Те, кто помнит непотребное действо, именуемое коронацией, подтвердят, что за верительные грамоты я вручил предателю Вускерду и как я швырнул в лицо Ракану то, что думает про него и про тех, кто вступает в сговор с Гайифой, мой государь. Знающие мой народ поймут, как неприятно было мне бросать тень на мое безупречное имя и имя моего отважного отца, но я не мог покинуть Талиг, желая оказывать помощь тем, кто не склонил головы перед узурпатором. Для кагета смерть не страшна, страшно бесчестие, но я пошел и на него, дабы не запятнать моего государя участием в отвратительном маскараде и сохранить возможность… служить нашей великой дружбе.
– Мы благодарны, – улыбнулась Катари. – Мы просим простить наше женское любопытство, но что было в верительных грамотах?
– Моя королева, эти слова могут слушать лишь мужчины. Не лучшие мужчины. Я умоляю вас о величайшей милости. О цветке из ваших прекрасных рук. О нежном, благоуханном, достойном песни, омытом росой цветке.
– Конечно, господин ло-Ваухсар. Офицер, подайте мне цветок. Какой именно вы хотите?
– Белый! Белый и чистый, как душа прекраснейшей из королев.
– Извольте…
Глава 6
Оллария
400 год К.С. 7-й день Весенних Ветров
1
Комендант Перт подал руку, и Дикон, выходя из кареты, на нее оперся. Узник, уважая себя, не попросит о помощи тюремщика, сколь бы сильной ни была боль, но член регентского совета вправе принять услугу младшего офицера. К тому же Перт ничем себя не запятнал, оказавшись в точности таким, как утверждал Мевен, – честным, недалеким, исполнительным. Комендант Багерлее принимал происходящее во дворце со спокойствием обозной клячи, но подлецом он не был.
– Не распрягайте, – велел Ричард, – мы не станем задерживаться.
– Вам не стоит лишний раз идти пешком, – спокойно предложил Перт. – Подождите в приемной. Графа Штанцлера приведут так скоро, как это возможно.
В этом не было ничего зазорного, а боль в переломанных костях и бессонная ночь взывали к благоразумию.
– Хорошо, только ничего не объясняйте графу Штанцлеру. Лучше всего ничего не говорите вообще.
– Как вам угодно, – равнодушно пообещал комендант, и Ричард понял, что в туповатых исполнителях есть своя прелесть. – Не желаете шадди или подогретого вина?
– Шадди. – Обстоятельства требовали сказать что-то приятное уху служаки, и Дик сказал: – Я хочу поблагодарить вас за отменный завтрак.
Говоря по чести, Ричард к тюремной еде так и не притронулся, но вряд ли коменданту об этом доложили, а запах свежего хлеба говорил в пользу местных пекарей.
– Мы пока еще можем не урезать рацион, – оживился комендант. – К сожалению, продукты дорожают быстрее, чем увеличивается довольствие.
– Я поговорю об этом с ее величеством, – пообещал Ричард, и Перт исчез, оставив гостя на попечении караульного офицера. Другого, не того, что вчера принимал полумертвого от боли и потерь узника.
Молодцеватый капитан подвел Ричарда к креслу и вернулся на свое место, чему юноша был только рад. Перед глазами все еще стояли личико Катари и чудовищная, невозможная новость… Она ждет ребенка, но от кого? Фердинанд бесплоден, значит – Алва, знающий во дворце все входы и выходы. Алва, примчавшийся на зов своей любви. Алва, ставший причиной отказа и лжи.
Катари не могла признаться в любви другому мужчине после того, что сделал для нее Ворон. Как она могла сказать «да», нося под сердцем его дитя? А Левий все знал от врача. Кардинал заставил королеву вернуться во дворец и подписать договор… Как же он был доволен, добыв из смерти Оноре и сюзерена власть для себя. Алва не отменит подписанное Катари, он и сам должен эсператисту.
Маршал разобьет кесарию и вернется в столицу. Регентом при собственных сыновьях. Катари будет безраздельно принадлежать ему, Катари и Талиг. Повелитель Ветра – Повелитель Круга… Ворон достоин этого, он достоин даже любви, но королева любит другого. И будет любить, Дик прочитал это в ее глазах – спокойных и безнадежных. Потому и бросился к любимой, закричав о том, о чем мог кричать. Юноша никогда бы не бросил эра Августа, как бы его ни ненавидели Ворон и Иноходец, но на этот раз кансилльер стал лишь предлогом, позволившим заговорить с Катари среди раззолоченной толпы. Они поняли друг друга без слов, как бывало раньше, потому что исчезла разделявшая души ложь. Правда была мучительна, но эту ношу легче нести вдвоем.
– Шадди, господин Окделл.
– Хорошо…
Горечь в воздухе, горечь на губах, горечь в сердце. Шадди в Багерлее оказался безупречен. Это был первый вкус и первый запах в новой жизни, начавшейся с боли, наполнявшей два последних безумных дня. Клинки, обретенный и отданный, кроткий взгляд Октавии, тяжесть венца на голове, голодные нохские камни, позеленевшее солнце, ухмылка Салигана, Багерлее… Сколько же всего в них уместилось, но началось все с вернувшихся снов. Первый открывал тайну меча, второй… Второй был еще более странным. Сперва ослепленный находкой Дик его почти позабыл, а сейчас понял, что Вешатель неспроста приходил вслед за Предателем. И неспроста Ричард обоих – и отца, и сына – узнал не сразу. Родовые черты сбивали с толку, но в этом сходстве был смысл…
– Вы всегда спите со светом, а гостей принимаете в темноте? – осведомился гость, зажигая свечи. Золотистые отблески заплясали по резному хрусталю, и Дикон узнал алатские бокалы. Те самые, что исчезли из дома вместе с кэналлийскими слугами. Джереми добыл новые, они были не хуже, но немного другие. Если б не хрусталь и не предыдущие обманы, Дикон бы забыл, что спит, настолько реальным был расположившийся в его спальне синеглазый человек.
– Я не ждал вас, – не зная, что думать, пробормотал Ричард. Пришелец был Алвой и при этом не был им.
– Будете пить или эти бокалы вам неприятны? Тогда прикажите подать другие, они теперь у вас есть… Как и многое другое.
Кто бы тебе ни снился, он – созданный тобой фантом, а слуг во сне лучше не звать. Или они не придут, или вместо них явятся мертвецы.
– «Поверь же, гость, мне все равно, кто наливает мне вино», – пробормотал юноша, прежде чем сообразил, что цитирует «Плясунью-монахиню». Там к невольному убийце во сне приходит убитый и просит позаботиться о его сестре. Как причудливо связаны жизнь с искусством, сон с явью, вымысел Дидериха с судьбой Повелителей…
– «Но мне не безразличен тот, кто в эту ночь со мною пьет», – продолжил словно и впрямь вышедший из трагедии великого мастера кэналлиец. – Вы разучились доверять собственным глазам, юноша. Это опасно, а в вашем случае – особенно.
– Я предпочитаю доверять разуму. Я знаю, что вижу вас во сне, что вы умерли триста с лишним лет назад и что на самом деле вы – плод моего воображения.
