принадлежность которого, не взялся бы определять и специалист — антрополог, появилась большая бутыль с вином. Хлопнула, выбитая молодецким ударом по донышку, пробка, и рубиновая жидкость полилась в бокалы.

Бокалов было тоже шесть, но предложить выпивку блондину, никто и не подумал. Первый из наполненных сосудов поставили перед одним из незанятых кресел. Остальные разобрали сидящие за столом.

Первой тишину нарушила испанка: — Прости, нас, Диего, боги видели, что мы сделали все, чтобы тебя спасти. И не наша вина, что у нас это не получилось, — после этой фразы, она поставила бокал на стол, даже не прикоснувшись к содержимому.

— Прости нас, Диего! — передразнила испанку девушка — полуяпонка с длинной, ниспадающей на глаза, косо обрезанной челкой — Говори уж как есть: Диего, прости, но и через семь лет, мы все еще счастливы, от того, что ты мертв! А мямлить перед своим й… мудозвоном будешь, — блондин шутливо отдал честь, приложив два пальца к правому виску, — а нас лечить не надо, сами знаем кто что делал, и чем каждого из нас покупали.

— Миз, не надо, не сейчас, — русоволосая красавица славянка, попыталась остановить разошедшуюся дочь Ямато, но та, продемонстрировав в ответ оттопыренный средний палец, залпом выпила содержимое своего бокала. Требовательно протянула опустевшую посуду атлету,

— Тен, налей еще, по трезвяку, смотреть на эти рожи не могу! — Черноволосый, улыбнулся и выполнил просьбу полуяпонки. — красавицу перекосило, но отвечать на оскорбление она посчитала ниже своего достоинства.

Последняя из присутствующих, невысокая шиноби с белой фарфоровой маской на лице, не желая участвовать в разгорающемся скандале, покинула свое место и, молча направилась к выходу, но, именно в этот момент, из открытого, по случаю хорошей погоды, окна, раздался странный звук. Внимание присутствующих мгновенно переключилось туда. Даже носительница маски остановилась, развернувшись лицом к неизвестной опасности.

— Кахр! Р — р-рейко! — повторил свой крик, большой иссиня — черный ворон, сидевший на ветке перед окном. — Кахр — р! Пр — р-ришел Р — р-рейко!

— Оп — па! — Полуяпонка, вскочив со своего места, совершила танцевальный пируэт вокруг кресла с бокалом в руках, — Я знала, что ты вернешься, Лисенок! Покажи им, что бывает с предателями… и мне тоже покажи, потому что и я ничем не лучше. — последние слова девушка уже прокричала.

— Не понял! — атлет растеряно почесал затылок, странная птица, смогла пробить даже его, успевший стать легендарным, пофигизм, — И, что теперь делать?

Если у полуяпонки и атлета, появление ворона, вызвало радость и удивление, а эмоции шиноби, по понятным причинам, остались неизвестны, то остальных оно повергло в шок. В, любом случае, равнодушным не остался никто.

Блондин, выказывая незаурядную сноровку, занял стратегическую позицию под креслом, в котором обмякла потерявшая сознание испанка. Бледная красавица сидела, вцепившись в столешницу побелевшими от напряжения пальцами. Полуяпонка, стоя у окна на коленях, что‑то неразборчиво бормотала себе под нос, а шиноби, как и полагается представительницам ее профессии, исчезла не прощаясь. Единственным, кто так и не сдвинулся с места, остался атлет.

Ну а за открытым окном качалась опустевшая ветка — большая птица, сделав свое черное дело, посчитала, что воспетый Шиллером генуэзский мавр был абсолютно прав, и ее присутствие здесь больше не требуется.

Я лежу в гробу. Причем настолько давно, что данное занятие успело поселиться у меня глубоко в печенках. Надежда на то, что я, когда‑нибудь смогу отсюда выйти, почти утеряна и, все попытки разрушить удерживающие меня оковы, лишь дань природному упрямству, не дающему поверить в очевидную бессмысленность таких действий. А насчет помощи извне… к несчастью, гроб мой не из хрусталя, да и я не спящая царевна… скорее уж наоборот, так что прекрасные принцы, как, впрочем, и принцессы, в очередь, для моего спасения, становиться не торопятся. Я и на публику попроще согласен, но, увы, не находится и таких.

Все доступное мне жизненное пространство, это мрачные внутренности наглухо закупоренного ящика метр в ширину на два в длину. Я так думаю. Потому что судить о габаритах собственного гроба изнутри, все равно, что оценивать размеры тюрьмы, ощупывая в темноте внутренние стенки одной из ее самых глубоких подвальных камер. Достаточно точной оценке поддается только высота внутреннего пространства — крышка находится всего в нескольких сантиметрах от моего носа. А остальное… ни пятками, ни макушкой, ни локтями стенок не касаюсь, так что кто его знает, какая там размерность. Одно хорошо, клаустрофобией теперь не страдаю… излечился.

По всей видимости, для того чтобы уменьшить количество праздношатающихся мертвецов, меня намертво зафиксировали: кисти рук и ступни ног, единственные части тела, которым оставлена хоть какая‑то свобода. Ну, кроме глаз и языка, естественно. Не будь этого, вообще не знал бы, осталось ли у меня вообще что‑нибудь, кроме головы или нет.

Лицо до самых глаз закрыто пластиковой маской, составляющей единое целое с крышкой моего узилища. Этот строгий намордник фиксирует голову и не позволяет выплюнуть приспособление, внутри которого проходит вставленная глубоко в пищевод трубка для подачи пищи и воды. Предполагаю, что в нижней части туловища имеется аналогичное приспособление, только вектор движения масс в нем имеет противоположное направление… гм, ну да ладно.

Вот такая у меня жизнь… или нежизнь, если всерьез рассматривать концепцию зомби. Не знаю, нуждаются ли немертвые в обычной пище, но, по крайней мере сейчас, на человечинку не тянет. Не поручусь, что так и останется, если меня выпустить на волю. Очень уж хочется кое — кому вцепиться в горло. И где проходит грань между инстинктами умертвия и обычной ненавистью, ответить сейчас не смогу — отношение у меня к тем, кто меня сюда поместил, скажем, слегка предвзятое.