— Обычай Солнечного Дома, — объяснила Джинера, нимало не смущаясь. — На стёклах нашего дворца в Златолесье остались следы перстней ещё супруги Горарда Рыжего. У нас считается, что это — на счастье.
— Подвинься, — скомандовал Алвин, слегка подвинул принцессу, не дожидаясь, когда она сама отойдёт, и выцарапал рубином своего перстня, под сердечком: "Врата ада заперты. 10-й день св. Фелиона, год н. э. 856". — Если на счастье — пусть будет.
— Дай на минутку, — попросил Сэдрик. Алвин снял перстень, протянул:
— Хочешь — подарю.
— Не надо, смертная магия ни гранатов, ни рубинов не любит, — отмахнулся Сэдрик и нацарапал под надписью Алвина, неожиданно изящным почерком: "День Двух Королей, благослови Господь".
— Я тоже хочу, — сказал Эральд. Рубин передали ему. Он на секунду задумался, прикидывая, как бы написать не по-русски, а на языке Святой Земли: чтение не составляло никакого труда, шло автоматически, будто он умел читать эти странные знаки всегда, а вот письмо… В конце концов, Эральд решился и, тщательно продумывая и выцарапывая каждую букву, написал, куда более крупно и криво, чем любой из его друзей: "Святая Земля и Златолесье = союз и любовь".
Джинера улыбнулась нежно и светло:
— Тебя иногда страшно хочется обнять, Эральд. После свадьбы я буду обнимать тебя каждую свободную минуту.
Эральд смотрел на неё — и у него таяло сердце. Она была прекрасна, Рыжая. Вот кто тут Святая Роза, подумал Эральд. На счастье, конечно — только не царапины на стекле, а девочка, которая их сделала. Особая девочка.
— Влюблена в жениха, — констатировал Алвин якобы цинично, щурясь и морща нос.
— А ты — мой брат, — сказала Джинера. — И тебя тоже иногда хочется обнять. Только мне неловко — вдруг ты плохо подумаешь. С тобой же ад говорит, — добавила она лукаво.
— Я не подумаю, — пообещал Алвин, забыв состроить циничную мину. — Обними, если захочешь, ладно? Если государь и мой брат за это не повесит обоих, — мрачно добавил он, спохватившись.
Эральд рассмеялся. Сэдрик слушал, держа здоровой рукой локоть больной — и Джинера совершенно неожиданно порывисто обняла и его, смахнула чёлку и погладила по изуродованной щеке.
Сэдрик поразился, он просто остолбенел с широко раскрытыми глазами, а принцесса сказала:
— Тебя уже давно пора обнять. Ты честно заслужил. Дарить тебе что-то я не смею — не из тех ты плебеев, Сэдрик… но, надеюсь, ты примешь мою дружбу, как подарок?
Сэдрик ужасно смутился, смешался, растерялся, неловко взял Джинеру за руку — и не осмелился поцеловать, только чуть пожал. Эральд наблюдал — и думал, что всё вместе выглядит, как присяга друг другу.
Случись беда с любым из них — остальные ради его памяти будут продолжать общее дело. К тому же, случись что с Эральдом — ребята будут защищать Джинеру. В подвале Малого Замка не только вернули душу Алвину — с душами остальных тоже что-то произошло.
И ад остался тенью, голосом без силы.
— А жрать мы сегодня будем? — спросил Алвин и всем напомнил, что надо завтракать и что после завтрака — куча дел.
Есть хотелось, но просто завтрака ожидаемо не вышло. Эральд, пытаясь намазать на хлеб кусок запечённого паштета, который не намазывался, думал, что, похоже, любой разговор Великолепной Четвёрки между собой теперь будет очередным королевским Советом. Джинера, не участвовавшая в утреннем разговоре, продолжила его, словно знала, о чём шла речь — рассказала ужасную историю о деревне, подлежащей сожжению, и четырёх золотых налога. Алвин слушал, забыв на тарелке надкушенный кусок, окаменев лицом — и, в конце концов, взглянув на Эральда виновато, сказал:
— Нам понадобится пересматривать всё, что относится к финансам, Эр. Налоги, пошлины, законы, которые принимали мои упыри…
— Да, — кивнул Эральд. — А почему у тебя такой вид?
— Мне надо было сделать это раньше, — сказал Алвин; его щёку и скулу свело судорогой, он принялся тереть лицо. — Как ни крути, я виноват в развале больше всех.
— Не мог ты ничего сделать, — сказал Сэдрик. — Тебе было не до политики. Думаешь, мы не понимаем?
— Будешь казнить Совет — поднимусь на эшафот, — Алвин мотнул головой. — Я слишком долго молчал.
— Алвин, уймись, — сказал Эральд. — Я уже говорил, никаких казней. Уж тем более — уж точно не собираюсь казнить тебя, хватит уже об этом.
— То есть, они могут спокойно разойтись?
— Нет. Мы вернём украденное — наверное, понадобится конфискация их имущества, да? — а их отправим по деревням.
— И все решат, что ты милуешь ворьё.
— Думаешь, пасти овечек, лишившись положения и денег, им будет так легко и приятно? Мне кажется, что ворьё должно понять, в каком положении из-за них оказались деревенские жители. Это важнее, чем показательная кровища на площади.
— Допустим, — Алвин дёрнул плечом. — Выбей из них всё — и пусть катятся доить козлов. Можешь быть милосердным, раз благой — ладно. Но пусть им объявят на эшафоте — пусть они хоть на минутку ощутят, что натворили. И — те, на площади, должны же порадоваться?
— Это их порадует?
— Их разоряли. Покажи, что есть справедливость. Объясни в указе. А то ведь никто не узнает, что ворьё насовали мордой в грязь. Должны узнать все.
— Алвин прав, я думаю, — сказал Сэдрик.
Эральд кивнул.
— Хорошо. Пусть так… А кстати… интересно, сколько народу твоя банда убила, сослала и заточила не за преступления, а потому что ей было выгодно? Не хочешь поинтересоваться этим вопросом? Солдатами, которые выбивали налоги, теми несчастными, которых выгоняли из дома и отправляли на каторгу — наверное, и другие случаи есть…
Алвин грохнул по столу кулаком:
— Ну почему, почему я должен этим заниматься?! Ты должен — ты, не я, срань Господня, мне тут не место, мне место там! На дыбе мне место, а ты со мной…
— Алвин, прекрати истерику, а? — сказал Сэдрик. — Хочешь что-то поправить и искупить — так искупай, пламя адово, а не ори! От твоих воплей никому не легче, от тебя на дыбе тоже никому не будет легче.
— Он покричит, успокоится и начнёт работать, — сказала Джинера с чуть заметной усмешкой. — Он всегда так. Просто подождите минутку.
Алвин хмыкнул и скорчил презрительную мину:
— Ага, без одержимых — никак…
— Кончай кокетничать, — улыбнулся и Эральд. — Ты ведь слышал?
— Ну да, да! Слышал я, слышал! Хочешь, пойдём в Уютный Дом, поглядим на то, что от них осталось! Хочешь, я тебя в каменоломни провожу! Сделаю всё, что хочешь!
— Алька, Алька… — вздохнул Эральд. — Пугаешь меня, что ли? А ведь нам и впрямь придётся. И в тюрягу, и в каменоломни, и смотреть на всё своими глазами — иначе нам будут врать, точно так же, как врали тебе. Сейчас мы с Сэдриком и Джинерой ещё успели что-то увидеть — а что будет потом? Придут новые взрослые, сделают умильные лица и будут врать, что всё-всё исправили. Но не шевельнут и пальцем. Ты сам говорил: те, на площади, должны увидеть, что есть справедливость. Давай её как следует покажем. Не только на эшафоте.
