— Они всегда голодны, — промолвил один из стоявших поблизости воинов-обезьян. Его товарищи глухим рычанием и повизгиванием поддержали собрата.
— Понятно.
Человек повернулся и глянул по течению реки, затем обратился к обезьянам:
— Выходит, завтра ночью враг опять придет?
— По всей вероятности, — ответил Гомо и с нескрываемой ненавистью пнул задней лапой мертвого слельва.
— Тогда нам следует хорошенько подготовиться.
— Ты что-то придумал? — с надеждой спросил Гомо. Другие обезьяны тут же придвинулись ближе и с тем же нескрываемым ожиданием, открыв рты, уставились на человека.
Эхомба покивал.
— Есть мыслишка. Думаю, стоит попытаться… По крайней мере вреда большого не будет.
Предводитель обезьян положил руку на локоть друга.
— Только скажи, что делать!
Убедившись, что посты расставлены, Гомо отправился спать, а Эхомба еще некоторое время провел на берегу — решил до тонкостей обдумать свой план. Если задумка сработает, обезьянье царство надолго, если не навсегда, избавится от подлых тварей. Хотелось поскорее закончить дело и продолжить путь.
На следующее утро обезьяны, с необыкновенным рвением следуя указаниям Этиоля, разбежались по джунглям. Он еще не успел досказать свой замысел, как народ деревьев бросился исполнять задуманное. Только Гомо по-прежнему держался поближе к старшему брату. С его мордочки не сходила довольная улыбка. Вождь поминутно скалился и без конца твердил:
— Теперь-то мне все понятно, человек. Неглупо, очень даже неглупо. Ты хочешь, чтобы слельвы сделались видимы? И тогда нам будет легче целиться?
— Нет, — покачал головой Эхомба. — Целиться, я думаю, не придется.
Гомо пришел в замешательство.
— Тогда, признаться, я ничего не понимаю.
— Все впереди, поймешь, — многозначительно пообещал человек и тут же крикнул паре молодых самцов: — Нет, не туда! Выше, выше!.. Вот так, хорошо.
Затем он вновь повернулся к Гомо:
— Поймешь, когда сработает.
От дальнейших объяснений пастух отказался.
Следующая ночь выдалась еще более темной и мрачной, чем предыдущая. На сухом дереве, чуть дальше других выбежавшем к кромке воды, был устроен наблюдательный пост. Там, в развилке ствола, притаились Этиоль и Гомо. Отсюда даже в сгустившейся мгле было видно далеко. Глаза человека четко различали противоположный берег, сероватые контуры деревьев, светлую полоску пляжа, а ниже по течению — плавную излучину и песчаный плес. Предводитель обезьян по-прежнему держался поближе к старшему брату.
— Лучше ночки не придумаешь, — прошептал Гомо. — Будет удивительно, если они сегодня не явятся. Особенно после вчерашнего успеха.
— Если все получится, как задумано, это будет их последний набег, — уверил его Эхомба.
— Молю землю и воду, чтобы так и было. Я смертельно устал от слез и жалоб матерей.
Эхомба неожиданно вскинул руку и указал на противоположный берег Орисбаба.
— Смотри! Пришел час узнать, услышишь ли ты их снова.
Кроны деревьев зашевелились, листва вскипела, беззвучно забулькала, и в следующее мгновение грузное скопище черной непроглядной мглы обозначилось на фоне ярко-звездного неба. Эхомба невольно напрягся — похоже, слельвов было куда больше, чем в прошлый раз.
Его догадку подтвердил Гомо.
— Откуда их столько взялось?.. Не привыкли к потерям и, наверное, решили отомстить. Так вот вам! — Предводитель обезьян сделал крайне непристойный жест, с помощью которого все приматы выражают свое отношение к противнику.
— Ты прав, — согласился Эхомба. — К тому же они знают, что я здесь.
Гомо удивленно глянул на пастуха:
— Ты что, боишься?
— Нет, но и радости не испытываю. Скорее тревогу. Мне всегда не по себе перед сражением с врагом, который хочет отнять у меня жизнь. Когда мальчишка, впервые охраняющий ночью стадо, слышит рев небесного дракона, он или утрачивает страх, или не становится пастухом. — Этиоль улыбнулся в темноте. — Я хороший пастух.
Предводитель обезьян не ответил, только кивнул. Вид у него был мрачный. Он мягко коснулся теплой ладошкой колена Этиоля.
— Для человека ты слишком считаешься с нами, обезьянами. Делишься мыслями, помогаешь. Ты — добрый, Эхомба.
— Тише!.. Идут. Пусть все будут готовы.
— Все уже давно на местах. Не беспокойся, пастух, мои люди тебя не подведут.
С этими словами Гомо исчез в темноте.
В самом деле, орда слельвов оказалась куда многочисленнее, чем в предыдущую ночь. Полет этих тварей был неровен, зигзагообразен, они метались из стороны в сторону, скользили и отчаянно взмахивали крыльями. Должно быть, присутствие человека в стае обезьян поразило их и привело в ярость. Эхомба, глаза которого достаточно быстро привыкали к темноте, различал короткие дротики и даже небольшие кинжалы в лапах безжалостных тварей. В эту ночь, по-видимому, они решили хорошенько проучить своих заклятых врагов, чтобы раз и навсегда сломить их сопротивление.
Эхомба, до сих пор сидевший на корточках на толстом обломанном суку, неожиданно поднялся и закричал во все горло:
— Сюда! Летите сюда!.. — и принялся размахивать копьем.
Скопище слельвов, напоминавшее черную мрачную реку, не спеша одолевавшее русло Орисбаба, плавно изогнулось и устремилось к сухому дереву. На подлете поток слельвов разделился на несколько рукавов, намереваясь взять человека в кольцо. В тот же миг летучие твари издали боевой клич, напоминавший визг несмазанных петель. Скоро их скрипучий вой одолел шум текущей воды и шелест листвы.
Войско обезьян держалось молчком. Все взоры были направлены на человека, обещавшего раз и навсегда освободить лесной народец от безжалостных врагов. Что, если план не удастся? Что тогда будет с ними, с их самками и детенышами?.. В конце концов это не обезьяний, а человеческий план; люди же, как всем известно, гораздо глупее обитателей деревьев.
Эхомба выждал, пока враги приблизятся вплотную, что было сил закричал: «Начинай!» — и начал быстро, насколько позволяли человеческие руки и ноги, спускаться с дерева. Цепкие маленькие ручонки мягко приняли его и снесли на землю, в сторону. В следующее мгновение сухое дерево вспыхнуло ярким, внезапно пожравшим темноту пламенем.
Внутри ствола почти на всю высоту скрывалась широкая полость. Труха, осыпавшаяся на землю, была высушена до хруста. Весь день обезьяны набивали дупло сухой травой, прошлогодней хвоей, хворостом, смачивали всю эту массу сосновой смолой — одним словом, стаскивали к одиноко стоявшему дереву все, что могло разом вспыхнуть.
