— Ты больше не веришь в меня, мой отважный друг — грустно и безжизненно прошептал Фарамонд, — больше не веришь…
— Да нет же! Что вы, мессир! — проревел Ив, густые брови сошлись на переносице, уголки рта обижено опустились — верю больше чем в господа бога! Хотя его я не видел, а вас да! И силу вашу видел, и знаю что вы из того же теста что и я. Альфаров этих я сам на вертел насажу, а колдуна как?
— И у него есть слабые места, верно, мессир? Ободрите брата, а то он уже хвост поджал, как щенок, — Блан хитро сверкнул глазами, — похоже, ранение совсем лишило его рассудка.
Блан не меньше брата опасался колдуна-герцога, но чаще полагался на интуицию, чем на силу мышц, это и не давало спасовать перед лицом смерти. В такие моменты Блан вверял судьбу богу, и хотя понимал, что творец не благосклонен к таким чадам как он, жизнь доказывала: по вере воздается каждому. А Блан верил, верил, что жизнь настолько разнообразна, что в ней найдется место для многого. Для человека, альва, колдуна или всесильного творца звезд и неба. И эта вера спасала его не раз. Могучие враги отправились в могилу, а он — оставался жив.
— Есть у всех слабые места, тут ты прав, — ответил Фарамонд и умолк, посмотрел в сторону братьев.
Ив как всегда ничего не понял, а Блану хватило и тени намека. Младший де Монтескье от природы догадливей и проницательней брата.
Фарамонд повел глазами влево. Взор острый предостерегающий. Блан мигом перехватил взгляд, но вида не подал, лениво уселся рядом с братом. Понимал: за ними следят. В темноте он видел гораздо хуже мессира: Придется полагаться на интуицию.
Блан будто невзначай наклонился, перенес вес на правую сторону, теперь ничего не мешало проворно выхватить оружие. Пальцы правой руки готовились схватить эфес, Блан сосредоточился, позвоночник как струна, едва не звенит от напряжения.
В такие моменты скорость решает все. Альфар не успел и шелохнутся. Блан доверился судьбе, ударил наугад. Серебристый клинок молнией взмыл в воздух, острие пробило плечо альфарца насквозь, пригвоздило к стене. С блеклых губ раненого сорвался сдержанный стон.
— Не дергайся, красноглазый, а то хуже будет, — ухмыльнулся кровожадно Блан, покрутил клинок в ране. Альфар взвыл от боли.
— Тха» раса, — злобно прошипел раненый. В раскосых глазах пылает ненависть, нос сморщился, скулы напряжены, грудь ходит ходуном. Так бы и набросился, ели б не клинок в плече.
— Говорить будешь, когда мессир позволит, — оскалился Блан, провернул клинок в ране снова, — а ругательства прибереги для своей матери.
Альфарец не закричал, стиснул зубы, по лицу градом бежали бисерины пота.
— Герцог послал, да? Хочет знать, зачем пришли, верно? — тихо и совсем не страшно спросил Фарамонд, но у пленного затряслись поджилки, глаза испугано забегали по сторонам. Догадался, красноглазый, кто перед ним стоит.
— Виконт, виконт де Блуа…, - испугано прошептали блеклые губы.
— Молчи, дурак! — рявкнул Фарамонд, — называй меня бароном, а не то велю отрезать твой змеиный язык!
— Да, ваше…,барон, — со свистящим акцентом проговорил альфарец, — как вашему… вам будет угодно.
На лице пленного страх смешался с недоумением и гневом. Края рта нервно подрагивают, на лбу пролегли суровые складки, скулы кажется, прорвут кожу от напряжения. Челюсти плотно сжаты, губы совсем побелели.
Рана на плече альфара не шуточная, коричневая туника пропиталась кровью, побагровела. Раненая рука то и дело подергивается. Блан постарался на славу, расковырял так, что заживать будет долго.
— Страшно подыхать, да, хорек, — громогласно рассмеялся Ив, поднялся на ноги, — страшно сдыхать когда впереди долгая-долгая жизнь. Это не то, что мне, да, ушастый?
— Да, — отозвался альфар, в звонком голосе прозвучали нотки высокомерия, — не то, что тебе, зверь.
— Но ты, зараза, от такой дыры, — Ив указал на кровоточащую рану на могучей груди, — копыта отбросишь, хлыщ. А я ничего, очухаюсь завтра уже.
— Если оно наступит, — огрызнулся альфар, — герцог так этого не оставит, — покосился на Фарамонда и мигом умолк.
Барон понимал: Бриан лучше других знает, что допросы против незваных гостей бесполезны. Фарамонд готов умереть, но не рассказать, а братья ничего толком не знают. Но вот подслушать, вызнать можно. Значит, старик не догадывается, зачем мы пришли, а это уже неплохо.
Фарамонд устало вздохнул, произнес безразлично:
— Тебя послали за мной шпионить. Скажи, почему я должен оставить тебя в живых? Чем ты полезен?
— Я буду говорить, — прошептал с ненавистью альфарец, — расскажу все что знаю, барон.
— А много ли знает шестерка? — рассмеялся заливисто Блан, надавил на эфес шпаги, пленник взвыл от боли, — можно я его прикончу, мессир?
Блан намеренно подыгрывал барону, зная, как дорога красноглазому жизнь.
— Убить всегда успеем, Блан, — Фарамонд метнул в пленного острый взгляд, — Докажи мне падший альв, что я не зря оставил тебе жизнь.
— Да, барон, — отрешенно ответил пленный, — спрашивайте и я докажу вам свою полезность.
Фарамонд видел, с каким трудом далось альфарцу согласие. Переступить через гордость — подвиг для его народа, или может падение? Еще одно доказательство того, как обременяет длинная жизнь, забываешь о чести, целях. Все сводится к инстинкту: Жить, жить, жить. Фарамонд осекся: Но ведь и я делаю все ради лишь жизни. И ребята тоже… Не хочется умирать молодым, полным сил, идей, веры. И чем сильнее ты, талантливей, тем больше хочется жить. Для дурака жизнь — пустяк, но его лишь могила исправит, потому, наверное, он ее и ищет. А сильный, рано или поздно встречается со страхом смерти.
— Зачем герцог послал тебя, альфар- сурово спросил Фарамонд.
Пленный напряженно сглотнул, ответил с усилием:
— Убить вас, барон.
— Меня?! — на лице Фарамонда заиграла улыбка. — Вы слышали, друзья? Этот самонадеянный мальчишка хотел убить меня, Фарамонда. Да известно ли тебе, что дав согласие на такое, ты подписал себе смертный приговор.
— Да, — ответил угрюмо пленник, — но у меня не было выбора, барон. У герцога моя жена…
— Выбор есть всегда, — хмыкнул Ив, в глазах блеснула сталь — мне ли не знать. Ты сдохнешь тут, а твоя баба там. Вот и все. А мог отказаться и сдохнуть сразу.
— И ты действительно считал, я окажусь милостивей старого смутьяна? — Фарамонд с яростным недоумением воззрился на альфара. Тот поспешно отвел взгляд, не сказал ни слова, только запылали во тьме серебряные волосы да глаза вдруг засветились алым, как у нетопыря.
— Зря, зря ты так считал. Я еще хуже чем он, — В глазах Фарамонда полыхнули алчные огоньки, — На много хуже.
