Вечерние новости почему-то дошли до халифа быстрее утренних: разъяренный шейх таглиб попытался обжаловать приказ Тарика незадолго до призыва на послезакатную молитву. Абу-аль-Хайджа сыпал такими проклятиями, что случившаяся рядом Шаадийа-кахрамана закрыла от стыда лицо. Надо сказать, что Тарик в долгу не остался: похоже, он много чему научился во время своих странствий с бедуинами и теперь ругался с той же виртуозностью.
"Вы - сборище крикливых баб, которым нельзя доверить вести коз на водопой!", орал нерегиль. "Ни боги, ни люди, ни прошлое ни настоящее ничему вас не учат - вы пребываете в том же неотесанном, убогом, дикарском и уродливом состоянии, что и триста лет назад!". Далее последовало что-то накрученное, с перечислением такого количества зверей и насекомых пустыни, что аль-Мамун, хоть и приходилось ему заглядывать в старинные словари, потерялся от такого количества незнакомых слов. А вот Абу-аль-Хайдже все перечисленные четвероногие и многоногие, похоже, много что говорили - потому что он бросился на Тарика с джамбией, и их пришлось разнимать воинам хурс.
А случилось все от того, что нерегиль отказал всадникам пустыни в праве идти в поход - они, мол, не сумели спешиться по приказу. К тому же он велел вазиру дивана войска вычеркнуть имена бедуинов ибн Хамдана из списков тех, кому выплачивается жалованье-ата.
Абу-аль-Хайджу пришлось успокаивать недолго: аль-Мамун, конечно, отменил несправедливый приказ о лишении его воинов ежемесячных выплат. Ну и долго превозносил их мужество, завершив свои речи торжественной клятвой по достоинству оценить верность и храбрость бедуинов по возвращении из похода - а то кому же он, эмир верующих, доверит охранять свой харим и свою столицу, как не ибн Хамдану по прозвищу Герой!
Задыхающийся от злости Тарик слушал все это из соседней комнаты - но молчал. Отпустив подуспокоившегося шейха таглибитов, аль-Мамун пошел туда, где сидел его командующий. Тарик трясущимися руками подносил ко рту медную чашку с шербетом - ярость колотила его так, что аж лед в чашке звенел.
- Скажи мне, о Тарик, - строго сказал аль-Мамун, - тебе приходилось хоть раз приходить в маджлис, сидеть там и уходить, не сделав говоривших с тобой смертельными врагами?
Расплескивая воду из чашки, нерегиль заорал в том смысле, что не поведет на сильного, умелого и коварного врага орду дикарей.
- Скажи мне еще, о Тарик, - не менее строго сказал аль-Мамун, - разве верующие ашшариты - более дикари, чем те джунгары, которых ты привел в Хорасан ради сражения с Мубараком аль-Валидом?
К несчастью, нерегиль в это время как раз отпивал из чашки - услышав слова своего повелителя, он поперхнулся, закашлялся и заплевал все шербетом. А, отплевавшись, заорал:
- Джунгары?! Дикари?! Джунгары - это благородные, доблестные, умеющие держать свое слово люди! Знающие, что такое честь! Приказ! Посмертная слава! Полная противоположность вашим бедуинам! Как ты можешь равнять джунгар и этих огрызков человеческого рода?!..
Аль-Мамун плюнул, налил себе шербету, выпил и ушел совершать омовения к магриб6. Совершив намаз, он поклялся себе, что закончит все дела до ночной молитвы, - но незадолго до нее получил известие о бунте в войсках Абны.
И вот теперь он - после ночной молитвы - сидел в Большом дворе и читал донесение, написанное Тариком по поводу Опоры Престола и Скипетра Верности - то есть все той же Абны, которая на данный момент прыгала под Престолом, поддавая задом на манер необъезженной лошади.
- Справедливости, о халиф! - со двора приемов продолжали нестись вопли.
И угрозы:
- Предатель! Подлый предатель! Наши деды служили тебе верой и правдой, бледномордая тварь! Ты недостоин подносить нам дрова с пальмовой веревкой на шее!
Нерегиль сидел, сцепив руки под подбородком, и молча смотрел в одну точку.
Самым мрачным в маджлисе был Харсама ибн Айян - он, щурясь и кривясь, разглядывал в дрыгающемся свете ламп войсковые списки с перечислением имен каидов и назначенным отрядам жалованьем.
А самым радостным - молодой Тахир ибн аль-Хусайн. Тот аж светился от удовольствия, то и дело поглаживая маленькую черную бородку. Блестящими от перстней пальцами он перебирал звенья золотой цепи с большим бирюзовым медальоном - и не скрывал злорадства.
С нерегилем они поссорились насмерть еще два дня назад - когда джунгары из джунда Хативы сцепились с Тахировыми нишапурскими гвардейцами. Парсам было что припомнить джунгарам, и они припомнили. Тарик остановил беспорядки, приказав солдатам войсковой шурты связывать спина к спине по одному джунгару и одному парсу и кидать в реку. На втором десятке отсчет утопленников прекратился - вместе с драками. Затем в дело вмешался аль-Мамун.
"Я тебе не халиф Аммар!", кричал он. "Я не потерплю бессудных убийств! Еще один такой приказ - и я сам кину тебя в реку!". На Тарика он наорал прямо в маджлисе. Нерегиля била крупная дрожь ярости, он кашлял, словно задыхался, - но молчал. Справедливости ради аль-Мамун распек и Тахира. Однако самолюбие парса не исцелилось от нанесенных Тариком ран - говорили, что нишапурец аж кушать перестал от злости.
Еще злые языки болтали, что Тахир не может простить нерегилю пренебрежения его воинами при отборе в личную Тарикову гвардию. В войсковых реестрах гвардию называли Мутахаррик тулайа, Движущаяся, а те же злые языки припечатали ее Кафирской. Хотя, конечно, записанные в Движующуюся гвардию джунгары были правоверными - а на словах или истинно, Всевышний знает лучше. Но ни одного парса туда не попало - это точно. Из четырех тысяч "неверных" собственно кафирами были сумеречники - но их набрался только эскадрон-кардус, сорок воинов. А все остальные были джунгарами. Новоявленным гвардейцам платили по сорок дирхемов в месяц - тогда как остальным тридцать. А добровольцы шли и вовсе за так - ну и за четыре пятых добычи, положенных воину веры, это правда, но добычу нужно еще добыть, а сорок дирхемов выдали сразу и в новой монете.
Одним словом, сейчас Тахир скалил белые-белые зубы и чувствовал себя отмщенным, а вот Абна негодовала от решений главнокомандующего, и читающий бумаги аль-Мамун понимал - у нее были на то причины.
Всего Абна выставила две тысячи воинов. Тарик вызывал на ристалище по десять человек. Если они уверенно держались в седле и попадали коротким копьем в цель, писарь выводил напротив их имени джайид, "хорошо", и воины получали право идти в поход и получать жалованье от казны. Тем же, кто получал мутавассит, "средненько", втрое урезалось содержание, и они могли рассчитывать лишь на службу при обозе. А уж те, кто получил дун, "плохо", вымарывались из списков Абны и отправлялись служить при сборщиках налогов в Куфе и Васите.
