— Хватит. С Фэнноном все в порядке, и я верю, что это так и останется.
Мартин кивнул.
— Да хранят его боги… и всех нас. Простите меня, пожалуйста, но это была беглая озабоченность. Теперь, с позволения Вашего Высочества, я не ел горячей еды неделю.
Арута махнул рукой, показывая, что он может идти, и Мартин направился к кухне.
— В одном он не прав, Арута, — сказал Роланд.
Арута стоял сложив руки на груди, глядя, как Лонгбоу поворачивает за угол.
— В чем, Роланд?
— Этот человек намного больше, чем простой охотник, которым он притворяется.
Арута немного помолчал.
— Да, это так. Что-то в Мартине Лонгбоу всегда меня тревожило, хотя я и не видел в нем недостатков.
Роланд рассмеялся.
— А тебя что так рассмешило, Роланд?
Роланд пожал плечами.
— Только то, что многие думают, что вы с ним очень похожи.
Арута злобно посмотрел на Роланда. Тот покачал головой.
— Часто говорят, что нас больше всего задевает то, что мы видим себя в других. Это правда, Арута. В вас обоих есть этот резкий юмор, почти что насмешка, и ни один из вас не страдает глупостью, — голос Роланда стал серьезным. — В этом нет загадки, надо думать. Ты во многом такой, как твой отец, а Мартин, не имея семьи, наверное, тоже подражал герцогу.
Арута задумался.
— Возможно, ты прав. Но меня еще что-то беспокоит в этом человеке, — он оставил мысль неоконченной и повернулся к замку.
Роланд пошел рядом с задумчивым принцем, гадая, не перешел ли он границы.
НОЧЬ ГРЕМЕЛА. ЗАЗУБРЕННЫЕ молнии разбивали тьму. С запада шли облака. Роланд стоял на южной башне замка, наблюдая за этим. С обеда его настроение было мрачным, как небо на западе. День прошел плохо. Сначала его обеспокоил разговор с Арутой у ворот. Потом Карлайн за обедом общалась с ним тем же холодным молчанием, которое он выносил уже две недели. Карлайн казалась более подавленной, чем обычно, но Роланд чувствовал гнев на самого себя каждый раз, когда он смотрел в ее направлении. Роланд все еще видел боль в глазах принцессы.
— Какой я безмозглый дурак, — сказал он вслух.
— Не дурак, Роланд.
Карлайн стояла в нескольких шагах от него, глядя на приближающуюся бурю. Она держала руками шаль на плечах, хотя воздух был умеренным. Гром скрыл звук ее шагов, и Роланд сказал:
— Это плохая ночь, чтобы стоять на башне, миледи.
Она подошла к нему.
— Дождь будет? Эти жаркие ночи приносят гром и молнии, но обычно мало дождя.
— Дождь будет. Где ваши фрейлины?
Она показала на дверь.
— На лестнице. Они боятся молний, а кроме того, я хотела поговорить с тобой наедине.
Роланд ничего не говорил, и Карлайн тоже какое-то время молчала. Тьма ночи разделялась яростными вспышками энергии на фоне неба, за которыми следовали раскаты грома.
— Когда я была маленькой, — сказала она наконец. — Отец часто говорил, что по ночам, таким как эта, в небе развлекаются боги.
Роланд посмотрел на ее лицо, освещенное единственным фонарем, висящим на стене.
— Мой отец говорил мне, что они воюют.
Она улыбнулась.
— Роланд, ты говорил верно в тот день, когда Лиам уехал. Я заблудилась в своей печали и не могла видеть правду. Паг первым сказал бы мне, что ничто не вечно. Эта жизнь в прошлом глупа и отнимает у нас будущее, — она немного опустила голову. — Возможно, с отцом было что-то в этом роде. Он тиак и не оправился после смерти мамы. Я была очень маленькой, но я помню, каким он был. Он часто и много смеялся до того, как она умерла. Он был тогда больше как Лиам. После… ну, он стал больше как Арута. Он смеется, но в этом есть какая-то острота и тяжесть, горечь.
— Как будто насмехаясь над чем-то?
Она задумчиво кивнула.
— Да, насмехаясь. Почему ты так сказал?
— Я кое-что заметил… кое-что, что я сегодня сказал твоему брату. О Мартине Лонгбоу.
Она вздохнула.
— Да, я понимаю. Лонгбоу тоже такой.
— Как бы то ни было, ты пришла сюда не для того, чтобы разговаривать о твоем брате или о Мартине, — тихо сказал Роланд.
— Нет, я пришла сказать тебе, что сожалею о том, как вела себя. Я злилась на тебя две недели, но я не имела права. Ты лишь сказал правду. Я плохо обращалась с тобой.
Роланд удивился.
— Ты не обращалась со мной плохо, Карлайн. Я действовал грубо.
— Нет, ты всего лишь поступил как друг, Роланд. Ты сказал мне правду, а не то, что я хотела услышать. Это, должно быть, было трудно… учитывая то, что ты чувствуешь, — она посмотрела на приближающуся грозу. — Когда я впервые услышала о пленении Пага, я подумала, что миру настал конец.
— Первая любовь — трудная любовь, — процитировал Роланд, пытаясь быть отзывчивым.
Карлайн улыбнулась, услышав афоризм.
— Так говорят. А с тобой как?
Роланд собрался и изобразил беззаботный тон.
— Кажется так, принцесса.
Она положила руку ему на плечо.
— Ни один из нас не волен в своих чувствах, Роланд.
Его улыбка стала печальнее.
— Это правда, Карлайн.
— Будешь ли ты всегда моим добрым другом?
В ее голосе была неподдельная нотка заботы, и это тронуло юного сквайра. Она пыталась привести в порядок их отношения, но без коварства, которое было ей свойственно, когда она была младше. Ее честная попытка избавила его от разочарования в том, что она не отвечает полностью на его любовь.
— Буду, Карлайн. Я всегда буду твоим добрым другом.
Она прижалась к нему, и он обнял ее. Ее голова была у него на груди.
— Отец Талли, — тихо сказала она, — говорит, что одна любовь приходит незваной, как ветер с моря, а другая растет из зерен дружбы.
— Я буду надеяться на такой урожай, Карлайн. Но если он и не придет, я все равно останусь твоим добрым другом.
Некоторое время они тихо стояли вместе, утешая друг друга по разным причинам, но разделяя нежность, которой у каждого из них не было в течение двух лет. Мысли каждого были заняты близостью другого, и ни один не увидел, что открывают на краткий миг вспышки молний. На горизонте был корабль, направляющийся к гавани.
ЗНАМЕНА НА СТЕНАХ замка хлопали на ветру. Начался дождь. Вода собиралась в маленькие лужи, и светильники отбрасывали в лужи желтые отражения, придавая двум людям, стоящим на стене какой-то потусторонний вид.
Вспышка молнии осветил море, и солдат сказал:
— Вон там, ваше высочество, видели? В трех румбах к югу от Сторожевых Скал, — он вытянул руку и показал.
Арута, сосредоточенно наморщив лоб, вглядывался во мрак.
— Я ничего не вижу в этой тьме. Там чернее, чем в душе у жреца Гуиз-вы, — солдат рассеянно сделал защитный знак при упоминании бога-убийцы. — Есть сигнал с башни маяка?
