Таким образом пролетели еще два года, которые показались мне самыми длинными, но в то же время прошли совершенно незаметно. Года я теперь могла считать ли по своим дням рождения. Но от этой даты мне удавалось отсчитать, сколько меня не было в параллели. Восемь с половиной лет. Потому, что когда я исчезла из мира Минора, мне оставалось пол года до дня рождения. То есть сейчас мне было уже тридцать девять лет, и мне было безумно интересно, что же значила та фраза, про наступившее время тогда, в первый день моего знакомства с отцом.
Кажется, благодаря папе, мне все же стало лучше. Наверно, прав был тот, кто сказал, что время лечит. Как тело, так и душу. Жаль только, что на память это не распространяется. Теперь прикосновения к Вечности стали для меня почти простым делом, а боль, все еще иногда появляющаяся, намного меньше. Или, может быть, я просто к ней уже привыкла? Еще могу сказать, что моя физическая форма и мастерство в области оружия с первых тренировок совсем не потерялись, а наоборот, немного улучшились. Вот даже с косой у меня теперь получается обращаться так, как, наверно, не получается даже у Десы. Деса… стыдно признаваться, но я забыла черты ее лица. Лишь серые, чаще всего веселые глаза, длинные белоснежные волосы и веселая улыбка остались у меня в памяти. Интересно, осталась ли она такой же за то время, что мы с ней не виделись? Не знаю. Знаю только, что я успела измениться. Кстати, у меня в голове теперь была настоящая библиотека книг про Странников. Как ни странно, в ней еще и легенды уместились. Единственное, о чем я жалела — отец так и не рассказал мне о свободных драконах больше ничего. А мне так и не удалось понять, почему он скрывает эту информацию.
Мой девятый день рождения, встреченный вместе с отцом, стал днем, которой вновь вернул меня в себя почти полностью. В этот день я вновь начала рисовать. Так, как умела моя душа, и как научила меня когда-то давно моя мама, а до нее бабушка. Легкие, неосязаемые штрихи и яркие линии. Живой рисунок и оживающие движения. Первая картина, вышедшая из-под моей руки получилась на удивление романтичной, чего я не ожидала от своей души сейчас. Цветущий, заброшенный сад и старая скамейка, спрятанная в самой его глубине. Ее от посторонних глаз на половину прикрывала плакучая ива, склонив к ней голову. На ветвях дерева сидели райские птицы, названия которых я не знала. Старая дорожка поросла травой, а каменные плиты, из которых она была выложена, в нескольких местах поломались. Но самой главной частью картины стали те, кто сидел на старой скамейке. Лица их были не различимы из-за ивы, но в силуэтах угадывались мужчина и женщина. Она склонила голову на его плечо, а он приобнял ее. Всматриваясь в собственную картину, эта пара казалась мне знакомой, но я все никак не могла понять, кто же они, потому что не имела возможности увидеть их лица. Долго пыталась это сделать, да все никак не выходило. И я вновь, как когда-то раньше, удивлялась тому, что собственные картины мне самой незнакомы.
А еще в этот день мне снова приснился сон…
Небольшая уютная комната освещалась лишь огнем в камине, а потому в ней царил мягкий полумрак. Здесь было два больших мягких кресла, в которых было здорово сидеть перед камином, смотря на пламя. Они стояли от огня на таком расстояние, чтобы можно было положить на деревянный пол шкуру какого-то зверя, от шерсти которого пахло пряными осенними листьями и самой осенью. На стенах висели картины, в данный момент почти полностью скрытые темнотой, разве что одна, висящая над камином, была озарена светом. На ней яркими, но в то же время спокойными и приятными красками было изображено край поля золотых колосьев, упирающийся в осенний, на половину опустевший, лес. В небе из-за пелены темных облаков едва-едва пробивались прощальные лучи солнца. Казалось, что очутившись в этой комнате, ты попадаешь в осень, потому что от всего здесь веяло ею. Мягкой, нежной, немного грустной, но романтичной. Той осенью, которая называется порой Предзимних Сказок.
На шкуре перед камином сидели двое. Женшина, лет двадцати пяти на вид, но в серых глазах легко можно было увидеть годы. У нее были белоснежные волосы, которые прямыми прядями спадали по спине на пол. Она смотрела на девушку, которая устроила голову у нее на коленях, а рукой гладила черные, слегка вьющиеся волосы. На вид обладательнице черных волос можно было дать столько же, сколько и той, кто очень удачно использовалась сейчас в качестве подушки, вот только в темных глазах все еще блуждала молодость и почти детство. Совсем еще маленькая, по меркам общества, в котором она выросла. Девушка казалась полной противоположностью беловолосой женщины, разве что цвет кожи у них был почти одинаков. Они обе молчали, словно им и не нужны были слова, а лишь этот миг, когда одна из них могла смотреть на вторую, слегка улыбаясь материнской улыбкой, а вторая смотреть на пламя, танцующее на поленьях. Словно это был их мирок, в котором чтобы понимать не нужно было говорить. А тишина нарушалась лишь потрескиванием в камине.
— Мама, расскажи что-нибудь, — тихо попросила девушка, спустя некоторое время. Именно сейчас ей стало важно услышать родной голос, будто нужно было проверить, правда ли он еще здесь. Словно хотелось поверить, что это не сон.
— Что тебе рассказать, родная? — так же тихо спросила в ответ женщина мягким, успокаивающим голосом, посмотрев на свою дочь и по прежнему слегка улыбаясь легкой и немного грустной, но светлой улыбкой.
— Не знаю… — еще тише прошептала девушка, отведя взгляд на огонь. — Расскажи мне о папе.
Рука, нежно разбирающая пряди, на мгновение замерла, а голос беловолосой женщины невольно дрогнул:
— Я не могу.
— Почему? — вопросительно и осторожно девушка заглянула в серые глаза.
— Просто не могу, родная, — по-настоящему грустная улыбка коснулась губ. — Прости. Придет время и ты сама все узнаешь. Ты и сейчас знаешь ответ на свой вопрос, Креста. Просто забыла и не можешь вспомнить. Придет время и память вернется к тебе. Подожди немного.
Они вновь немного помолчали, каждая задумавшись о своем. Женщина смотрела на огонь и вспоминала свое прошлое, в котором было все по другому и жизнь казалась другой. И дни были длинней, и забот было меньше. И любовь была, хотя она никогда в этом никому не признается. Ведь такие, как она, не должны любить. Им это Вечностью не дано. Но что же тогда произошло в прошлом? Что заставило сердце дрогнуть, душу загореться, а разуму уйти на второй план? Что произошло тогда, когда без пророчества Судьбы был рожден ребенок, который никогда не станет частью семьи? Но что бы это не было, женщина ни разу об этом не пожалела. А еще она хотела, чтобы ее дочь никогда не осуждала ее. Пусть осуждает общество, Совет, Судьба, но только не дочь. А для того, чтобы замолчали остальные она знала что делать. И осталось лишь дождаться решения Судьбы…
