Ос ожидал чего угодно, только не этого. Меч он взял с благоговением и застыл в поклоне, еще не веря, что так легко отделался. Подарок он воспринял как признание его взрослости и самостоятельности и отныне решил быть осмотрительней, прежде чем решиться еще раз на самовольство.
— А теперь рассказывай обо всём, что там приключилось, подробно и коротко, а то того гляди пир начнется. — Герант уселся поудобнее, приготовившись слушать.
— Да я сам не понял, как он меня схватил, только я ему тоже задал как следует — вот такая дырища в нем была… — Ос показал какая.
Рассказ занял совсем немного времени, и Герант прервал его, услышав, как Ос заперся с помощью знаков оберега.
— Предупреди Нау, Сольвей, Олфа и этого своего Фертина, чтобы не увлекались пиршеством, а в полночь подошли сюда, — сказал Герант, поднимаясь. — Да и сам приходи. А тот оберег — он у тебя?
— Нет, я его Лотару оставил. Он хотел отдать… Но он же мой, оберег-то, — могу я подарить…
— Можешь. Только тогда и Лотар пусть придет. И никому ни слова — остальных, кого надо, я сам предупрежу…
Когда Ос ушел, Герант еще некоторое время просидел наедине со своими мыслями. Дурное предчувствие так и не покинуло его, и он по-прежнему не знал, чем оно вызвано, но зато он знал теперь, что надо делать дальше.
Теперь, слава Творцу, Сольвей знала, где искать Иона, если тот вдруг пропадал. На стенах уже стояли герольды, ожидающие появления вестников от Олфа, столы в тронном зале были уже накрыты, Камил носился по всему замку с длинным свитком, в коем были перечислены все приглашенные лично к королеве, и ставил галочки напротив имен тех, кого он предупредил, чтоб не опаздывали… А Ион еще с вечера уединился с древними фолиантами, и Сольвей была почти уверена, что он забыл и о недавней победе, и о предстоящем пире.
На этот раз он забрался еще дальше в лабиринты книжных полок, и ведунья долго искала его в полумраке хранилища, а когда нашла, оказалось, что он заснул, уронив лицо на огромный раскрытый том. Она осторожно тронула его за плечо, на мгновение усомнившись в том, что он вообще жив, но Ион поднял голову, соображая, кто же перед ним.
— Ион, утро скоро кончится, а времени отдыхать уже нет, — сказала она, разглядывая лицо книжника. Она видела, что он нездоров, и сейчас старалась определить, какие снадобья стоит добавлять в его пищу — другого способа хоть немного подлечить старика она уже отчаялась найти.
— Спасибо, что разбудила, — поблагодарил Ион. — Чую — времени у меня осталось совсем немного, и жалко тратить его на сон.
— А на пир? Ты приглашен к королевскому столу. Отказаться нельзя.
— Мне уже всё равно. Я умру раньше, чем меня настигнет чей-либо гнев. Тем более что там наверняка будут эти Служители, а после сожжения книг я не желаю их видеть.
— Мне тоже жаль… Но, возможно, и на самом деле эти книги были настолько опасны…
— Творец наделил нас свободой воли и свободой выбора… И никто не вправе уничтожать знания и мысли… Я откопал здесь книги кадаров и ничего страшного в них пока не нашел — здесь небольшая летопись о временах, когда пришельцы с юга здесь еще не появлялись, здесь сказки, былины и даже песни. Вот послушай:
Осколок солнца, вечность… Санный след,
Летящий мимо сумрачного неба…
Где б ни был ты, и даже где б ты не был,
Твой путь туда, куда дороги нет.
Зеленый лист несмелого ростка,
Круги от камня, брошенного в воду, —
Им по дороге с теми, кто уходит
Туда, где под ногами облака…
Ион закашлялся, и Сольвей потянулась к сумке со снадобьями.
— Нет, нет, — остановил ее книжник, — мне ничего не надо. Я и так уже прожил слишком долго, дольше, чем положено. Смерть не стоит торопить, но убегать от нее тоже ни к чему. — Он осторожно закрыл книгу и поднял на ведунью слезящиеся глаза. — Если бы они нашли эти книги, наверное, их бы тоже спалили… Лет триста назад, когда письмо кадаров уже стало забываться, кто-то перевел их на язык Холма — это труд, на который кто-то потратил годы, может быть, всю жизнь, и мне больно оттого, что всё это можно уничтожить за одно мгновение…
Наступила тягостная тишина, нарушаемая лишь треском светильников. Потом Ион, поднявшись, начал раскладывать книги и свитки по полкам, оставив на столе лишь несколько листов, на которых делал выписки для себя.
— А за меня не стоит волноваться, — сказал он уже спокойно. — Я не смогу умереть, пока не закончу летопись этого похода. На моей памяти еще не случалось ничего более значительного, и я рад уже тому, что дожил до сего дня… Тем более что теперь есть на чем писать. Мне сама королева подарила целый мешок кож для письма…
— Ион, нам пора — ведь и сегодня может случиться много такого, что стоит увидеть. — Сольвей начала помогать ему собирать свитки. — А те книги, которые сожгли, появились незадолго до первого нашествия меченосцев… Мне Герант рассказал — к нему приходили кадары вчера ночью.
— Как?! Разве их не перебили? — изумился Ион.
— Не все из них согласились с тем, что меченосцы — воплощения Кады. Они веками об этом спорят… И не все пошли открывать ворота. Так вот, они благодарили за то, что он спас жрицу от казни, и за то, что сжег эти книги, потому что в них только заклинания, призывающие Зло, скрытое под личиной Великого Кады…
Сиятельный Морох, Великолепный, владыка Несотворенного пространства, Гордый Дух, тюремщик гордых духов спустился на осиротевшую без Гейры скалу, присел на окаменевшего Траора и сунул палец в его распахнутый безмолвным криком искаженный рот.
— Укуси теперь, — предложил он своему каменному собеседнику и хихикнул.
Глаза Резчика ожили, и из них выступили кровавые слезы.
— Вставай, — сказал Морох. — Дельце одно для тебя есть…
Через мгновение под ним был уже не камень, а живое копошащееся тело.
— Бла-адарю тебя, Великолепный… — выдавил из себя Траор. — Всё сделаю, Справедливый.
— Ясное дело, что никуда ты не денешься, — усмехнулся Морох. — На пир пойдешь. Прямо сейчас… Враги наши гульнуть решили в честь нашего поражения, вот и составишь им компанию, заодно и порезвишься — по-нашему, по-простому… Вот только костюмчик тебе обновить надо — неприлично в таких лохмотьях на людях появляться.
Черный камзол с красными кружевами по-прежнему свисал с Резчика живописными лохмотьями — гарпии постарались, пока тащили его принимать справедливую кару, но сейчас по воле Великолепного вместе с ранами на истерзанном теле Траора зарастала и изодранная ткань. Через несколько мгновений на холодном камне скалы лежал уже прежний щеголь, и только тогда Сиятельный Морох соблаговолил подняться. Резчик тут же вскочил и замер в поклоне, ожидая дальнейших распоряжений.
