Артур нахмурился — вмешательство Ланселота ему не понравилось.
— Вломился к ней в опочивальню…
— А сам-то ты, что там делал? — резонно поинтересовался Гавейн медовым голосом.
— Да как ты смеешь?!
— Смею! Ты сам прелюбодей, клятвопреступник и убийца! Что делал ты в опочивальне королевы?! Ночью! И ты убил моих братьев!
— Я защищал честь королевы от вас!
Их уже приходилось держать, и долгой дружбе, — а ведь на много старший Ланселот был для оркнейского принца наставником и наперсником, — несомненно пришел конец.
— Довольно! — прогремел Артур, и в наступившей тишине особенно громко прозвучал безмятежный голос Мордрета, о котором на время все забыли:
— Честь королевы безусловно нуждается в защите…
Ахнули и Артур, и Гвенхивар, и Моргиан — все, поскольку это даже нельзя было считать намеком.
— Своевременной…
— Что?! Да как ты смеешь?! — Гавейн и Ланселот обернулись одновременно, хотя минутой раньше их самих надо было разнимать.
— В чем я не прав, король? В защите нуждается честь любой женщины, — Мордрет подчеркнуто обращался только к Артуру, и опять он как-то особенно произнес слово «любой», так что невинная фраза приобрела двусмысленный, если не оскорбительный подтекст.
— Довольно разговоров! Объяснись же наконец! — приказал Артур, с трудом сдерживая гнев.
Объясниться?! Ему было до того противно, хотя он мог и в самом деле начать логически разбирать ситуацию: быть может и удалось бы что-то доказать, — но Мордрет едва сдерживал себя, что бы не развернуться и уйти. Его гордость — единственное, что принадлежало ему, что никто не мог отнять, единственная его опора — не позволяла оправдываться, как преступнику. Ни перед кем!
— Я считаю ниже своей чести давать какие-либо объяснения по этому поводу! — негромко, но выразительно произнес он, глядя королю прямо в глаза, — Но дабы разрешить все ваши сомнения, я готов поклясться в том, что никогда не желал лишить королеву жизни и не собирался посягать на ее добродетель даже в мыслях!
Артур тяжело смотрел на сына, играя желваками. Моргиан долго с удивлением вглядывалась в него. Как мог он поверить, что двадцатилетний юноша, не обиженный ни лицом, ни статью, будет домогаться женщину, которая была старше его более, чем на десяток лет? Это была выдумка, свойственная лишь женскому тщеславию!
Какой мужчина в здравом уме поверит, что его сын, который мог выбрать любую понравившуюся девушку: от дворовой девки до принцессы, вдруг обезумел настолько, что попытался изнасиловать его не первой молодости супругу?! Да еще подбив посодействовать целую толпу кузенов!..
Но Артур уважал жену, любил друга и дорожил племянником. Не может быть, что бы они все лгали ему!..
И тут впервые раздался холодный голос Гвенхивар:
— Чем именно ты собрался клясться? Всем известно, что ты не чтишь Христа!
Языческие же идолы — сами суть воплощение лжи!
Мордрет усмехнулся одними губами.
— Я поклянусь тем, чья правдивость, сила и святость не подлежит сомнению! — он резко дернул из ножен меч, и руки рыцарей, да и самого Артура, невольно тоже оказались на рукоятях. Моргиан качнулась: толи остановить его, толи закрыть собой…
Мордрет видел все это и усмехался уже откровеннее. Он вогнал клинок меж плит и преклонил колено. Когда он вновь поднялся, стояла гробовая тишина.
— А теперь, — он взял меч, на котором только что поклялся в своей невиновности, держа его в вытянутой руке, — Если кто-то считает мою клятву ложной, пусть говорит этот свидетель!
Ланселот молчал, пряча глаза, и это молчание было более чем красноречивым.
Гавейн скрипел зубами, но придержал Гахериса. Мордрет и впрямь поставил всех участников в заведомо проигрышное положение. Ланселот мучился угрызениями совести, опять же — клятва была священной… Гавейна подобные соображения не волновали, но Мордрет тоже не имел привычки проигрывать в поединках… С Гахерисом он справился бы, не отвлекаясь от легкого завтрака! А риск был неоправданно высок, ведь вместе с поражением он мог навсегда утратить доверие короля и свое положение за Круглым Столом…
Так что единственным поединком был тот, который продолжался с самого начала: поединок взглядов короля и Мордрета. И это надо было немедленно прекратить! Ведь был же какой-то выход из этого тупика!
— Брат мой… — на Моргиан вдруг снизошло вдохновение, и она стала между ними, — Юности свойственны упрямство и горячность! В молодые годы действуют не разумом, а сердцем, зачастую вообще не задумываясь о последствиях…
Получилось не менее двусмысленно, чем у Мордрета. Гвенхивар просто позеленела.
Артур побледнел, выпрямляясь, как перед смертельно опасным противником. Даже Мордрет удивленно смотрел на мать, не понимая, к чему она ведет.
— Но очевидно, что все участники прискорбного инцидента имели добрые намерения!
Имело место недоразумение! А там, где было лишь стечение обстоятельств, не стоит искать чьей-то вины!
Артур согласно склонил голову, после недолгих размышлений. Его устроило такое решение, и он постарался не выдать облегчения. Вертя на языке очередную колкость — на счет доброты намерений — Мордрет с ехидной усмешкой переводил глаза с Гавейна на Ланселота, соревновавшихся в угрожающих взглядах. Жаль, что никто не смотрел на Гвенхивар — обычно нежный, взор ее голубых глаз, направленный на сына Артура, наполняла такая жуткая ненависть, что даже Ланселот не мог бы назвать ее красивой в этот момент!
Артур и впрямь был вполне доволен тем, как разрешилось это неприятное, оскорбительное, скандальное разбирательство. Он мог сохранить при себе и жену, и друга — их вина так и не была доказана, и Гавейна, которого любил как сына, и даже Мордрет был оправдан…
Но все же еще один вопрос требовал разрешения: как только рассеялась напряженность последних дней, Артур осознал, что как бы не был он благодарен Моргане за ее предложение, но видеть ее постоянно — по-прежнему невыносимо.
Не прошло и пары дней, как он вызвал ее.
— Сестра моя, я удивлен тому, что все еще вижу вас в Каэр Меллоте! — хмуро бросил король, избегая смотреть на нее.
— Разве место матери не рядом с сыном, особенно когда ему грозит опасность? — Моргиан прикусила губу, но Артур уже разозлился.
— Как вы могли убедиться, вашему сыну ничто не угрожает здесь. И потому я приказываю вам немедленно вернуться туда, откуда вы так поспешно бежали! — крайнее раздражение вновь начало овладевать им.
Что вполне можно было понять учитывая напряжение, в котором он пребывал последнее время. А тут еще сестра — ее он желал видеть в последнюю очередь! Она и ее сын одним существованием портили ему жизнь.
