Внезапная мягкость его голоса заставила меня убрать руки от лица и неуклюже подняться. «Ами» — так меня не называли много лет, с тех пор, как я попала в лавку госпожи Кик. Даже я сама не так уж часто вспоминала это имя.
Я робко взглянула на не-мёртвого.
— Меня захватили днём, когда я не мог постоять за себя. Ума не приложу, как выследили. Сейчас мой гроб перенесён сюда, в подвал, здесь надёжнее. Учитель был против, нельзя оказываться в такой зависимости от живых, это опасно. Но он умер. Ты слышала как.
Я снова отшатнулась, опасаясь новой вспышки, но её не последовало. Вампир не сводил с меня вопросительного взгляда, как будто я могла разрешить его сомнения, утишить его скорбь.
— Я к чему говорю? — продолжал он. — Не спускайся в подвал, хоть днём, хоть ночью. Потянет — не спускайся. Любопытно станет — не спускайся. Прикажут — не спускайся. Вести станут — не иди. А пойдёшь, так я за твою жизнь не ручаюсь, поняла?!
Я задрожала от ужаса и, как зачарованная, кивнула.
— Не бойся меня, — успокоившись, попросил вампир с новой мягкостью. — Тебе нет нужды меня бояться, Ами. Просто делай всё так, как я скажу — и ничего не бойся.
От этой ласковости стало ещё более жутко; я поняла, что за ней скрывается. Безопасность — рядом с бесноватым монстром — в обмен на свободу и право распоряжаться собой. Страшная мена.
— Да, к слову о приказах, — беспечным голосом произнёс вампир. — Подчиняться будешь лично мне — и никому больше. Кто что скажет — не слушай, даже если передадут будто бы от меня. Не верь никому, поняла? — Дождавшись кивка, быстро продолжил: — Жить пока тут будешь, на улицу тебе нельзя. Узнают, поймают — я второй раз вытаскивать не буду. Сама знаешь, что с такими спасателями делается. Здесь поживёшь, потом над тобой поработают, будешь делом заниматься. Сейчас — учёба. Что ты сама умеешь — расскажи, разовьём. Стоять иначе — научим, смотреть, ходить, говорить, руки держать, одеваться, думать по-новому — всему научим. Сам учить буду — не всему, многому, но буду. Кого приведу, представлю — слушаться как меня, поняла? Закончит учить — забудь того, как не видела, уроки помни. О прежней жизни сегодня последний день говорим, не вспоминай потом. Хочешь спросить что-нибудь, Ами?
Произнеся эту тираду единым духом, не-мёртвый уставился на меня: явно ждал возражений, криков, упрёков. Я молчала: что тут скажешь? Это — навсегда и ещё спасибо сказать стоит, что не дал убить, защитил, наплёл что-то и оставил живой. Кем я теперь буду? Его служанкой? Запасом еды на особенно голодные ночи? Памятью о наставнике или…. напарницей? Ох, Ами, Ами… До чего готические-то романы доводят! А ведь госпожа Кик тебя предупреждала…
— Если позволите… — осторожно начала я. — Моя хозяйка, она, наверное, переживает из-за меня. Могу я передать весточку или увидеться с ней?..
Вампир улыбнулся — сочувственно, понимающе. Покачал головой.
— Нет, не можешь, дорогая моя Ами. И, кстати, говори мне «ты», договорились?
— Да, но почему нельзя? Она ведь… — Я беспомощно оглянулась на сундук.
— Потому, милая девочка, что неделю назад почтенной госпоже Кик выпало тяжёлое испытание. Ей пришлось опознать твоё тело, весьма, надо сказать, изуродованное неизвестными преступниками.
— Что?! — Забывшись, я вскочила на ноги, уронив одеяло. Смутилась, уселась обратно на край постели, закуталась. — Я не понимаю, опознала… тело? Как такое может быть?
— Просто. Небольшое усилие, — он облизнулся, — и можно подделать что угодно. А уж после того, что с тобой сделали негодяи, тебя по одежде только и по росту смогли опознать.
Мне сделалось дурно.
— Кто?.. — спросила я сдавленным голосом. — Кто это был? Кого вы?..
— Не волнуйся, Ами. Она была уже мертва, мы просто дали трупу другое имя и переодели. Что тебе с того? Кто-то не будет знать, что бедная девушка уже не вернётся — и только. Считай, ты подарила людям надежду.
— Напрасную надежду! — резко перебила я, но вампир предпочёл не замечать моего возгласа. — А госпожа Кик? — спохватилась я. — Что она сказала? Она не… не…
Мне хотелось спросить, не слишком ли расстроилась моя бывшая хозяйка, но не поворачивался язык. И как горестное известие воспринял мой бедный ухажёр?
Улыбка вампира сделалась издевательской — но мне казалось, смеётся он не надо мной.
— Она очень по тебе убивалась, — злорадно сообщил не-мёртвый. — Уж такая милая девочка была — такая хорошенькая, исполнительная, послушная, работящая! Одно нехорошо: доверчива была чересчур — и на мужское внимание падкая. Уж как госпожа Кик тебя отговаривала идти вечером с тем покупателем, уж как просила! Но разбойник, видно, успел наплести тебе с три короба — госпоже Кик сразу его рожа не понравилась! Вот ты и погибла, бедная девочка…
При виде моего ошарашенного лица вампир засмеялся.
— А чего ты хотела? Чтобы она себя виновной в твоей смерти признала? Не дождёшься, милая ты моя! О мёртвых, конечно, грех дурное говорить, — продолжал издеваться вампир, подражая неторопливой речи моей хозяйки, — но уж и глупа была девчонка, чего уж скрывать! А упряма-то как! И всё с парнями путалась — отвернись только, сразу толпа набегает. А от покупателей — от мужчин-то! — бывало и заполночь возвращалась. Вот и сгинула девка. Так оно с дурами и бывает. Вся в покойную маменьку — а уж про папеньку и говорить нечего — пропащий был человек, пьянствовал вовсю, буянил, да шею себе свернул ещё до рождения дочери, молодую жену вдовой оставил. Недолго та, правда, по нему убивалась…
— Прекрати! — закричала я, закрывая пылающие от стыда щёки руками. Никогда в жизни мне ещё не было так стыдно — стыдно, стыдно! — как сейчас, когда я слушала лживые сплетни, которые про меня — мёртвую! — распускали некогда близкие люди. Ну ладно, меня, пускай хают, пускай, но мать-то за что?! Отца?! Что они им сделали — этим торговцам, лавочникам, мелким служащим, которые, не успев похоронить, кинулись перемывать мне кости, копаться в грязном белье. Да, сирота, бесприданница, долги душеприказчики едва выплатили после матушкиной смерти, но за что?! Разве можно — так?!
Внезапно я вздрогнула, поняла: о себе говорю, как о мёртвой, в прошлом… Подняла голову; вампир не сводил с меня глаз.
— Да, — кивнул он. — Амалии Вайль больше нет в живых, она мертва и похоронена.
Я уронила голову в ладони и разрыдалась. Страшно, жутко, чудовищно прозвучали эти слова, спокойно сказанные сухим деловитым тоном. Мертва и похоронена. Меня больше нет… От этой мысли как-то внезапно высохли слёзы.
— В книгах тебя запишут под номером, так у нас принято. А для дела дадут новое имя. Потом и его сменишь, не привыкай слишком сильно. Всё поняла? Спрашивай, сейчас есть возможность.
Я покачала головой: после известия о собственной смерти впала в какое-то оцепенение. Потом встрепенулась, указала на сундук.
— Если я… Если госпожа Кик… Если меня… — Нужные слова не шли на язык, не выталкивались сквозь непослушные губы, но вампир понял и так.
— Ты умерла, не оставив наследников, — буднично пояснил он. — Твоё имущество переходит к казне, чтобы быть проданным старьёвщику. Пока можешь пользоваться, но позже всё придётся отдать, взамен принесут новое. Да, кстати, о деньгах. Твоя хозяйка уверяла, что платила тебе десять филлеров[3] в неделю. — Я протестующе вскинулась: и здесь соврала, ведьма старая! — Молчи, я знаю, что всего пять, но ведь ещё еда, кров и одежда. Молчи, я сказал! Знаю, одежда не ахти, и работала ты больше, чем следует в твоём возрасте — молчи! Здесь будешь получать тридцать филлеров в неделю.
Я ахнула. Тридцать филлеров в неделю — это же почти полторы кроны[4] в месяц, я таких денег сроду в руках не держала! Вампир засмеялся.
— Но проживание за свой счёт пойдёт.
Я погрустнела. Жильё нынче дорого, да и еда недёшево обходится, и ещё наряды из своего кармана оплачивать… Госпожа Кик жадная-то жадная, а, как у меня платье, накидка или обувь износится, запирала лавку на ключ и вела меня к старьёвщику. На руки деньги не давала: знаю, мол, купишь что подороже, а потом будешь врать, будто плоше не было! Теперь придётся самой себя обеспечивать, немного денег с полутора крон останется…
— Но! — пригрозил указательным пальцем вампир. — Пока здесь живёшь, из жалования за кров и еду не вычтут и одежда бесплатно — взамен твоей пойдёт. А как работать станешь — будут тебе ещё к жалованию командировочные, да ещё то, что по «легенде» заработаешь, у тебя никто отбирать не станет. Не помрёшь, моя дорогая, с голоду.
От этих расчётов я слегка растерялась и только и могла, что качать головой. Разговор о деньгах заставил снова почувствовать себя живой: мёртвые жалованья не получают, в деньгах на одежду и кров не нуждаются. Но детали поставили в тупик: «легенда», «командировочные» — таких понятий не было в моей первой жизни.
