Однажды терминал связи запищал, не так, как обычно, тестируя готовность систем, коротко и неуверенно, а громко, требовательно, настойчиво.
— Что это он? — спросил безразлично Котенок.
Я подошел к экрану терминала. Там было несколько строк символов, зеленые строки на черном фоне. Я мог бы их и не читать. Но меня всегда тянуло совершать бессмысленные поступки.
— Я отстранен от службы. Прокуратура Второго Корпуса возбудила в отношении меня уголовное дело, обвинение будет предъявлено по прибытии в ближайший военный гарнизон Империи. Предписано не оказывать сопротивления и покинуть планету на первом же корабле. Сухо и просто, мне всегда нравился язык наших имперских юристов.
Котенок встревоженно покосился на экран.
— Значит, они перехватили твою передачу для герханского корабля?
— Разумеется. Хуже всего то, что как лицо, отстраненное от службы, я не имею права пользоваться оборудованием связи и всей орбитальной системой. Логично, в общем-то, хотя я почему-то забыл о таком варианте. Одна шифрованная команда терминалу — и все, мы теперь слепы и глухи, компьютер уже мне не подчиняется.
— У нас теперь нет ни связи, ни оружия?
— Именно. Ничего, на самом деле в нем уже и так не было нужды. С их стороны это так, страховка… Вдруг я, окончательно спятив, попытался бы спалить курьер орбитальным логгером или выкинул бы еще какой-нибудь фокус.
От старого сумасшедшего графа можно всего ожидать, раз он окончательно перестал дружить с головой.
— Ты не сумасшедший!
— Нормальные люди не дезертируют с императорской службы чтобы удрать ради подростка-варвара.
В последнее время у меня совсем не получалось улыбаться. Улыбки кислили на губах и Котенок морщился, когда видел их.
— Герханцы успеют.
— Это Космос, — я развел руками, — Он такой же непредсказуемый, как море. Они могут и опоздать. Поломка двигателя, внезапная директива с Герхана, болезнь пилота… Да мало ли что еще. В конце концов они просто могут испугаться имперской прокуратуры и будут, черт возьми меня и всю эту планету, абсолютно правы. Они не обязаны совать голову в петлю ради меня.
— Ты сказал, что они спасут нас.
— Да, я так сказал, потому что мне очень хочется в это верить. Иногда это очень важно — просто найти в себе силы поверить во что-то, а иногда даже не важно во что именно.
— А по правде?
Котенок подошел ко мне и, глядя в его глаза, я почувствовал, что не могу лгать. И уже нет сил на еще одну, отдающую скисшим вином, улыбку.
— Пятьдесят на пятьдесят, Шири. Если они помогут нам, то до конца жизни будут считаться соучастниками преступления. Герхан, конечно, укроет их, но это укрытие — тоже своего рода тюрьма. В расцвете молодости своими руками зарубить карьеру, превратиться из капитана космического корабля, которому доступен весь Космос, в жалкого ссыльного, пусть и на родной планете — это не та судьба, к которой будет стремиться герханец.
— Но они пообещали тебе!
— Разумеется. Отказать в помощи соплеменнику, вне зависимости от ситуации и личной безопасности — это одно из самых грубейших нарушений родовых законов. Они обязаны придти к нам на помощь — только потому, что я герханец и попросил об этой помощи. Не думай, что они переживают о графе ван-Ворте и уж тем более им глубоко безразличен варвар с неизвестным именем. Особенно кайхиттен.
Он закусил губу. И лицо сразу стало детское, беззащитное.
— Но если они обязаны…
— Ты уже понял, малыш, что честь не обязательно связана с жизнью, — я потрепал его по волосам, — И святость родовых законов не отменяет того, что жить все равно хочется. Да, именно так. Поэтому я и сказал про поломку двигателя или болезнь пилота. Космос — странная и непредсказуемая штука…
— Но это мерзко!
— Конечно. Точно так же, как мерзко и с моей стороны уничтожать всю их будущую жизнь в обмен на собственную блажь.
— Иногда приходится сделать выбор.
— Помочь человеку, который тебе безразличен или даже отвратителен и погубить себя. Или спасти себя, но до конца дней жить с чревоточиной внутри. Незаметной, внутренней, которая чувствуется каждый миг, про которую нельзя забыть.
— И что они выберут?
— Я же говорю — пятьдесят на пятьдесят. У меня нет никаких предположений. Раньше, лет пять назад, любой экипаж герханского корабля готов был бы погибнуть чтобы спасти меня. А сейчас… Разве что из жалости, Шири.
К тому ван-Ворту, который жил тогда, пять лет назад.
— Тогда нам остается только верить.
— Да, Котенок.
У нас оставалось четыре дня. Это было очень мало, это была пыль, которую не замечаешь как ветер сдувает с ладони. Но мы делали вид, что наш мир живет по-прежнему и единственное, что в нем меняется — это море. Мы любовались рассветами и вместе встречали закат. Мы сидели на одной лежанке, погруженные сами в себя, но чувствующие друг друга так остро, что мы часами не могли встать с нее. Мы плавали на катере, но у нас не было цели и под вечер уставшая «Мурена» всегда привозила нас домой. Она, как и мы, тоже имела это странное и непонятное чувство дома. Мы читали, говорили, спорили, мы посвящали себя сотне бесполезных и в то же время нужных дел. А море пело для нас, оно жило для нас. И легкие акварельные волны превращались в огромных сине-серых китов, тяжело идущих к берегу, а черная непроглядная глубина окрашивалась лазурным аквамарином. В это море можно было смотреть вечно.
Но у нас не было столько времени.
Прежде всего, надо было оживить систему. Послушная посланной команде, она намертво заблокировалась, лишив нас всего. Пройди рядом с планетой весь Второй Корпус, я бы и то не заметил. Связь тоже нужна, но без обзора было хуже. Я попытался наскоком снять блокировку, но все оказалось гораздо сложнее и серьезней, чем я думал, в итоге чуть не сгорел вычислительный центр. Здесь требовалась очень тонкая и долгая работа. Как извилистая тропинка, которая может привести к дому, а может к обрыву. Никаких шансов на успех.
Я опять обложился чертежами и схемами, ушел с головой в работу. Механизм блокировки — это не просто железный замок, дужка которого замыкается в момент получения шифра, это чертовски хитрая и глубоко интегрированная система, снять которую не проще, чем обезвредить мину. Просочившаяся глубоко в программный код, эта змея, стоило мне ошибиться, готова была уничтожить все, до чего могла дотянуться своими невидимыми зубами. Продираясь сквозь цифры как сквозь колючую проволоку, я упрямо лез дальше. Снова сбивался с дороги, вертелся на месте, ловя собственный хвост, рвал в клочья листы с вычислениями, и начинал снова. Несколько раз я бросал все, отчетливо понимая, что задача мне не по силам. Здесь нужна бригада компьютерных техников, криптографов, математиков. Побороть механизм защиты секретной имперской аппаратуры — это сложнейшая и кропотливая работа, для которой у меня не хватало ни умения, ни опыта. Можно быть гениальным герханским математиком, но есть работа, которая предназначена для кузнеца, а есть работа для слесаря. Раз за разом я сдавался.
