В отличии от всех прочих плоских, как ледовая корочка на луже, площадей эта каскадами понижается к центру. Каждый такой каскад отделяется высоким бордюром с пустыми горшками, цветы в которых давно завяли из-за приближения зимы, и множество лестниц соединяют разные уровни через каждые десять ярдов. Каждый каскад в ширину не более пятидесяти пяти ярдов, а самих каскадов ровно семь, угловатой воронкой спускающихся к просторной площадке в центре. Я как раз нахожусь в самом нижней части площади, где сижу на массивной светло-коричневой лавочке между двумя витыми спиралью газовыми фонарями.
Далеко впереди в вышине торчит тонюсенький шпиль часовой башни, расположенной на посольстве Гурсии(33). Тёмно-серое строение устремляется в небо, красуясь с высоты ярко-красной новенькой черепицей. Куда уж тут нашим домам, на которых черепица не только выцвела, но и чуть ли не гнить начала. Мох-то уж точно где-то да растёт. Сколько показывают в густом молочном тумане стрелки часов, разглядеть решительно невозможно.
На помощь приходят мои собственные карманные часы. Толстые серебряные стрелки указывают со всей ответственностью на десять часов, четыре минуты и двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять секунд. Кто бы меня ни позвал на встречу, опаздывает он пока незначительно. Настоятель Франц говорил когда-то, что у пунктуального человека всегда есть право опоздать на семь минут и сорок секунд. Откуда вдруг такая цифра, понять не могу, а спросить у Франца в своё время не успел.
Наверно, хитрец просто слукавил и назвал своё самое сильное опоздание. Что ж, если это так, то настоятель сразу становится в моих глазах одним из самых пунктуальных людей. За почти три с половиной сотни лет жизни опоздать самое большее на немногим меньше, чем восемь минут – это достойный показатель.
Из тумана выплыла стройная дама, которая с настороженным любопытством окинула меня взглядом и процокала каблучками в неизвестном направлении. Кем бы она ни была, но явно ей нужен был не я.
Я, кстати, только добравшись до площади понял, что не имею никакого понятия, как мне вычислить из десятков людей именно того, кто мне нужен, где он может меня дожидаться, знает ли он меня в лицо.
Остаётся самое банальное: сидеть в центре и ждать, пока ждущий встречи со мной параноик сам меня найдёт. Не очень эффективно, но это не моя проблема, что господин оказался таким непредусмотрительным. Пусть побегает по уровням, позаглядывает в лица прохожим…
Я откровенно мёрзну, дожидаясь столь безразличной мне встречи. Простудиться-то я, конечно, не могу, но стучать зубами и тереть в попытке согреться ладони от этого не становится приятнее. Из всех неудобств, терпимых людьми, иоаннитам осталась чувствительность к температурам. Лучше бы нам приходилось возиться с отрастающими ногтями, чем мучиться от холода и жары.
Придираюсь я к судьбе, в которую ещё и не верю.
Под ногами внезапно появилось немало воробьёв и воронов, ждущих от меня угощения. Смекалистые птицы знают, что на этой площади их ждёт всеобщая любовь и вкусные хлебные крошки. Именно здесь, на площади Мятежа, праздные гуляки любят просто посидеть бесцельно и пошвырять хлеба пернатым. Место со временем стало весьма популярным для птиц. Право слово, их просто тучи.
К птицам я вообще никак не отношусь, я их просто не замечаю большую часть времени.
Ещё один торопыга пошёл, вроде бы, прямо на меня, но в последнее мгновение свернул и двинулся в совершенно ином направлении. Снова не ко мне. А может, наоборот, узнал и испугался: стараниями некоторых, на меня стали косо смотреть.
Закончились уже давно и положенные по негласному этикету семь минут и сорок секунд, а моего неизвестного собеседника всё нет и нет. Думаю, ради него или неё (случаи, когда я путал пол пишущего уже бывали) я долго мёрзнуть не буду. Жду самое большое до двадцати минут одиннадцатого и иду отогреваться мерзким кофе здесь на углу. Раз некто знает мой адрес и умеет писать, то напишет ещё, коли так нуждается во встрече.
Очередной раз оглядывая окружающее пространство, я, от нечего делать, остановился взглядом на крупной статуе мятежникам. На гигантском каменном постаменте стоит на груде бронзовых оков бравый мужчина с глуповатым, но донельзя гордым выражением лица и огромным стягом нашего государства. Свободная левая лежит на сердце, словно тот даёт клятву. Распахнутый камзол рьяного борца за справедливость развевается на несуществующем ветру, который ещё и всклокочил статуе волосы. Правая нога бронзового гиганта оказалась без сапога, а её хищным захватом обвило кольцо кандалов, но цепь перебита древком стяга. Развевающееся не так сильно, как волосы и камзол, тёмная бронзовая тряпица не может передать цветов и рисунка флага Альбиона, поэтому скажу, что он выглядит следующим образом: на красном фоне выделяется синий крест с белыми краями.
Стоит лучше рассказать, откуда вдруг здесь появился бронзовый памятник и разрослась целая площадь. Давным-давно на Альбионе, как уже упоминалось, правил никакой не Парламент, а король. Вполне себе нормальный такой король, с короной и на троне, со своей гвардией и большим штабом приближённых иоаннитов из числа лучших гроссмейстеров. Король из рода Саврасов, которого звали, если мне не изменяет память, Бруно II как раз стал последним королём Альбиона.
А всё потому, что по жизни он был редкостной свиньёй и ублюдком, грабящим свой народ с тем же самым отсутствием стеснения, с каким это сегодня делает мэр Чернуца. Налоги задирались выше всякого разумения, о простом народе государь как-то не думал, а вот с Орденом дружился исправно, из-за чего я, собственно, о нём и знаю как о части истории иоаннитов.
Люди в те времена роптали, что, мол, как-то государство развивается неправильно, можно даже сказать, деградирует, а король этого не видит. Писались жалобы, проводились демонстрации (не всегда мирные), начались волнения. Люди, требующие перемен, совали королю планы реорганизации страны, он лишь сжигал бумагу, а людей порол и вышвыривал за пределы тогдашней столицы. А после ещё и навёл железный порядок, за которым по всей стране следила многотысячная гвардия.
Так бы всё и продолжалось, если бы в маленькой деревушке под названием Гольх, на небольшом холме для собраний, староста и умные мужи деревушки не решили взять вилы да топоры и не пойти против короля. Вершина холма, который со временем разровняли, как вы могли догадаться, находилась примерно подо мной.
Так или иначе, но мятежная деревушка Гольх стала караулить в ближайших лесах королевские патрули и расправляться с ними. Разгневанный монарх посылал новые войска, но приноровившиеся к оружию и вооружившиеся трофеями селяне раз за разом давали гвардии прикурить. Дурной пример стал заразителен, и идеи мятежа стали стремительно распространяться по стране. Новые и новые недовольные брали в руки оружие и шли против короны. Чем всё кончилось известно – короля свергли, создали Парламент и придумали новые порядки.
