- О владычица красавиц, от вида которой луна говорит "мне стыдно, я скроюсь!". Мое имя - Зейнаб, и я служу здесь всем женщинам и девушкам без изъятия, - прошамкал из ночного безвидного места старческий голос.
И на халфу осторожно сползла, кряхтя и посапывая, тучная старуха, туго обмотанная хиджабом, цвет которого угадывался даже в темноте - красный. Нет, конечно, хиджаб был черным, но то, что это сводня, сомневаться не приходилось.
Арва без колебаний сняла с пальца кольцо с сапфиром - подарок давешнего неблагодарного, чтоб ему зебб отсох, а яблоко всегда казалось лимоном. Она-то уже видела себя в столице, а этот черный жирный ишак... Ну да ладно.
- Мир тебе, о матушка. Я здесь как одинокая птица на ветке, просвети малознающую, бредущую наощупь...
Старуха подковыляла ближе и грузно плюхнулась на циновки. Без малейшего смущения смахнула с ее ладони перстень, поднесла к крючковатому носу. И горько покачала головой:
- Горе тебе, о девушка, не знающая здешних порядков и обычаев...
Арва быстро сняла с пальца еще один, с хорошим ярким яхонтом.
- Ну... - сводня пожевала волосатыми губами, потом удовлетворенно кивнула глубокому свечению камня. - Вот что ты должна знать, о девушка. Великая госпожа более всего любит, когда ей самолично подносят по утрам парное молоко. Так что прям завтра ей чашку неси. Стражу в хариме нынче несут не евнухи, а поганые кафиры-сумеречники с ихними бабами. Баб тех подкупить никак нельзя, только словами договаривайся. Деньги не суй - получишь тростью от смотрителя занавески, ты его, льва рыкающего, видела уже.
Арва только сглотнула.
- И вот еще что... - покивала старуха, заправляя волосы под платок. - Рядом с Великой госпожой во всякое время сидит сумеречница, что над всеми сумеречницами-охранницами главная. Лицом белая, мордой острая, волосищи смоляные текут рекой! Платьев на ней понадевано - аж шесть штук, одно другого краше. То волшебная женщина, и служит она нашему святому шейху Кассиму аль-Джунайду, мир ему и благословение от Всевышнего, но правоверная она или нет - о том мне неизвестно. Главной сумеречнице тоже оказывай почет и уважение, не то - сама знаешь - проклянет тебя шейх. Он здесь тоже поблизости у войска обретается. Ну вот, теперь тебе все известно, и да убережет тебя Всевышний. А что ж тебя одну-одинешеньку здесь оставили?
- Как одну? - всполошилась Арва. - Я с...
Она быстро обернулась, но никакого кипчакского гулямчонка рядом с ней уже не было - словно юноша привиделся ей в неверных приморских сумерках.
Повернулась обратно к старухе - ее тоже след простыл. Тьфу, заколдованное место, ночь - джиннам, день - нам.
Вздохнув, Арва прилегла на циновки и свернулась калачиком. Выспишься - хоть цвет лица не погубишь. А цвет лица ей очень, очень скоро понадобится.
Майеса сидела на красивых ровных циновках и целилась веером в лаковую шкатулку, что подобно черному жуку блестела поверх ларца для зеркала, ларца для притираний и трех больших ханьских коробок для заколок. Пирамидку на спор отодвинули на шесть шагов, а веер то и дело сдувало залетавшим из садов бризом.
- Третий раз - последний, Майеса! - не иначе как под руку пропела Саюри.
- Бро-сай! Бро-сай! - захлопали в ладоши остальные.
Майеса плавно вбросила веер в воздух. Он послушно проплыл до пирамидки - и скользнул по верху шкатулки!
- Ах! Дурной, злой ветер! - воскликнула девушка.
- Платье - долой! - в экстазе заорали все, и принялись тащить за рукава, стягивая с нее уже третий слой одежд.
Но ничего, на Саюри уже и следующего хитами не было, а две прозрачных рубашки поддерживала хлипкая лента алого кушака. Хохоча и притворно отбиваясь, Майеса мотала головой и дергала локтями, заваливаясь то на один, то на другой бок.
- Кто следующий? - прыгая, как бесенок, Эда подхватил на другом конце комнаты ее веер.
И раскланялся, подражая движениям церемонной дамы Амоэ.
- Отдайте веер, юный господин! - засмеялась Майеса.
Эда с резким щелчком сложил его и бросил обратно. Поскольку Майесу как раз потянули в сторону, она завалилась на циновки, и веер пролетел мимо.
Пролетел и - угодил прямо в мужчину, шедшего себе по галерее-энгаве.
Мужчину?!..
Все мгновенно оказались на ногах, позабыв про игру.
- Кто вы такой? Это женская половина! - строго сказала Саюри, опуская руку к рукоятям тикка.
- И как вы сюда попали? - плавно выступил на энгаву господин Ньярве.
Действительно, в первом дворике женской половины, который все тут же стали называть Двором золотых колокольчиков, несли стражу дама Амоэ и дама Тамаки. Как чужой мужчина умудрился пройти мимо них?
Фигура незнакомца чернела против рассветного полумрака и влажного шелеста сада. В звонкой тишине таинственный гость поднес руки к лицу и провел ими ото лба к подбородку, словно умываясь или стряхивая с кожи пыль.
- Проклятье... - тихо сказал господин Ньярве и отступил на шаг.
А Майеса почувствовала, что вот-вот упадет. И, задыхаясь, поднесла руку к сердцу.
- Простой жест - а сколько благодарных зрителей, - резко прозвучал от арки голос княгини. - Добро пожаловать обратно, Тарег-сама.
И оба, одновременно, положили руки на рукояти мечей: Тамийа-химэ на оголовье тикка, Тарег-сама - длинного человеческого клинка в битых черных ножнах. Сердце Майесы провалилось еще ниже.
- У меня к тебе незаконченное дело, Тамийа. Мы закончим его между тобой и мной, как подобает воинам. Остальным нет дела до нашего разговора.
Князь говорил грубо и зло - хотел, чтобы Тамийа-химэ потеряла лицо перед слугами.
- Тогда пойдем в сад, Тарег-сама, - спокойно отозвалась госпожа.
Эда медленно, как во сне, двинулся вперед - но Тамийа-химэ властно подняла ладонь:
- Нет.
Князь медленно повернулся и нарочито неспешно пошел по ступеням вниз. Госпожа вскинула голову и двинулась следом. Саюри рухнула на колени, припадая к ее шлейфу:
- Химэ-доно... химэ-доно... - малодушно всхлипывала она, - извольте распорядиться - я оповещу...
- Нет, - не отрывая взгляда от темной высокой фигуры, проговорила Тамийа-химэ.
Но на ступенях не удержалась, выхватила из-за пояса шелковый мешочек с прядками волос младшего сына и встряхнула его перед собой:
- Что изменит наш поединок, Тарег-сама? Что ты скажешь моим детям?
А он крутанулся вокруг своей оси - так, что полетел из-под ног песок, и прошипел в ответ:
- У меня тоже могли быть дети! Не смей вымогать мое прощение, тыча семейным горем! Предательница!
