— Глядите!
На их глазах одна из выщерблин исчезла, искривленное лезвие стало чуть-чуть ровнее…
— Он сам себя восстанавливает… — прошептал Дэвид.
— Ну да. Эта штучка ведь не задета. — Лейкарн постучал по драгоценному камню, вставленному в рукоять. — Пока она цела, меч можно восстановить. Он сам себя «вылечит», если только не расплавлен совсем и не сломан. А вот если пропадет камень — можешь выкидывать железку… Тут его сердце.
Убирая меч в ножны, он увидел Идэль — белую, словно призрак, молча стоявшую в отдалении. Подошел. Казалось, она пребывает в каком-то странном оцепенении. Лицо оставалось неподвижным, но о чувствах кильбренийки кричали ее широко распахнутые глаза.
— Я знаю: то, что ты мне сказала — неправда, — произнес Дэвид, становясь так близко, что уже мог ощутить кожей тепло ее тела. — Ты хотела прогнать меня, чтобы спасти. Видишь — я не ушел… и все ещё жив.
Вместо ответа Идэль молча обняла его — так крепко, как только могла. Обнявшись, они простояли очень долго…
…до тех пор, пока Брэйд не испортил всю романтику, поинтересовавшись, не собираются ли они остаться тут до утра, и если да, то он мог бы принести им зонтик, поскольку скоро, по всей видимости, начнется дождь.
По дороге в академгородок Дэвида не раз поздравили с победой, и только Эдвин оборонил загадочную фразу:
— Умереть красиво — тоже в своем роде искусство.
— Красиво?… — удивился Дэвид. Он был сбит с толку. — Не сказал бы… Да Кантор, собственно, и не умер…
— Я не о Канторе говорю.
Смысл его слов стал ясен Дэвиду чуть позже — приблизительно через полтора суток — когда в коридоре на втором этаже он увидел Дильбрега кен Аунблана, беседующего с рослым мужчиной, облаченным в черную — здесь это был вообще самый популярный цвет — одежду. Сорокалетний (на вид) мужчина с жестким, властным выражением лица, был Дэвиду незнаком; когда Дильбрег поманил студента к себе и мужчина повернул к подходившему голову — у Дэвида возникло необъяснимое, но вполне отчетливое желание не знакомиться с этим человеком и дальше. Однако выбора ему не дали.
— Позвольте представить вам, Дэвид, Лорда Локбара, барона кен Рейза, — будто специально нарушив все правила, кого и в какой последовательности надлежит представлять при знакомстве, с блуждающей полуулыбкой произнес Дильбрег. Но прозвучало это скорее как насмешка над Дэвидом, чем как оскорбление для Локбара — по крайней мере, если судить по равнодушной реакции последнего.
У Дэвида все внутри похолодело, когда он заглянул в спокойные, ничего не выражающие глаза Локбара. Он видел такой взгляд и раньше — у Лэйкила и потому понимал, что он означает.
«Я кретин, — подумал Дэвид. — Надо было бежать из города сразу после дуэли… Идиот… Вот что означали слова Эдвина и вот почему другие… не такие наивные, как Идэль или Брэйд… смотрели на меня чуть ли не с жалостью… моя победа — красивое самоубийство…»
— Лорд Локбар о чем-то очень хотел поговорить с вами, Дэвид, — все с той же, граничащей с издевательством, вежливостью, сообщил Дильбрег. Чуть наклонил голову. — Что ж… не буду вам мешать.
Он ушел, а отец Кантора и Дэвид ещё несколько секунд смотрели друг на друга.
— Пойдемте на улицу, Дэвид, — предложил Локбар кен Рейз. Голос — как стальная рука в мягкой перчатке. — Там и поговорим.
Он двинулся с места, но заметив, что Дэвид не идет за ним, остановился.
— Давайте обойдемся без сцен, хорошо? — попросил он.
Дэвид сглотнул. Это было нечестно — вот так вот, по-идиотски умереть после всего пережитого. Он судорожно искал выхода — и не находил его. Его словно посадили в клетку, из которой был только один выход. Бежать — бессмысленно: Кантор, только начинающий учиться Искусству, мог бы не найти его, но его папаша, носивший на левой руке знак Гильдии Паучников, нашел бы обязательно.
Локбар повернулся и пошел по направлению к лестнице. Дэвид — чувствуя себя так, как если бы его мышцы застыли, превратились в лед и ему, чтобы двигаться, приходилось ломать прежде всего самого себя — шагнул за ним. Он мимолетно пожалел о том, что меча Гьёрта сейчас нет с ним: на территории Академии ученикам запрещалось носить холодное оружие, превышавшее длину двух ладоней. Впрочем, меч тут бы ему не помог.
Они вышли из здания и по центральной аллее не спеша направились к ближайшим воротам…
Первую четверть пути прошли молча, потом Локбар кен Рейз заговорил:
— Для начала, господин Брендом, мне хотелось бы поблагодарить вас…
— Перестаньте, — процедил Дэвид. — Избавьте меня хотя бы от ваших издевательств… Делайте то, зачем пришли, только ради бога — заткнитесь.
Как нетрудно догадаться, эта яростная тирада не произвела на старшего кен Рейза никакого впечатления. Во всяком случае, «затыкаться» он не стал, отнюдь…
— Издевательств?… — Кен Рейз негромко рассмеялся. — А ведь Кантор, оказывается, прав — при всех своих несомненных… достоинствах… вы, господин Брендом, совершенно не умеете держать себя в руках. Это серьезный недостаток. Куда более серьезный, чем слабость вашего природного Дара.
Дэвид молча отвернулся. Участвовать в этом спектакле он не собирался.
— Так вот, — размеренно и неторопливо, в такт своим шагам, уверенно измерявшим центральную аллею, продолжил барон Локбар, — я, как уже сказал, хочу поблагодарить вас. Вы — может быть, не вполне осознанно — проявили подлинное благоразумие, не убив моего сына.
Дэвид настороженно повернул голову обратно. Это что, не шутка?…
— Конечно, вы его искалечили, да ещё и заколдованным клинком, и лечить нам его придется не один день… даже не одну неделю… — Локбар вздохнул. — Но основные узлы гэемона не задеты, и это очень хорошо… Вы все ещё не понимаете? Хорошо, я объясню. Большинство эмигрантов, пребывающих в Хеллаэн, умирают насильственной смертью… будь иначе, мы, скорее всего, уже задохнулись бы от перенаселения. Среди уроженцев Темных и Светлых Земель смертность ниже, но все равно очень высока. До старости… то есть до времени, когда изнашивается эфирное тело и наступает пора либо менять его — что очень сложно, либо отправляться в Страну Мертвых, пожив всего-то две-три тысячи лет… да, до этого почтенного возраста доживает в лучшем случае лишь один из тысячи. Среди остальных девятьсот девяносто девяти — не все, но многие — многие расстаются с жизнью как раз в самые молодые, отчаянные годы, когда Дар взрастает и приходит первая уверенность в себе, в своих силах… к сожалению, не всегда сопровождаемая разумом и чувством меры… они, вместе с опытом, появляются только с годами. Я — совершенно искренне — говорю вам «спасибо» за то, что вы победили и унизили Кантора. Удивлены?… Он талантливый юноша, и Дар его силен, а семья всегда была ему надежной защитой… но ему давно стоило бы повзрослеть и научиться чуточку более трезво смотреть на вещи… а он — увы — взрослеть не хотел. Я опасался, что рано или поздно с ним случится что-нибудь вроде того, что произошло. Он думал, что стал взрослым, победив в нескольких дуэлях… но он ещё и не начинал взрослеть, напротив, эти победы лишь подлили масла в огонь. Надеюсь, то, что случилось позапрошлой ночью, немного отрезвит его: если нет, он обречен. У нас жестокий мир, а Кантор — мне грустно это признавать — никак не может понять, насколько он жесток… он понимает как-то поверхностно, не заглядывая вглубь. На каждого сильного найдется ещё более сильный… Отпуская его из дому, я боялся того, что мне привезут труп моего сына… более того, я был почти уверен, что это произойдет. И его привезли — но он не мертв, а только ранен; теперь, я надеюсь, Кантор быстро начнет умнеть. Если даже такой человек… как вы… — тут Лорд Локбар тактично кашлянул, — сумел с ним справиться… если уж это не научит его простой истине: не все и не всегда можно решить грубой силой — то я уже и не представляю, что научит.
