— Умер мой господин Фа, чистейший, благороднейший из людей! — причитала где-то позади всех старуха Ай. — А убийца его живет, и некому наказать его под этими небесами!..
— Вы слышите? — спросил староста. Он громко икнул и покачнулся, едва не упав, но нашел в себе силы продолжать гневную речь. — Даже по пропащему человеку Фа проливают слезы. А кто станет оплакивать вас, достолюбезный господин Большой Ман?
— Целое войско доблестных витязей, — произнес Ман. — Великий Чжугэ Лян[5] мог лишь мечтать о таком.
Разве устоит перед ними даже самый свирепый из тигров? Или руки этих мужчин более привычны к чарке, нежели к копью?
— Он смеется над нами! — заорал Сун-Середняк.
— А по-моему, он нас похвалил… — пожал плечами кузнец Гао.
— Я не смеюсь, — возразил Ман. — Потому что вы даже не смешны. Тем паче не за что вас хвалить. Надо вам знать, что охотнику за демонами не пристало охотиться на тигров. Каждый должен заниматься своим делом. Одни предназначены для того, чтобы чинить крыши. Другие — чтобы возделывать посевы. Третьи — ублажать мужчин в веселом доме. Четвертые…
— Мы сами знаем, кому и чем заниматься! — грубо перебил его Сун-Середняк. — Не дармоеды небось! Верно говорят: тигр пришел за колдуном. Пускай с ним и уходит!
— Я не колдун! — Ман гневно вздернул подбородок. — Я не варю приворотное зелье, не творю нелепых и бессмысленных обрядов, не взываю к несуществующим божествам!.. Мое Ремесло — изгонять демонов. Это — наука, это и высокое искусство! Но где те демоны, что лишили вас рассудка, подменив его страхом, и побудили вас буйствовать в моем дворе?! Я, Возжигатель Свеч, сдавший экзамен перед величайшими мастерами Ремесла, знаю способ обратить в бегство саранчу-собаку таоцюонь, обездвижить крылатого тигра-дикобраза цюнци и рассеять призраков мо. Но я бессилен перед демоном, имя которому — Глупость!.. Хищное животное, чьи зубы иступились от старости и оттого не годятся для раздирания настоящей дичи, шляется в окрестностях, алкая легкой поживы. А вы не можете защитить себя! Пойдите и убейте эту кровожадную скотину. Сделайте хотя бы это. А от демонов вас оберегу я!
— Кто видел своими глазами хотя бы одного демона? — гаркнул староста и снова икнул. И опять устоял, лишь поглубже вогнал в землю свою палку. — Может, их и не бывает вовсе!
— Те, кто воочию повидали демона, уж ни с кем не поделятся впечатлениями, — сказал Ман. — Особенно если рядом не было человека вроде меня…
— А тигр бродит вокруг деревни, — оборвал его староста. — Он-то уж точно есть!
Большой Ман снова оскалился.
— Но почему я должен любить вас? — спросил он. — Вас, жалкое стадо свиней, которые ни к чему нив годны. Даже крышу починить…
— Он оскорбляет нас! — завопил Сун-Середняк.
— Дурак ты, — отозвался Гао. — В наших краях свинья — кормилица, мы ее «матушкой» называем.
— Да, я оскорбляю вас, — продолжал Ман. — Вы — всего лишь скот, жрущий да пьющий. Не уверен, что вам достанет духу хотя бы поколотить меня этими палками, что заготовлены в ваших руках. Взбесившаяся собака обратила бы всех вас в бегство, не то что тигр. Нет, я не люблю вас. И никогда не полюблю. Это выше моих сил. Я презираю вас.
Что-то обожгло его запястье.
Изменившись в лице, Ман вытряхнул из тлеющего рукава сальную свечу.
Свеча горела необычным пламенем цвета чистой бирюзы.
«Презрение, — думал Ман, и сердце его исполнялось радости. — Вот то чувство, что воспламенило наконец мою свечу. Глупец, я думал, что есть только одно сильное чувство, присущее тому, кто намерен защищать этих людей от демонов. Разве они заслуживают любви? Зачем свинопасу любить свиней, когда ему нужно, чтобы они были целы и нагуливали жир? Вот и я — никакой не охранитель этому перепуганному стаду. Я пасу их, и этого достаточно. Я не научился любить их. Что ж! Пусть любовью, возжигает свою свечу кто-нибудь иной. Я обойдусь презрением. Да ведь и они платили мне той же монетой все это время. И ничего, что мой путь — это путь одиночества. Это не самый страшный страх. Главное — моя свеча горит. Так всегда бывает: когда приходит демон, толпа обращается в бегство. А один остается. Что может один? Демон способен убить его. Но демон должен знать, что на его пути непременно окажется преграда, и разбой не будет ему в радость».
Ман поднял свечу на уровень лица. Слабый, почти не различимый при свете дня огонек внезапно полыхнул факелом в сторону сгрудившихся во дворе людей.
Толпа шарахнулась.
— Убирайтесь с моего пути! — воскликнул Ман.
Тигр, насытившись, дремал в кустарнике, когда его обоняние потревожил запах новой добычи, а слух был уязвлен хрустом сухой травы под чьей-то непугливой поступью. Тигр даже удивился тому, что жертва сама идет к нему в пасть. Как и подобает настоящему охотнику, он известил о своем присутствии горловым рыком. Но шаги приближались.
Зверь вскинулся на все лапы сразу, прижал уши и взревел, уже не скрывая своей ярости. Никому не было позволено нарушать послеобеденный покой властелина лесов, не понеся за то соразмерной кары.
Тигр выскочил из укрытия, охлестывая себя хвостом. Припал к земле, чтобы сделать прицельный, последний прыжок.
Но слегка промедлил.
Потому что в руках человека был огонь. Необычный, невиданный огонь, лишенный дымного запаха. Огонь цвета чистой бюрюзы.
— Ты вернешь мне тело господина Фа, — увещевающе сказал Большой Ман. — Потому что мы должны похоронить его по закону предков. И будет лучше тебе навсегда покинуть эти края. Иначе кто-то — я либо городские охотники — непременно убьет тебя. Я знаю: ты понимаешь мою речь. Всякий зверь, отведавший человечины, становится немного демоном…
От ненавистных звуков человеческого голоса тигр осатанел. Огонь, не похожий ни на что прежде виданное, вовсе не страшил его.
Тигр оттолкнулся от земли и ринулся на человека.
Одновременно навстречу ему прянуло и колдовское бирюзовое пламя.
Тигр пронизал этот призрачный занавес, подобно копью, которое, будучи брошено, ничем не может быть остановлено… Уже в полете он обратился в собственный скелет, лишенный незначительнейших следов дивного меха и могучей плоти.
Но прыжок завершить он все же сумел.
Староста, в новом халате с вышитой цаплей, стоял посреди двора и с напускной строгостью следил за тем, как протекает ремонт дома Большого Мана.
Девица Цветок Мандарина, прижимая к груди лубяной короб, поклонилась ему на бегу.
— Иди, иди, — благосклонно промолвил староста. — А ежели он попросит чего, так ты уж того… сама знаешь.
