Я забрался в шлюпку… Заскрежетала лебедка, и медленно я начал опускаться все ниже и ниже, мимо корабельного борта, и даже успел заглянуть в иллюминатор, но ничего там не рассмотрел, кроме смятой шляпы, висящей на крюке.
И скоро я видел только море, а корабль, как призрак, отходил все дальше, и его заволакивало бледной дымкой. Птица промчалась у меня над головой и закричала. Я вздрогнул и улыбнулся; должно быть, и впрямь берег уже близко, хотя он оставался по-прежнему невидимым.
Я забросил сети и стал ждать.
Время проходило медленно; солнце как будто всосало в себя часы и минуты и не желало расставаться с ними; набухшее, переполненное нынешним днем, оно висело в небе — и вдруг взорвалось, распираемое пожранной добычей; кровавые полосы растянулись по всему горизонту, пятная морскую гладь.
«Пора», — подумал я и потянул сети.
Они оказались очень тяжелыми. Я едва справился с ними и чуть было не перевернул лодку. Добыча моя топорщилась острыми углами, и подпрыгивала, и билась, и пахла кровью рыб. Здесь были длинные серебристые рыбки, похожие на детские ножи, и дохлая чайка с обнаженным скелетом шеи и грязными, переломанными перьями, и четыре толстые книги в обложках, покрытых плесенью.
Я вытащил книги, а все остальное не разбирая кинул за борт. Затем сверился со списком, который вручил мне библиотекарь; два романа оказались из числа заказанных, а два — бесполезными; впрочем, их я сохранил тоже.
Затем я снова забросил сети, и на небе появилась луна.
Она сияла, высокомерная, как богатая женщина, и многообещающе тянула ко мне белую, совершенно ровную дорожку; но Филипп Модезипп не раз уже ступал на эту дорожку и всегда тонул. «Нет, — думал я, — меня не проведешь! Я знаю женщин и не поведусь на их зазывающие взгляды. Одна только Маргарита была со мной честна и искренна, но я предпочел взять лодку — и теперь расплачиваюсь за это».
Если солнце пожирало время дня, то луна вообще не обращала на время никакого внимания. И скоро она ушла.
В полной темноте я потащил сети, и что-то большое, живое и осклизлое бухнулось на дно лодки. Я так перепугался, что пырнул это, не разбираясь, ножом. Оно испустило булькающий звук и обмякло, а я засунул руку поглубже в рану морской твари и выволок еще несколько книг.
Затем я избавился от трупа, лег на дно лодки и заснул.
Когда я проснулся, корабль уже стоял совсем близко. Он возник возле «Маргариты» из ночной пустоты, и рассвет медленно обнажал его. Рассвет был неспешным, туманным; мне такие нравятся.
Меня вместе со шлюпкой подняли на борт, и библиотекарь сразу бросился разбирать мой улов. На меня никто не обращал внимания. Возвращаться в духоту камбуза, к Константину Абэ, мне совершенно не хотелось, поэтому я улегся отдыхать прямо на палубе.
Скоро, однако же, мой отдых был нарушен: библиотекарь приблизился ко мне и разбудил. Он держал в руках книги, вытащенные мною из моря.
— Добыча вполне удовлетворительная, — сообщил Анадион Банакер, пробегая пальцами по корешкам книг, как по клавишам. — Можно сказать, я доволен вами.
— Ответьте мне в таком случае, — сказал я, — как вышло, что все эти книги очутились в море?
Библиотекарь посмотрел на меня удивленно:
— Разве вы не знаете?
— Нет, иначе не стал бы спрашивать…
— Те, кто пишут книги, — проговорил библиотекарь, — по большей части сами и бросают их в море. Они не ждут ответа, не надеются, что книги эти когда-либо будут прочитаны. Они просто записывают слова, которые приходят на ум, а потом расстаются с ними.
— Позвольте, — запротестовал я, — но это ведь невозможно!
— Почему? — Анадион Банакер с любопытством посмотрел на меня. Наверное, так смотрит преподаватель на двоечника, внезапно — скорее всего по чистой случайности — задавшего интересный вопрос.
— Потому что всякий, кто пишет, рассчитывает быть прочитанным…
— Ошибаетесь! — возразил Банакер с торжеством человека, заранее знавшего ответ. — Полный вздор изволите нести! Таким образом пишутся только письма. Все остальное отдается на волю случая. Многие книги остаются непрочитанными вовсе. Мы выходим в море и забрасываем сети, и все, что удается выловить, возвращается к людям — в библиотеки. А потом лукавый кок Константин Абэ вырывает из книги листы и варит из них суп… Вдумайтесь только, какими лабиринтами случайностей прошла книга, прежде чем очутиться на полке, — и вам никогда в жизни не захочется выдирать эти страницы, как бы голодны вы ни были.
— Но я ведь исправил дело, — напомнил я. — Я вписал утраченные страницы заново.
— Вы изменили книги, — сказал Банакер. — Возможно, они только выиграли от этого, но они стали другими.
— Проклятье! — воскликнул я. — Да я и сам стал другим!
— Не смею возражать, — кивнул библиотекарь. — Завтра, когда выйдете на лов, постарайтесь брать поменьше поэзии. Поэты чаще других кидают свои книги в море, и среди них регулярно встречаются совершенно невыносимые!
* * *
Постепенно я привык к своему новому занятию, смирился с ним и даже полюбил его. Это случилось на второй день, когда я греб по лунной дорожке, а тяжелая сеть тянулась за мной, вся набитая романами про убийц, монстров, красавиц и карточных шулеров. И мне так хорошо, так покойно грезилось о том, как сочинители этих книг некогда жили на земле, и ели маслины, выдавливая из них косточки и нанизывая их себе на пальцы, словно перстни, и пили вино, и мечтали докричаться до морских глубин и услышать гулкое эхо земного чрева. Но что вышло из всей их жизни и что сталось со всеми их книгами? И такая уж ли это несчастливая участь — послать безымянное утешение морякам и всем тем, кто высажен на необитаемый остров?
На третий день моей ловитвы я извлек из моря несколько коротких книг об одиночестве, одну — о войне, пять — о любви и еще какой-то нелепый алхимический трактат с совершенно непристойными картинками. Роман о войне показался мне чересчур претенциозным (чтобы не сказать — слезливым), и я, в ожидании, пока корабль вернется и заберет меня, переписал финал и несколько глав в середине.
Анадион Банакер спросил меня:
— Как, по-вашему, существует ли на свете такая книга, за которую можно и убить, и умереть, и отдаться нелюбимому человеку?
Я долго раздумывал, прежде чем ответить:
— Нет.
— Почему? — тотчас задал он второй вопрос.
— А вы как считаете? — Я посмотрел на него в упор.
— Я не знаю. — Он пожал плечами. — Одно время я думал, что, быть может, существует некая книга тайн… книга с ключами от мироздания…
— Мир сам по себе есть книга, — возразил я. — Было бы странно, если бы в книгу кто-то поместил ключи от мироздания. Однако мириады крошечных ключиков разбросаны по мириадам книг, и это самое правильное из всего, что могли придумать писатели, и поэты, и все постигающие мироздание, — иначе в библиотеках не было бы вообще никакого смысла.
